Понимаю я генерала довольно неплохо. Почти все понимаю, хоть и говорит он быстро. У нас школа с немецким уклоном. А у меня по немецкому «пятерка». Да и этим летом мы с папой на две недели в Берлин летали. Папа у меня немецкий почти не знает, так я ему переводила, когда нужно было с местными общаться.

А вообще-то Петька прав. Вот швырнуть бы им сейчас туда гранату. Противотанковую. Эх, мечты, мечты! Да и гранаты все равно нет. Хотя если бы можно было что-нибудь кинуть, выход бы нашли. Вот диск от папиной штанги этому уроду на голову скинули бы. Мало бы не показалось.

Ладно, чего их слушать, козлов. Только огорчаться. Может, в КГБ как-нибудь доработают эту хреновину, чтобы она с нашей стороны пропускала туда что-нибудь? Папа придет, покажем ему, и пусть звонит кому следует. Петька все равно молодец. Такую штуковину изобрел.

Как же мне ее выключить? Петьку не хочу подпускать, опять может сорваться. Я сама. Блин! Его считалка не слушается меня. Вообще-то там мой логин есть, но Петька главнее. Понятно, это же его считалка. Ладно, раз так, отключу через «Белку». Моя «Белочка»-то меня всегда послушается.

Чего за фигня? И «Белка» отключаться не хочет. Говорит, память забита, нужно остановить управляющую программу. Тьфу на тебя! Ну, раз ты так, то… И я начинаю запускать на «Белке» одну за другой программы, выбирая те, что ресурсов жрут побольше. Надеюсь, они вытеснят из памяти то, что туда Петькина считалка напихала.

И тут мерное гудение хреновины на столе как-то неуловимо изменилось. Чего происходит-то? На всякий случай я отступила от нее на шаг. А потом еще на шаг. Взорвется еще. Смотрю на «Белку». Ага, сработало! Мои программы уже две трети памяти заглотали. Конечно, я же их штук тридцать запустила.

Краем глаза заметила, что, пока пятилась от стола, встала прямо на окно. Впрочем, меня это ничуть не побеспокоило. Мы сегодня с Петькой уже много раз так делали. Да что она не выключается-то? Да на тебе еще. И еще! И еще! Запустив еще с полдюжины программ, я добилась того, что у «Белки» мусором от Петькиной считалки осталась занята всего десятая часть памяти. А хреновина на столе пищит совсем уж мерзко.

Совершенно неожиданно для меня пол под моими ногами пропал. Просто пропал, и все. И я вместе с «Белкой» полетела вниз. Пытаясь ухватиться за край дыры, в которую внезапно превратилось окно, считалку я бросила, и та упала на ковер рядом с краем. Только мне это не помогло. Зацепиться я не успела. А с истошным визгом рухнула вниз. Прямо в зверинец…

Все-таки за край дыры я почти смогла уцепиться. Недостаточно крепко для того, чтобы остановить падение, но вполне достаточно, чтобы существенно его замедлить. Так что я не ушиблась. Я даже на ногах удержалась. И вот я стою на большом столе, под ногами у меня расстелена карта, а прямо передо мной, на расстоянии чуть больше метра, настоящий, живой Гитлер.

Да уж. На мне все еще моя школьная форма. На шее красный пионерский галстук, а на груди пионерский значок с изображением Ленина. И еще розовые домашние тапочки на ногах. Как в анекдоте: «Сегодня Штирлиц, как никогда, был близок к провалу».

Немая сцена. Все вокруг стоят, выпучив на меня глаза. В комнате народу, кроме Гитлера, еще человек десять. И чего делать? Первое желание – обратно! Домой. Только вот, подняв руку, никакой дыры я над собой не обнаружила. Просто воздух, обычный воздух. В этот момент из этого воздуха материализовался небольшой предмет, пролетел немного, слегка шмякнул меня по голове и упал рядом со мной на стол. Все завороженно проследили глазами за полетом предмета. А предмет я сразу узнала, много раз видела его. Это был правая Петькина тапочка. Получается, окно проходимо, но только оттуда сюда, но не обратно. Приплыли.

Первыми начали действовать двое молодчиков в эсэсовской форме, которые до этого молча стояли у стены. Один из них быстро встал между мной и Гитлером, а другой грубо схватил меня, вывернул мне правую руку, умело уложил на стол, носом в карту, а затем лег на меня сверху, придавив весом собственного тела. Ай! Больно же!

Народ постепенно стал приходить в себя от изумления. Зазвучали первые голоса. А мне больно – рука вывернута и нечем дышать. Этот кабан придавил меня.

Тут из воздуха надо мной выпал свернутый клочок бумаги. Опять упал мне на голову. Кто-то из генералов подобрал его, развернул, после чего сказал, что это записка. Причем написано, похоже, по-русски. Другой генерал вякнул, что понимает по-русски, и записку отобрал. А затем вслух прочитал ее уже по-немецки. И как-то здешний народ вдруг загрустил после услышанного. Потому что написано там было следующее: «Если обидите Наташу, козлы, в следующий раз прилетит граната!»

Поняв, что нужно срочно что-то сделать, я громко заорала по-немецки, что имею особо срочное сообщение небывалой важности для Адольфа Гитлера. Секунд пять ожидания, и звучит резкая команда фюрера поднять и обыскать меня. Кабан слез с моей спины и, не отпуская мою руку, поставил на пол. А другой, за которым Гитлер прятался, подошел и тщательно обыскал меня, бесцеремонно обшарив руками все тело.

Снова повторяю, что у меня сверхсрочное сообщение Гитлеру. Но передать его я могу лишь наедине. Вижу, Гитлер колеблется. Должно быть, фюреру и любопытно, что я ему скажу, и опасается он меня. Мало ли, что я могу учудить наедине. Чтобы его дожать, говорю, что если они боятся, я могу снять одежду. Пусть мне какую-нибудь другую дадут. Если они думают, что одежда может быть как-нибудь отравлена.

Удивительно, но Гитлер согласился. Что он, правда моей школьной формы боится? Меня вывели за дверь. Там было что-то вроде тамбура, а за небольшим столом сидели два эсэсовца. Через пару минут появился один из генералов и вынес мне одежду – эсэсовскую форму. Штаны и гимнастерку (ну, или как там она у них называется). Никакой обуви не было. Белья тоже не было. Только штаны и гимнастерка. Переодевайся, говорит.

Черт! И никто из четверых стоявших рядом со мной мужиков даже и не подумал отвернуться, когда я торопливо сдирала с себя школьную форму. Извращенцы. А что мне делать? Не скандал же тут устраивать? Сейчас действительно необходимо как можно быстрее поговорить с Гитлером. В Москве уже почти два часа ночи. Но, может быть, еще можно остановить приближающийся кошмар? Может быть, удастся уговорить Гитлера? Обмануть, напугать, сблефовать?

Петька все бредил идеей предупредить товарища Сталина. Только вот предупредить товарища Сталина отсюда мне никак не удастся. Блин, почему я в Москве не провалилась, на стол к товарищу Сталину? Насколько проще все было бы! А отсюда… Даже если Гитлер каким-то невероятным чудом разрешит мне позвонить или сам прикажет организовать для меня связь со Сталиным. Все равно. Естественно, товарищ Сталин пошлет меня в пешее эротическое путешествие, а на Гитлера обидится за тупые шутки. Впрочем, на Гитлера он и так очень скоро сильно обидится.

Путаясь в непривычных пуговицах, я торопливо застегиваю мундир. Судя по тому, что ткань еще теплая, его только что с кого-то сняли. Ух, как неприятно надевать штаны прямо на голое тело! Хоть бы трусы мне разрешили оставить. Нет, забрали все. И уже унесли куда-то. Даже тапочки унесли. Ишь, смотрят. А я, между прочим, их жизни тоже сейчас спасать буду. Если мне не удастся, то в 45-м им тут мало не покажется. Ну, неужели трудно было отвернуться, когда я переодевалась?

Впрочем, гораздо больше, чем эти извращенцы, меня волновало поведение Петьки. Надеюсь, хоть у него хватило совести отвернуться и не смотреть на меня. Конечно, мы уже целый год живем в одной квартире, хоть и в разных комнатах. И за этот год Петька не раз видел меня одетой более чем легко. А я так вообще однажды видела его совершенно голым – этот обалдуй забыл закрыть защелку в ванной. Но все равно. Не хочу, чтобы он пялился на меня, когда я в таком виде.

Наконец я справилась. Штанины пришлось подвернуть, иначе они волочились бы по полу. Гимнастерка висела на мне, как на вешалке, а длиной она почти не уступала моему школьному платью. Обуви нет, а потому я в сопровождении одного эсэсовца куда-то шлепаю босиком.