Поднялся свежий ветер; поставив парус из циновки, мы спокойно двигались вперед, словно плыли по реке. С одной стороны тянулся белый риф, с другой – зеленый берег.

Вскоре после того, как мы обогнули мыс, показалась другая пирога, двигавшаяся нам навстречу; гребцы изо всех сил налегали на весла. Незнакомцы перекликались между собой, а высокий парень, стоявший на носу, все время прыгал как сумасшедший. Они стрелой пронеслись мимо нас, хотя наши попутчики все время кричали, чтобы они перестали грести.

По словам туземцев, это было что-то вроде королевской почтовой пироги, которая везла какое-то известие от королевы ее друзьям в отдаленную часть острова.

Миновав несколько хижин, стоявших в тени и на вид гостеприимных, мы предложили пристать и отдохнуть от морского путешествия, прогулявшись по берегу. Мы высадились на сушу, оттащили пирогу в кусты за сгнившую пальму, частично лежавшую в воде, оставили наших пожилых спутников дремать в тени, а сами отправились бродить среди деревьев, обвитых виноградными лозами и вьющимся кустарником.

Вскоре после полудня мы приблизились к тому месту, куда направились наши спутники. Это был одинокий дом, в котором жили четыре или пять старух; когда мы вошли, они сидели вокруг циновок и ели пои-пои из треснувшего тыквенного сосуда. Они явно обрадовались нашим спутницам, но насупились, как только их познакомили с нами. Недоверчиво глядя на нас, они шепотом поинтересовались, кто мы такие. Ответ, по всей видимости, не удовлетворил их, так как они держались с нами очень холодно и сдержанно и, похоже, желали разлучить нас с девушками. Не имея охоты оставаться там, где наше присутствие было неприятно, мы с доктором решили уйти, даже не поев.

Услышав об этом, Мархар-Раррар и ее подруги выразили сильное огорчение; забыв о своем прежнем обращении с нами и не слушая никаких уговоров старух, они разразились рыданиями и жалобами, против которых невозможно было устоять. Мы согласились остаться до тех пор, пока они не отправятся домой, что должно было произойти на «ахехараре», то есть на закате.

Но вот час настал, и после долгого прощания девушки благополучно уселись в пирогу. Когда ее нос повернулся, они выхватили весла из рук стариков и молча помахали ими в воздухе. Это означало последнее трогательное «прости», ибо так машут веслом, только если никогда больше не надеются встретиться.

Теперь и мы пустились в дальнейший путь и, идя пляжем, вскоре достигли ровного высокого берега, круто нависавшего над водой и местами поросшего деревьями; он тянулся широкой дугой вдоль значительной части острова. По краю берега шла чудесная тропинка, и мы часто останавливались полюбоваться открывающимся видом. Вечер был на редкость тих и ясен даже для здешнего восхитительного климата; повсюду, насколько хватал глаз, – голубое небо и океан.

Мы двигались вперед, и кольцо рифов продолжало сопровождать нас, заворачивая, когда мы заворачивали, далекий глухой шум прибоя грохотал в наших ушах подобно реву водопада. Столетиями обрушиваясь на коралловую преграду, буруны издали напоминали линию вздыбленных боевых коней, потрясающих белой гривой.

Эти огромные естественные волноломы как бы созданы для того, чтобы охранять сушу. Ими защищены почти все острова. Если бы громадные волны Тихого океана разбивались прямо о берег, размывая мягкую наносную почву, во многих местах покрывающую его, туземцы вскоре лишились бы своей самой плодородной земли.

Коралловые барьеры выполняют еще одну роль. Они образуют все гавани этого архипелага, в том числе двадцать четыре бухты у побережья Таити. Интересно, что проходы среди рифов, по которым суда могут попасть к местам якорной стоянки, обязательно расположены напротив устьев рек; это особенно ценят моряки, пристающие к берегу, чтобы пополнить запасы воды.

Утверждают, что пресная вода островов, смешиваясь с морской водой, содержащей растворимые соли, препятствует образованию кораллов; отсюда и разрывы в кольце. Местами по сторонам проходов стоят, как часовые, крошечные сказочные островки, зеленые, как изумруд, и поросшие покачивающимися пальмами. Ничто не поражает воображение сильнее, чем эти маленькие клочки земли, вносящие неожиданное и прекрасное разнообразие в длинную линию бурунов. Помаре Второй с истинно таитянской любовью к морю избрал один из таких островков местом отдыха.

Не останавливаясь на дальнейших приключениях, выпавших на нашу долю после того как мы расстались с компанией из деревни, мы должны теперь поспешить с рассказом о том, что произошло незадолго до нашего прибытия к месту назначения.

Прошло не меньше десяти дней с начала «хиджры», когда мы очутились в гостях у Варви, старого отшельника-островитянина, который сам вел свое хозяйство в хижине, находившейся приблизительно в двух лигах от Талу.

В нескольких десятках ярдов от берега, в глубине лощины возвышалась в виде островка поросшая мхом скала; мелкий ручеек, разделившись на два рукава, омывал ее с обеих сторон, а затем опять соединялся. Окружив скалу изогнутыми корнями, корявая аоа раскинула вверху густую листву; упругие ветви-корни свисали с более крупных суков и внедрялись в каждую трещину, образуя опоры для материнского ствола. Местами эти висячие ветви не доросли до скалы, и их свободные волокнистые концы раскачивались в воздухе, словно плети.

Простая бамбуковая хижина Варви приютилась на плоском уступе скалы; конек крыши одним концом опирался на развилину аоа, а другой поддерживался раздвоенным суком, укрепленным в расщелине.

Приближаясь к хижине, мы несколько раз крикнули, но старый отшельник обратил на нас внимание лишь тогда, когда доктор подошел и дотронулся до его плеча.

Старик стоял на коленях на камне и чистил в ручье рыбу. Он вскочил на ноги и удивленно уставился на нас, но тут же какими-то странными жестами приветствовал, одновременно дав понять, что он глух и нем, а затем повел в жилище.

Войдя, мы растянулись на старой циновке и стали осматриваться. Грязные бамбуковые стены и тыквенные сосуды имели очень неприглядный вид, и доктор предложил сразу же двинуться дальше в Талу, хотя время близилось к закату. Но в конце концов мы решили остаться.

Старик довольно долго возился снаружи под ветхим навесом, прежде чем появился с ужином. В одной руке он держал мерцающий светильник, а в другой – огромный плоский тыквенный сосуд с какой-то едой, заполнявшей лишь незначительную ее часть. Он вращал глазами, переводя взгляд с тыквенного сосуда на нас и с нас на тыквенный сосуд, словно говоря: «Ну, что вы думаете об этом? Неплохое угощение?» Но рыба и индийская репа оказались не из лучших, и трапеза вышла довольно жалкой. Свое мнение о ней старик пытался выразить разнообразными знаками, большая часть из которых была настолько смешна, что мы могли бы принять их за веселую пантомиму.

Убрав остатки ужина, хозяин покинул нас ненадолго и вернулся, неся тыквенный сосуд порядочного размера с длинным изогнутым горлышком, отверстие которого было заткнуто деревянной пробкой. Сосуд с приставшими к нему комочками земли выглядела так, словно ее только что откуда-то выкопали.

Со всякими ужимками и отвратительным хихиканьем, обычным для немых, старик откупорил сосуд. При этом он все время подозрительно оглядывался и, указывая на сосуд, старался внушить нам, что она содержит нечто, являвшееся табу.

Как нам было известно, спиртные напитки были туземцам строго запрещены, а потому наблюдали за хозяином с большим интересом. Наполнив скорлупу кокосового ореха, он отправил ее содержимое в рот, затем снова наполнил и поднес кубок мне. Запах был мерзкий, и я скривился. Тут старик пришел в большое волнение, в такое большое, что немедленно произошло чудо. Выхватив чашу у меня из рук, он закричал:

– А, кархоури сабби лили, эна арва ти маитаи! (Что за болван этот белый! Это ведь стоящая вещь!)

Мы бы так не удивились, даже если бы из его рта выскочила жаба. На мгновение он смутился, а затем, таинственно приложив палец к губам, постарался дать нам понять, что иногда лишается дара речи.