– Опа! – Павловский резко подсек удилище и споро начал вытягивать из воды упирающейся рыбины. Слаженными его движениями мы невольно залюбовались. Из глубины блеснула золотая чешуя довольно крупного карпа, Тарас потянулся было к подсадчику, но помощь господину Звездочету не понадобилась. Ловко подхватив рыбину за жабры, Димка швырнул ее на дно лодки.

– Лихо! Килограммов восемь, наверняка, будет.

– Все равно не понимаю, – Тарас недоуменно тряхнул головой. – Нас тут трое, и у всех в руках по удилищу. Почему же клюет только у вас?

– Я же говорю, все дело в везучести!

– Да как это можно быть везучим или невезучим? Вот я пашу, как лось, и мне за это воздается, – тут все объяснимо, все нормально. Но почему рыба выбирает кого-то одного? Как вообще она может кого-то выбирать?

– Это судьба, Тарасик. – Пробормотал я. – Всего-навсего.

– Причем здесь судьба?

– А притом. Заходишь ты, скажем, в метро и садишься на место. А диванчик, на который ты сел, помечен заплаткой.

– Ну и что?

– Как это что! Разве приятно сидеть на диванчике с заплаткой?

– А почему обязательно заплаткой?

– Ну, не заплаткой, так пятном из-под вина.

– Ничего страшного. Приду домой и отмою.

– Да разве в этом дело! Суть в том, что ты садишься на грязное место, а твой приятель, которого величают везунчиком, садится на нормальный диван. Он чистый, а ты грязный, ему удобно, а тебе не очень, – есть разница?

– Конечно, нет! Приду домой и отмою это чертово пятно! – Тарас нервно передернул плечами.

– Пойми, Тарас, это только пример. С тем же успехом ты мог бы наступить на мину, нарваться на хулигана или подавиться рыбьей костью. Это нельзя назвать обычной невнимательностью, – это судьба, понимаешь? Место с пятном тоже обладает своей кармой, и свою судьбу ты поневоле смешиваешь с судьбой кресла.

– Да на кой мне сдалось – это ваше кресло? Я и постоять могу.

– Само собой, но ведь ты на него сел? Значит, в какой-то степени выбрал свой жизненный путь. И точно также можно заводить дружбу с убогими и несчастными, обделять себя за столом, и скромничать на рынке. Это не просто стереотип поведения, это самонастрой. Таким образом, ты определяешь свое место в жизни, снижаешь планку собственных запросов. То же самое происходит с деньгами. Не будешь их тратить, не будет и должного кругооборота. Им просто некуда будет возвращаться.

– Да кому ты это рассказываешь! – Павловский хохотнул. – Он же мультимиллионер! И тоже, надо думать, из везучих.

– Он из работяг, – возразил я, – и свой кусок отрабатывает литрами пота.

– А какая разница, если в итоге он имеет все то же, что и сосед везунчик?

– Видишь ли, он карабкается по косогору, с которого очень легко скатиться. Дом сгорит, банк разорится, и хана! А все только потому, что везенье не на его стороне.

– Что-то, братцы, сложное вы излагаете, – Тарас помотал головой, по лицу его струился пот. – Выходит, по-вашему, я невезучий?

– Не бери в голову, Тарас. Ты человек благополучный и именно поэтому никогда не сядешь на перепачканный диван.

– А куда же я сяду?

– Ты, Тарас, скорее всего, сядешь в собственный кабриолет. – Димка Павловский неделикатно расхохотался. – Не наезжай на человека, Петруша! Ему своих ребусов в жизни хватает.

– Но ведь эти вещи он тоже должен знать.

– Зачем ему знать то, что его не беспокоит? Это люди с комплексами пусть в затылках чешут. А у нашего Тараса все в порядке. Он – что называется, человек без проблем.

– А я?

– У тебя проблем полон рот. Потому ты и поперся в психологи.

– Вот как?

– Конечно. У людей с проблемами иного выбора и нет. Если что мучит, идут в психоаналитики, а если есть что на совести, ударяются в религию или книги начинают кропать.

– Интересное кино! А если ни того и ни другого?

– Тогда прямая дорога в торговлю или политику. Там искомых качеств не требуется вовсе. Станешь купцом или депутатом – и будешь всю жизнь сравнивать дебит с кредитом, а попутно считать, сколько раз ударил ты и сколько раз тебя, кому отомстить сегодня, а кого оставить и назавтра.

– Красиво излагаешь! – усмехнулся я. – Тогда скажи, кой черт занес меня на эту галеру?

– А это вас надо спросить, милейший господин Консул. Не я, а вы из грязи в князи поперлись. – Павловский придвинул мне банку с рассолом. – На вот лучше – промой желудок и не парь мозги. Все равно ничего нового в жизни не откроешь.

– А ты?

– И я не открою. Только меня это в отличие от тебя совершенно не трогает. Помнишь, как Турхейердал спалил свою лодку «Тигрис»? Нет?… Вот и другие не помнят, а, возможно, это было важнейшим событием двадцатого века!

– Правильно! – я задиристо пристукнул кулаком по лавочке. – Потому что мы живем в век глобального передела мира. Только делят на этот раз не территории, а идеи. Медиакратия окончательно сливается с технократией, добивая последних из уцелевших противников.

– Кого, например?

– Например, искусство, которое давно запрягли в финансовое ярмо. Ту же аристократию с армейскими чинами… Или забыл, что приключилось с принцессой Дианой? А генерал Лебедь? Они тоже противились до последнего. Вот их и поломали.

– Тем более нет смысла дергаться. Ты тут пыжишься, идеологию новую выдумываешь, а она уже давно появилась. И у нас, и у них. Техногенное общество согласилось на виртуализацию жизни и тем самым окончательно подтвердило силу медиаимперативов. Осталось сделать еще один шаг ко всеобщей чипизации, и мы превратимся в подобие улья с единой пчелиной маткой, со своими воинами, рабами и трутнями. А тогда надобность в какой-либо идеологии отпадет сама собой.

– И ты говоришь об этом так спокойно?

– Только потому, что я в большей степени верующий, чем ты.

– Да ты же всегда был циником!

– А ты хищником. – Парировал Павловский. – И мой цинизм всегда рождался от доверия к Всевышнему. В том смысле, что если нужно, я преспокойно отойду в сторону и уступлю ему место. Ну, а ты уступать не желаешь. Ты пестуешь свою гордыню и хочешь все делать только сам. Вот и получишь за все свои благодеяния сторицей.

Некоторое время я молчал, разглядывая покачивающиеся на воде поплавки. В горле опять нехорошо першило. То ли надышался пыльцы местного разнотравья, то ли действительно поселилась во мне какая-то неприятная тварь. Нервно потерев грудь и шею, я сумрачно пробормотал:

– Если верить докладам советников, в Артемии пока все та же эйфория. Народ ликует, наше присутствие здесь рассматривают, как победу. – Мне подумалось, что говорю я это не для своих товарищей и даже не для себя, а скорее, для той твари, что шебаршилась в груди. Гадючья ее головка изучающее осматривала свое тесное узилище, время от времени совалась в дыхательное горло. Тогда враз наступало удушье, и страх кусачей медиаканой сжимал череп.

– Я слышал, – подал голос Тарас, – палаты Визирей дали добро на продолжение миссии спасения. Неужели правда?

– Разумеется, правда, – подтвердил Павловский. – Сейчас они, что хочешь, одобрят. Для них любая смута – это, прежде всего, деньги. Знают, что кто-то заработает на поставках продовольствия, кто-то – на производстве вооружения. Да и солдатики, боюсь, начнут скоро распускаться. Не удивлюсь, если скоро нам доложат о первых грабежах в городах Ванессии.

– Типун тебе на язык, – глухо пробормотал я.

– Клюет! – дико заблажил Тарас. – Клюет, Ваше Величество!

Я дернул удилище и тут же осознал, что на крючок попалось что-то очень крупное. Во всяком случае, удочку согнуло дугой, а лодку ощутимо качнуло.

– Спокойнее, Ваше Величество, спокойнее!… Да не так же, не так!…

Я снова сделал попытку потянуть на себя удилище. Бамбуковый стручок не подчинился, и вдруг почудилось, что вовсе и не рыбину я вытягиваю, а проклятого солитера, засевшего в глубине горла. Я тянул его, а он что есть сил упирался, цепляясь за мои внутренности, множеством присосок норовя вывернуть меня наизнанку. Писатель Ромен Гари как-то признавался, что во время серьезного заболевания на войне, когда он сгорал от высокой температуры, из него вышел метровый паразит. Он мог умереть, но не умер. Вскоре после выхода гигантского паразита создатель великого «Обещания на рассвете» пошел на поправку. Увы, моя собственная температура была самой обычной, а потому даже целебное фермерское молоко не могло изгнать из меня злокозненной заразы. Рассердившись, я напряг мышцы, и медленно-медленно из темной воды выползла огромная рыбья морда – не то сом, не то жутковатое создание, вынырнувшее прямиком из сказок. Как бы то ни было, но на нас взирало усатое чудище с жабьим ртом и черепашьими глазами, с плавниками длиной и шириной способными соперничать с человеческими руками. Глядя на этого монстра, я ощутил панику напополам с ликованием. Я все-таки вытащил его! Почти вытащил!… И тут же в груди резануло острой болью – настолько острой, что я чуть было не выпустил из рук удочку. Почувствовав слабину, рыбина немедленно ударила хвостом и, обдав нас водопадом брызг, ушла в глубину. Рывок был настолько мощным, что должным образом отреагировать я просто не успел. С сухим треском удочка переломилась и стремительно исчезла в воде.