Именно поэтому на роль «доброго» следователя я выбрала такое чудовище, как Клаус. На его фоне я буду смотреться очень колоритно. Допрос происходил следующим образом.

Жертва сидела привязанной к стулу в собственном кабинете. Клаус, изображая из себя «доброго» следователя, сидел за столом, рычал, корчил рожи и зверским голосом задавал по заранее заготовленному вопроснику вопросы. Я же молча стояла у окна, рассматривала через стекло дождь на улице и иногда бросалась короткими фразами типа «Подробнее!» или «Кто еще?».

На мне было черное кожаное офицерское пальто, которое я не только не сняла, но даже и не расстегнула в помещении. На голове – офицерская фуражка. На боку кобура с «вальтером». Обычно я так не одеваюсь. Да и пистолет я не ношу, поскольку пользоваться им не умею совершенно. Но сейчас надела кобуру. Это все психолог из Москвы придумал. Все мое поведение во время допроса было заранее расписано. Так я и стояла, засунув свою левую руку в карман пальто, а в правой у меня была сигарета.

Необходимость курить целых сорок минут без перерыва напрягала меня сильнее всего. Но это было непременным условием. Москва настаивала на том, что так надо. Ну, надо – значит, надо. И я одну за другой курила сигареты, пуская дым в открытую форточку. Конечно, я не затягивалась, просто набирала дым в рот и выпускала его. Но все равно ощущения очень мерзкие. Такой гадкий дым у этих сигарет!

Майор-жертва смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Он, несомненно, знал обо мне. Не мог он не знать о дочери Гитлера, пусть и непризнанной. Но видел он меня впервые. И я ему тут сразу такую кучу своих странностей продемонстрировала. Во-первых, штурмбаннфюрер, который откровенно лебезит перед роттенфюрером. Во-вторых, фуражка. Роттенфюреру не положено, а мне наплевать, я ношу. В-третьих, кобура с пистолетом. На невысокой четырнадцатилетней девчонке выглядит странно. Ну и, самое главное, сигареты!

Мало того, что офицерам СС в рабочее время курить строго воспрещалось, так я же еще и девчонка! Я едва-едва достигла того возраста, когда тебя перестают считать подростком и начинают считать девушкой. И курю! Никого не стесняясь и наплевав на все запреты. Хотя в Рейхе, с подачи Гитлера, борьба с курением ведется весьма активно.

Майор много чего рассказал нам. Только все не по делу. Москва осталась недовольна. Когда вопросы в вопроснике закончились, я вышла в соседнюю комнату, и мне там сбросили новые инструкции. Прочитав, что именно меня просят сделать, сначала не поверила собственным глазам. Вот это? Гадость какая. Разумеется, я отказалась. То есть попыталась отказаться. Но мне это не удалось.

В ответ меня обозвали слюнтяйкой и чистоплюйкой. На кону тысячи, если не миллионы жизней и, возможно, судьба всего мира. А я тут строю из себя неизвестно что. Нда. Действительно, хороший психолог сидит там у окна. Нечего мне ему возразить. Испытывая отвращение к самой себе, я вернулась в кабинет майора.

Дальше была вторая серия допроса. Клаус задавал вопросы по новому вопроснику, я опять курила у окна, а привязанный к стулу майор врал. То, что он врет, чувствовала даже я. В указанном мне месте допроса я остановила Клауса, подошла к майору и нежно сказала ему, что не верю. Потом достала из внутреннего кармана своего пальто небольшой кожаный чехольчик, расстегнула его и вынула крохотные маникюрные ножницы. А затем, ласково улыбнувшись, тихим спокойным голосом попросила Клауса снять с майора штаны. И вот тут того проняло!

По-моему, профессиональный палач с набором инструментов не смог бы так сильно испугать этого майора, как ласковая девочка с маникюрными ножницами в руках. Фантазия у майора явно богатая. Я ведь ни слова не сказала о том, что именно собираюсь сделать своими ножницами. Майор сам все придумал. И заговорил даже раньше, чем Клаус успел расстегнуть у него на штанах ремень…

…Перевернулась в постели на шестой бок. Блин, да что ж такое-то? Так спать хотела, думала, упаду в кровать и сразу засну. А вот и ни фига. Не спится. Запах еще этот. Черт, нужно было помыться! Воняет от меня совершенно гнусно. Встать, что ли? Не, кочегар все равно уже погасил свою печку. Нормальной горячей воды нет. Хотя такой грязнуле, как я, и чуть теплая подойдет. Все лучше, чем так, как сейчас. Но вставать все равно лень.

Завтра с утра умоюсь и поеду к Гитлеру. Гейдрих тоже обещал быть. Расследование завершено. Не знаю только, чем оно там завершилось. Ага, вот так вот. Следователь, который вел расследование, сам не знает, кого он разоблачил.

Нет, конкретного исполнителя я знаю. Его-то мы быстро нашли. Он уже арестован. Это работник с той самой фермы, откуда девчонкам молоко привезли. С первого взгляда все выглядит так, будто это было бытовое преступление. Работник что-то там не поделил с хозяином, вот и отравил ему молоко крысиным ядом. Предполагалось, что кувшин с этим молоком употребит семья хозяина фермы. Дурость несусветная. Ведь все равно разоблачили бы его. Но этот работник был, мягко говоря, не вполне адекватен. А если своими именами вещи называть, так он вообще-то просто слабоумным был. Вот и не просчитал последствия. А то, что молоко досталось нашим девчонкам, – чистая случайность. Во всяком случае, так это выглядело. Однако ни в гестапо, ни в КГБ-2028 в такую случайность не поверили. И все равно стали копать дальше.

Когда я сегодня, то есть уже вчера, вечером привезла Гейдриху результаты своих изысканий, у него как раз был на приеме Мюллер. Мы все любезно поздоровались, Мюллер одарил меня милой и приветливой улыбкой людоеда, а Гейдрих сказал, что я опоздала. Гестапо всех разоблачило раньше меня.

Не, чего я зря старалась, что ли? Трое суток не спала. Так что я все равно сдала Гейдриху все три пухлые папки и обе катушки магнитофонной пленки. Вот честно, не знаю я, что там в этих папках. Это же в Москве-2028 все собирали и печатали. А я это даже и не читала. И что на катушках с пленкой записано, тоже не знаю. Предполагаю только, что на пленке записано что-то, имеющее отношение к Абверу. Так как мне из Москвы еще раз приказали проехать мимо их штаб-квартиры с книгой Гете в руках. Не иначе тараканы собранную информацию сливали. На этот раз, правда, останавливаться мне не было необходимости. Просто мимо проехали – и все. Книга пискнула.

А Мюллер весь такой довольный-довольный сидит. В лужу он меня посадил. Раньше справился. Да ну тебя в баню! Ты сам небось дрых ночами, а я по всяким чердакам да подвалам лазила. И вообще, я устала, провоняла и хочу спать. Быстро попрощалась и свалила. Спать хочу. Голова вообще не соображает ничего.

А теперь почему я не сплю? Сейчас-то можно. И кровать есть, и одеяло. Даже подушка есть, роскошь немыслимая. Помыться бы еще. Тьфу! Утром помоюсь. Спи уже! Ладно. Хорошо. Поворачиваюсь на седьмой бок и засыпаю… Сплю…

…Да чтоб ты заржавел! Ну дадут мне поспать или нет? Вот только, казалось бы, заснула – телефонный звонок. Опять. Зараза! Включила ночник. Гитлер, что ли, снова? Не, ни фига. Звонит телефон начальника охраны. А у этого-то что случилось? На часах половина пятого. Снимаю трубку:

– Штирлиц.

– Фрейлейн Штирлиц, по берлинскому радио передают срочное сообщение.

– Ну и что?

– Думаю, вам лучше послушать это самой.

– Что там случилось?

– Фрейлейн Штирлиц, вы лучше сами послушайте, а то можете не поверить.

– Это настолько срочно? До утра не терпит?

– Боюсь, что не терпит.

– Хорошо, спасибо.

Черт бы их побрал! Опять у них что-то произошло. Вскочив с кровати, я, как была, в одной ночной рубашке бегу в кабинет, а там включаю радиоприемник. И слышу оттуда голос Мартина Бормана:

«…теснее сплотить свои ряды. Германия понесла невосполнимую утрату. Немецкая нация никогда не забудет своего великого фюрера, так много сделавшего на благо собственного народа. Великий вождь нации, предательски убитый трусливым выстрелом в спину, навсегда останется в наших сердцах…»