Мы крадучись спустились к берегу, где уже ожидала шлюпка. На веслах прошли рифы, поставили парус и с попутным ветром поплыли к Эймео.

Путешествие было приятным. Взошла луна, воздух был теплым, волны плескались, а фиолетовое тропическое небо было усеяно мерцающими звездами…

Плантаторы оказались общительными. Они были моряками, и это сближало нас. Чтобы скрепить дружбу, они достали бутылку вина – одну из тех, что им удалось раздобыть у буфетчика французского адмирала; в предыдущее посещение они оказали этому буфетчику немалую услугу, познакомив с местными девушками. Кроме того, у наших новых друзей был тыквенный сосуд, полный мяса дикого кабана, печеного ямса, сладкого картофеля и плодов хлебного дерева. Затем появились трубки и табак. Пока мы покуривали, прозвучало много историй о соседних островах.

Наконец послышался грохот волн у рифов Эймео. Проскользнув через проход, мы пересекли гладь внутренней лагуны и пристали к берегу.

Пройдя несколько рощ, мы вышли на поляну, где слышались голоса и мерцал свет в бамбуковой хижине. Это было жилище плантаторов. В их отсутствие хозяйство вели несколько девушек под присмотром старого туземца, который сейчас, завернувшись в таппу, лежал в углу и курил.

Приготовили еду, а затем мы попытались вздремнуть. Увы! Нам помешал неожиданный бич. Москиты, неизвестные на Таити, крутились вокруг нас несметным роем…

Рано проснувшись, мы вышли побродить и осмотреть остров. Мы находились в долине Мартаир, с обеих сторон окруженной высокими холмами. Тут и там виднелись крутые утесы, покрытые цветущими кустами или увитые виноградом. Довольно широкая у моря, долина, уходя вглубь страны, постепенно становилась более узкой. На расстоянии нескольких миль от берега она заканчивалась среди цепи гор, словно увенчанных крепостными башнями, которые заросли кустами и деревьями. Долина представляла собой чащу, прорезанную ручьями и тропинками, извивающимися в сплошной массе листвы.

Дом плантаторов стоял в полном одиночестве, так как ближайшие соседи – несколько рыбаков с семьями – жили в пальмовой роще у моря.

Расчищенный участок земли составлял акров тридцать. Вокруг плантации высился частокол из прочно вкопанных стволов и ветвей. Ограда была необходима для защиты от диких быков и кабанов, во множестве водившихся на острове.

Основной культурой был тумбесский картофель. Чуть дальше лежало небольшое поле индийской репы, поле ямса и прекрасные посевы сахарного тростника, начавшие созревать.

Внутри ограды, ближе к морю, стоял дом, выстроенный из бамбука в туземном стиле. Домашняя утварь состояла из нескольких матросских сундуков, старого ящика, немногочисленных кухонных принадлежностей и земледельческих орудий, а также трех охотничьих ружей, подвешенных к стропилам, и двух огромных гамаков, изготовленных из высушенных бычьих шкур.

Плантацию обступал густой лес, а около дома были карликовые «аоа» (разновидность баньяна), ветви которых давали приятную тень. Нижние сучья этого дерева служили удобными сиденьями, на которых туземцы часто пристраивались на корточках и болтали часами.

Мы позавтракали рыбой и пудингом из индийской репы, жареными бананами и печеными плодами хлебного дерева. Новые приятели держались очень дружелюбно. Выяснилось, что они когда-то сбежали с корабля и, наслушавшись рассказов о богатствах, нажитых от продажи продуктов для китобойных судов, решили стать владельцами плантации. Скитаясь, они добрались наконец до долины Мартаир и взялись за дело, решив, что почва подходящая.

Прежде всего они разыскали владельца понравившегося участка и постарались с ним подружиться.

Это был Тонои, вождь рыбаков, который как-то, находясь под действием спиртного, сорвал с себя повязку из таппы и поведал мне, что он связан кровным родством с самой Помаре и что его мать происходила из рода жрецов, чья власть простиралась в старину на весь остров Эймео. Но поскольку теперь темнокожий аристократ находился в стесненных обстоятельствах, он охотно согласился уступить десяток-другой акров не нужной ему земли. Взамен он получил два или три старых ружья, несколько красных шерстяных рубах и обещание заботиться о нем, когда он состарится.

Тонои предложил двух своих дочерей плантаторам в жены, но они вежливо отказались.

Подданные Тонои рыбаки были ленивы и порочны. Бродя утром по поляне, вы то и дело натыкались на них. Одни дремали в пирогах в тени кустов, другие лежали под деревьями и курили, но чаще играли в камешки. Были у них и другие нехитрые развлечения, по-своему доставлявшие им большое удовольствие. Ловле рыбы они уделяли лишь незначительную часть времени. В общем же это был веселый народ, живший в бедности и безбожии.

Тонои каждое утро обязательно играл в камешки, прислонившись к упавшему стволу кокосовой пальмы, причем седой шулер-туземец постоянно обжуливал его и отбирал половину табаку, который тот получал от плантаторов. Под вечер Тонои брел к их дому, где проводил время до утра, то покуривая, то иногда дремая, рассказывая о тягостной судьбе своего рода. Но подобно другим беспечным старикам, он бывал совершенно доволен своей привольной жизнью.

Плантаторы были прямодушные парни, но во всем остальном совершенно не походили друг на друга.

Один был высокий и крепкий американец с желтоватым длинным лицом, родившийся в лесной глуши штата Мэн, другой – низенький лондонец.

Зик, американец, гнусавил, а Коротышка (как называл его товарищ) произносил слова, как настоящий кокни. Он был красивым парнем лет двадцати пяти. На его щеках играл прекрасный румянец, у него были голубые глаза и густые вьющиеся светлые волосы.

Зик красотой не отличался, но был силен и мог справиться с любой физической работой. Глаза ему служили для того, чтобы смотреть, а не строить глазки. Он казался серьезным и молчаливым, но отличался добродушием, умом, решительностью и, как и Коротышка, полной безграмотностью.

Эти парни прекрасно ладили между собой, но так как никогда не бывает, чтобы из двух человек в совместном деле один не взял верх над другим, то в большинстве случаев распоряжался Зик. Коротышка тоже проникся духом несокрушимого трудолюбия и идеей нажить состояние на плантации.

Нас это беспокоило, так как мы без всякого удовольствия предвидели, как наши хозяева на собственном примере будут учить нас работать не щадя себя. Но было слишком поздно.

В первый день, благодарение Богу, мы ничего не делали. Считая нас пока что гостями, Зик и Коротышка, конечно, думали, что было бы неделикатно предложить нам работать, не отпраздновав должным образом наш приезд. Но на следующее утро оба плантатора уже приняли деловой вид, и нам пришлось начать работать.

– Ребята, – сказал Зик, выбивая после завтрака трубку, – надо приступать. Коротышка, дай вот ему, Питеру (доктору), большую мотыгу, а Полю (мне) другую, и идем.

Коротышка принес из угла три мотыги и, раздав их, зашагал вслед за компаньоном, который пошел вперед с чем-то вроде топора в руках.

Мы на мгновение остались в доме одни и обменялись испуганными взглядами. Мы были вооружены большими неуклюжими дубинами с тяжелым плоским куском железа на конце. Металлическую часть орудия, специально приспособленную к девственной почве, привезли из Сиднея, палки, наверное, изготовили на месте. О мотыгах мы слышали и даже видели их, но они были совершенными игрушками по сравнению с теми орудиями, которые мы сейчас держали в руках.

– Что с ними делать? – спросил я у Питера.

– Поднимать и опускать, – ответил он, – или как-нибудь размахивать ими. Поль, мы попали в переделку… Они зовут нас.

Взвалив мотыги на плечи, мы двинулись в путь.

Мы отправились к дальнему концу плантации, где земля была частично расчищена, но не взрыхлена. Зик и Коротышка принимались за эту работу. Когда мы остановились, я спросил, почему они не пользуются плугом. Почему бы не поймать молодого дикого быка и не приучить его тащить плуг?