– Хм… Возможно. Особенно в отношении Меченого это очень похоже на правду. Андропов, сука, покрывал его. Но после такого случая остановить следствие не смог даже он. Тем более его с перепугу парализовало на правую сторону. На Меченого за месяц нарыли столько, что четверти собранного хватило бы на то, чтобы прислонить его к стенке. Так что Мальцева, считай, просто привела приговор в исполнение. Я вот только никак не пойму, откуда она-то все это могла узнать.

– Быть может, от Брежнева. Он ведь вызывал ее к себе за пару недель до смерти. Они часа два говорили. О чем они говорили?

– Я думал об этом. Не сходится, Миша. Не сходится никак. Власть у Брежнева все еще была, а терять ему было нечего. Почему он сам тогда не отдал приказ начать следствие, если знал? Почему повесил такое задание на девчонку? А если бы она струсила? А если бы не смогла достать пистолет? У нее ведь даже оружия своего не было. Нет, тут что-то другое. Опять же, записка, запись… Она же что-то нам сказала, мы просто не поняли.

– Про записку в гильзе я слышал. Не знаю только, что в ней. А что за запись?

– Хм. Ну, я думаю, тебе можно сказать. Может быть, ты поймешь. Да и запись конкретно для тебя не секретна. Только, сам понимаешь…

– Обижаете. Я даже Сашке, жене, ни слова.

– Верю. Записка совсем короткая. Она написала: «Я не хочу, чтобы у вас стало так, как было у нас». И что это значит? У кого «у вас»? У кого «у нас»? Ты что-нибудь понимаешь?

– Нет. Бессмыслица какая-то. А запись?

– Ну, запись ты слышал.

– Когда? Я даже и не знал, что еще какая-то запись существует. Что за запись?

– Слышал-слышал. Ты ее и записывал. Там и твой голос тоже есть в самом начале. Песня. Вспомни, 79-й, весна. Ты играл на гитаре, а Мальцева пела. И все это на магнитофон записывала. Помнишь?

– Помню, было такое дело, как раз незадолго до нашей с Сашкой свадьбы. Наташка где-то дорогущий магнитофон на пару дней достала. Мы с ней часа три записывали, раз пять переигрывали, пока она довольна осталась. Так эта запись что, цела?

– Да. В ее комнате нашли, на столе. Она катушку с лентой в конверт запечатала, а сверху на нее початую коробку патронов поставила.

– В конверт?

– Не просто в конверт. Конверт был опечатан нотариусом. Представляешь, она ходила к нотариусу, и он заверил, что конверт опечатан 10 апреля 1979 года. Почему это так важно? Что это за дата? Загадка. Да еще и на конверте написала, что запись предназначена для прослушивания исключительно членами Политбюро.

– А это-то зачем? Помню я эту песню, хоть и не целиком. Просто песня. По-моему, совершенно безобидная.

– Вот именно. Безобидная. Мы ее всем Политбюро слушали, но так ничего и не нашли. Никаких намеков. Такую песню даже при Сталине бы пропустили.

– Чепуха какая-то. Может, правда, с ума сошла?

– В 79-м, да? И четыре года никто не замечал ничего. Нет, я уверен, что и записка, и запись – кусочки одной мозаики. И дата на конверте действительно важна. Не зря она к нотариусу с этим конвертом ходила, не зря.

– Все равно я ничего не понимаю. Зачем?

– Все потому, Миша, что не хватает еще кусочка. Еще какого-то фрагмента. Что-то мы упустили, не нашли. Вот мозаика и не складывается у нас. И если мы все-таки найдем этот кусочек, то все сразу станет понятно.

– А где искать этот кусочек?

– Если бы я знал, Миша, то уже нашли бы. Пока же я просто приказал сделать себе копию этой записи. Дома слушаю иногда. Пытаюсь разгадать. Да и песня сама по себе действительно красивая. Если бы не надпись на конверте, то ее можно было бы и по радио передавать. А вот с такой надписью… Почему эта песня настолько секретна? Почему?

– Вот уж не думал, что мы тогда секретную песню записывали. Мне казалось, Наташка просто новый магнитофон испытывает.

– А вообще, Миша, откровенно говоря, Мальцева ударила очень вовремя. Как знала. Еще немного – и могло бы стать слишком поздно. Страна захлебнулась бы в крови. Это страшно, Миша, когда предатели занимают такие посты. Горбачев ведь вполне мог после Андропова стать генсеком. Боюсь даже и представить себе, что бы тогда случилось. Там уже речь бы шла чуть ли не о развале страны и о новой гражданской войне, хоть в это трудно и поверить.

– Ну, это вы, пожалуй, преувеличиваете. Развалить СССР? Невозможно!

– Я тоже не верю в это. Но кое-какие бумаги наводят на мысль, что он вполне мог бы попытаться. И Андропов, похоже, был в курсе. Кое-что и на него нарыли.

– Расстреляют?

– Нет. Решили не позориться. Генсек – предатель. Хватит того, что он пулей вылетел на пенсию. Пусть умрет уважаемым человеком. Да и остались ему уже даже не месяцы, а недели. Тем более врачам намекнули, что не нужно особо стараться поддерживать эту ненужную жизнь. А вот у Кремлевской стены хоронить его не станем. Хватит с него и Новодевичьего.

– На Черненко с Ельциным тоже нарыли?

– Ты знаешь, нет. С Ельциным вообще непонятно. Это же полное ничтожество, он не опасен. И с алкоголем у него проблемы. Зачем было его убивать, мне неясно.

– А Черненко?

– Есть у меня подозрение насчет него. К тому же ты обратил внимание на то, что тех двоих она убила в голову, а его в сердце? Возможно, это что-то значит. Ведь она была олимпийской чемпионкой и попала наверняка именно туда, куда и целилась.

– И что это значит?

– Она не хотела позорить старика. Его, как ты помнишь, единственного из трех хоронили в открытом гробу.

– Нам сюда. Осторожнее, тут ограда немного пачкается.

– Спасибо. А скажи мне, Миша, что она была за человек?

– Она была… она была идеалом. Идеалом во всем и всегда. Таких людей, как Наташа, не бывает. И она всегда добивалась своей цели. Всегда. Она – Победитель.

– Интересная трактовка.

– Да. Ради достижения поставленной цели она не пощадила бы никого. Чтобы украсть пистолет, напала на совершенно невиновную женщину. Правда, потом извинилась в письме.

– Что с ней, кстати?

– Все еще в больнице, но врачи обещают, что вылечат.

– А ее муж?

– Дали полтора года условно и выперли с работы. Как ни крути, вопиющее нарушение. Да еще и с такими последствиями. Сейчас дворником устроился.

– Деньги-то не отобрали?

– Оставили. Мальцева ведь не крала их, свои перевела. На лечение и как извинение.

– Сколько там она им послала?

– Всего получилось чуть больше двенадцати тысяч, все, что у нее было. В предпоследний день с разных почтовых отделений партиями рублей по пятьсот отправляла.

– Не надеялась вернуться.

– Да. Она знала, что не вернется.

– Так где это, Миш?

– Уже пришли. Вот она.

– Вот эта?

– Да.

– Хорошо. Ты, Миша, пока покури в сторонке, а я тут постою.

– Слушаюсь.

…

– Эх, девочка, что же ты такое знала, а? Что же ждало бы нас, если бы эти трое остались живы? Что? И зачем же ты так? Могла бы ко мне прийти, рассказать. Может, вместе бы что придумали. Думала, я не поверю? Или боялась меня испачкать? Действительно, мне было бы труднее, если бы знали, что ты из моей команды. Может быть, тут ты и права. А так ничто тебя со мной не связывало. Мы ведь даже и не разговаривали с тобой ни разу. Хотя ты и из моей команды, пусть я и узнал об этом лишь после твоей смерти. Я же понял, для чего ты стреляла в Черненко. Понял. Ты чистила дорогу мне. После смерти Черненко и Меченого конкурентов у меня не осталось. Весь смысл твоей стрельбы был в том, чтобы пропихнуть меня. Ты знаешь, временами мне даже кажется, что и смысл всей твоей жизни был именно в этом. Что ты жила ради одного лишь последнего дня. Ты была очень странной девочкой, теперь я уверен в этом. Очень жаль, что мы так и не познакомились. Ты решила разменять свою жизнь на жизни этих трех. Кстати, там далеко не один лишь Меченый мутил воду. Он просто был главным. И когда Андропов не смог остановить следствие, очень многие оказались замешаны в такой грязи, что… Знаешь, за последние две недели расстреляли шесть членов Политбюро. По приговору суда. И еще четверо пошли на пенсию. Но я уверен, это не все. Далеко не все. Развел Леня гадючник. Там за ним чистить и чистить. Я знаю, ты у него в любимчиках ходила. Но извини, страну Леня запустил. Да еще этот жопоголовый кукурузник насрал везде, где только смог. Имя великого человека опозорил. А Леня за ним подтирать не стал, так оставил. Угодить он всем хотел. Вот и доугождался. Страна, блин, в заднице. А в республиках что делается? Распустил их Леня, ох распустил! При нем пернуть боялись без разрешения, а теперь… Ну, я вам покажу дотации! Хлопкоробы, тля. Ничего, до Праги танки добрались, как-нибудь и до Ташкента доберутся. И до Баку. И до Тбилиси. У нас на Соловках снег лежит нечищеный, а они про дотации вякают. Ну, я с ними разберусь. Теперь они все у меня вот где! Я выжгу скверну каленым железом. Без жалости. Без пощады. Спасибо тебе, Наташа. Спасибо не от меня, а от Страны. Страны, которую ты спасла от того ужаса, что готовили ей Меченый с компанией. Спасибо. Я буду работать, Наташа. Я буду очень много работать. Я справлюсь. И, Наташа… они не пройдут! Я клянусь.