Я оглядывался по сторонам, ища Кори-Кори, но он, казалось, исчез. Тогда, не желая медлить, я попросил какого-то крепкого туземца взять меня на спину, но, к моему удивлению, он отказался. Я обратился к другому, но столь же безуспешно. К третьему – то же самое. Я понял теперь замысел Моу-Моу – он разрешил мне отправиться к морю в надежде, что у меня не хватит на это сил.

В отчаянии я схватил копье, прислоненное к стене, и, опираясь на него, вышел на тропинку. На удивление, меня никто не остановил. Туземцы остались перед хижиной, завязался какой-то громкий и оживленный разговор – и я удовлетворенно заметил, что между ними возникают разногласия. Мне это могло быть на руку.

Но не прошел я и ста ярдов, как снова был окружен островитянами. Разгоряченные спором, они, казалось, готовы были драться. Старый Мархейо благожелательно положил руку мне на плечо и произнес по-английски (этим словам научил его я):

– Дом. Мать.

Я постарался выразить ему свою благодарность. Файавэй и Кори-Кори шли рядом с ним, горько плача. Старик дважды приказал сыну взять меня на спину. Моу-Моу воспротивился, но вмешался еще кто-то, и мы отправились к океану.

Как взволновал меня шум волн, разбивающихся о берег, и гул океана!

Первое, что бросилось мне в глаза на берегу, была английская китоловная шлюпка, стоящая всего в нескольких метрах от берега. Ее снаряжали пятеро островитян. Мне показалось, что они отталкиваются от берега и что я пришел слишком поздно. Сердце замерло… Но туземцы просто пытались удержать лодку, относимую волнами.

В следующее мгновение я услышал свое имя. Обернувшись на крик, я узнал высокую фигуру Каракои, гавайца из Оаху, часто бывавшего на борту «Долли», пока та стояла в Нукухиве. Я вспомнил, что Каракои говорил мне, что находится под защитой табу и может бывать во всех долинах острова.

Каракои стоял у воды, держа в руках кусок ткани, несколько холщовых мешочков с порохом и мушкет. Он предлагал подарки вождям, собравшимся вокруг него, но они с негодованием отворачивались и требовали, чтобы Каракои вернулся в лодку. Однако тот не двигался, и я понял, что он говорит обо мне. Я громко позвал его, прося подойти, но он ответил на ломаном английском языке, что островитяне угрожают пронзить его копьями, если он сделает это. Меня окружали островитяне – они хватали меня за руки, стараясь удержать, и направляли в мою сторону копья. Однако я чувствовал, что, несмотря на враждебность, они испытывают нерешительность и смущение.

Когда я приблизился к Каракои ярдов на тридцать, туземцы заставили меня сесть на землю. Они крепко держали меня. Суматоха усилилась, несколько жрецов убеждали Моу-Моу не отпускать меня, но Каракои продолжал уговаривать, стараясь подкупить их тканью и мушкетом. Но островитяне, казалось, раздражались еще больше и готовы были столкнуть его в море. Они снова с возмущением отвергли подарки – и тогда я в отчаянии вырвался из их рук и бросился к Каракои. Они схватили меня и подняли такой шум, что Каракои вошел подальше в воду, но все же пытался их успокоить. Однако, видя, что уговоры бесполезны, и опасаясь за свою жизнь, он наконец крикнул, чтобы лодку подвели к берегу и взяли его на борт.

И в это время между островитянами завязался новый отчаянный спор и началась драка. Дикари отвлеклись от меня. Со мной рядом были только Мархейо, Кори-Кори и Файавэй, которая, рыдая, держала меня за руку. Медлить было нельзя. Я с мольбой взглянул на Мархейо и бросился к опустевшему побережью. Ни старик, ни Кори-Кори не пытались удержать меня, и я наконец добрался до Каракои. Гребцы подвели лодку близко к берегу. Через мгновение я был в ней, и гребцам был отдан приказ отплывать.

Туземцы спохватились, когда лодка была метрах в пятидесяти от берега. Моу-Моу и еще шесть или семь воинов бросились к морю и метнули в нас дротики. Некоторые пролетели совсем близко, но ни один не попал в цель. Ветер был встречный, но нам все же удалось отплыть на расстояние, недосягаемое для дротиков.

Островитяне растерялись, но Моу-Моу, громко крича и указывая копьем, помчался к мысу. Дикари, по-видимому, решили отплыть от мыса и перерезать нам путь. Ветер крепчал и дул нам в лицо, море было неспокойно. Туземцы плыли к нам с устрашающей быстротой.

Гребцы достали ножи и держали их в зубах, я схватил багор. Мы знали, что собирались сделать дикари. Если бы им удалось приблизиться к нам, они схватились бы за весла, завладели кормой и опрокинули лодку – и тогда мы были бы в их власти.

Через несколько мгновений я различил голову Моу-Моу.

Огромный островитянин с томагавком в зубах так рассекал воду перед собой, что она пенилась. Он был к нам ближе всех. Времени на раздумья не было. Я прицелился и метнул в него багор, попав в левое плечо. Одноглазый вождь погрузился в воду, затем вынырнул позади лодки… Мне не забыть его разъяренного лица!

Мы с облегчением вздохнули, только когда обогнули мыс. Дикари не настигли нас! Силы оставили меня, и, потеряв сознание, я упал на руки Каракои…

Нужно сказать несколько слов в объяснение моего неожиданного побега. Капитан одного австралийского судна зашел в Нукухиву, чтобы пополнить команду, но не нашел ни одного подходящего человека. Судно уже было готово к отплытию, когда на борт поднялся Каракои и рассказал капитану, что американский матрос задержан островитянами в бухте Тайпи. Он предложил попытаться его выкупить. Капитан же знал обо мне от Марну, и предложение Каракои было принято. Китоловная шлюпка двинулась к берегу, а судно осталось ее ждать.

На «Джулии» (так называлось судно, на которое я попал) ко мне отнеслись дружелюбно и внимательно, но состояние моего здоровья было таково, что прошло три месяца, прежде чем я поправился.

Тайна исчезновения Тоби так и осталась тайной. Я не знаю, удалось ли ему бежать из долины или он погиб от рук островитян.

В то утро, когда мой товарищ простился со мной, он отправился к морю в сопровождении толпы туземцев. Некоторые из них несли плоды и свиней для обмена, так как пришло известие, что к берегу приплыли лодки.

Островитяне так торопились, что Тоби с трудом поспевал за ними. Они почти бежали; те что были впереди, время от времени останавливались и потрясали оружием, чтобы подогнать остальных.

Наконец они подошли к месту, где ручей пересекал дорогу. Вдруг из рощи донеслись странные звуки. Моу-Моу, одноглазый вождь, ударял тяжелым копьем по стволу дерева. Это было сигнал тревоги.

Все слилось в крик:

– Гаппары! Гаппары!

Воины бегали с копьями, подбрасывая их в воздух, а женщины и мальчики что-то кричали, собирая камни. Моу-Моу и другие вожди выбежали из рощи, и шум увеличился.

«Ну, – подумал Тоби, – готовься к бою!»

И так как он не был вооружен, то стал упрашивать одного юношу, жившего в доме Мархейо, одолжить ему копье. Но тот отказался, заявив, что белый человек гораздо лучше дерется кулаками.

Многие из туземцев отделились от толпы и убежали в рощу. Остальные затихли. Через некоторое время Моу-Моу дал им знак идти за ним. Толпа двинулась вперед так тихо, что ни одна ветка не хрустнула, ни один камень не шелохнулся. Они вошли в лес, и вдруг раздался страшный шум и тучи стрел и камней пронеслись над тропинкой. Ни одного врага не было видно.

Наступила минута затишья, после чего тайпи с криками ринулись в чащу, держа копья наперевес. Тоби не отставал. Пока он прокладывал себе дорогу сквозь кустарник и пытался вырвать копье у молодого островитянина, туземцы вынырнули из-за кустов и деревьев, заливаясь веселым смехом.

Все это было подстроено, и Тоби страшно рассердился, что его одурачили. Вдруг он увидел двух людей, бежавших им навстречу. Началось какое-то шумное обсуждение, и не раз упоминалось имя Тоби. Через несколько минут туземцы побежали по тропинке вниз, к морю, а остальные окружили Тоби и стали уговаривать его отдохнуть. Тоби на некоторое время смирился, но потом вскочил на ноги и рванулся вперед. Его догнали, окружили, но позволили идти к морю.