Мы с Вадькой спорили как-то однажды: не является ли их взаимное влечение результатом неосознанного родства, голоса крови, так сказать… Думаю, нет, это нечто иное. Наталья Алексеевна говорила нам о «внутренней встрече инстинктов». Мне кажется, Корсаков, хотя он в этом и не признается, был предрасположен к тому же самому «отклонению», что и его мать. Садомазохизм, да… Опять же гены… Словом, было в наклонностях матери и сына нечто общее, и этому удивляться не надо. Удивительно другое.
– Что? – спросил Сидоров. – Кстати, забыл сказать – по делу генетическую экспертизу будут проводить, установление родственной связи. Черт-те сколько это стоит, но будут. Потому как дело громкое и на контроле на самом верху.
– Удивительно то, ребята, что они вообще встретились, – продолжал Мещерский. – Я думаю, это поразило и Корсакова, когда он узнал. Сама их встреча – вроде бы чистейший случай, а вместе с тем… Вот говорят: «Ему на роду написано…», «Его судьба такая…» Ну как тут не призадуматься, а? Вот нам с вами на нашем пути много ли попадалось женщин, равных по известности Марине Ивановне? Да ни одной! Это все равно что мечтать о луне в роли любовницы. А Корсакову на роду было написано такую женщину встретить. Мало того – стать ее любовником. Она сама этого хотела, выбрала его. Это ли не судьба, что свела их вместе?
СУДЬБА… Это слово для Корсакова очень многое значит. Он его твердил постоянно. Именно им и тем, что он под ним подразумевает – безысходность, безволие, предопределенность, – он и стал одержим. Но это случилось потом, позже, когда он уже обо всем узнал, а сначала…
Думаю, в Марине Ивановне его привлекало все то, что и нас – ее талант, известность плюс общие интимные тайны, – то, что она с ним вытворяла. Я не знаю, что сыграло главную роль в его освобождении из-под власти этой женщины, – может быть, пресыщение, может, разница в возрасте или неопределенность его материального положения – фактически ведь он жил на положении альфонса при богатой стареющей женщине. А может быть, он просто-напросто влюбился в свою ровесницу, свою будущую жену, эту самую Наталью Краснову. Ведь Корсаков, кажется, говорил вам, Шура, что жизнь его кардинально изменилась, когда он встретил свою будущую жену. А я думаю, что жизнь его приобрела иной смысл, когда он узнал, что Краснова беременна его ребенком. Вот тут его детдом о себе и напомнил: своему сыну Корсаков такой сиротской участи не хотел. Семья, коей он был лишен в детстве, стала представляться каким-то чудесным миром. Наверное, в те годы ему было действительно хорошо с ними, он ведь по складу характера меланхолик. А такие созданы для того, чтобы сидеть в домашних тапочках и учить своих отпрысков азбуке. В его семье ему было хорошо и уютно жить.
Но весь этот рай домашний внезапно рухнул. Нелепо, по глупейшей случайности: машина под управлением водителя, у которого случился сердечный приступ, вылетела на встречную полосу – и все погибли. И некого было винить в этом кошмаре, кроме судьбы.
Затасканное выражение – «это был страшный удар», но иначе и не скажешь. Помните, Майя Тихоновна рассказывала нам, что после похорон жены и ребенка Корсаков поджег рояль в клубе? Я думаю, он тогда весь мир готов был сжечь от ярости, от бессилия, от отчаяния. У него даже нечто вроде горячки тогда случилось, он в больницу попал… Но не стоит думать, что Корсаков сошел с ума от горя. Нет, ребята, ум его работал по-прежнему ясно, когда это касалось всего остального – не его потери. Только там гвоздем засел вечный мучительный вопрос: «Почему? За что мне это испытание? Почему эта нелепая случайность произошла именно со мной?»
Наверное, нет человека, который в горе или сильном потрясении не задавал бы себе этого вопроса. Но одни, так и не получив на него ответа, забывают о нем, особенно когда горе со временем проходит, другие же зацикливаются на нем. Вот и Корсаков тоже зациклился, стал одержим жаждой узнать на него ответ. Вопрос «за что?» стал для него смыслом жизни, и он начал искать на него ответ. Сам искать. Помните, он сказал нам: «Надо ведь было что-то делать».
И вот именно тогда ему и пришла в голову мысль попытаться найти своих родителей. Природа ведь не терпит пустоты. Однако Корсакову не столько хотелось обрести родных, сколько понять – почему же мать отказалась от него? Вообще, что она за человек? И не в ней ли все дело? Вы, Шура, говорили, что на допросе он рассказывал о том, что раньше думал, что его мать – какая-нибудь шлюха, проститутка, пьяница – словом, та, которая в нашем понимании и представляет собой тип женщины, способной бросить ребенка. Тяжело сознавать себя сыном шлюхи, особенно если ты – интеллигентный человек, в музыке тонко разбираешься, с Рихардом Штраусом на «ты»… Хотя, наверное, мазохисту это легче, чем всем остальным. Но судьба снова ударила Корсакова, причем так, что он от этого удара уже никогда не оправился.
Найти свою мать после тридцати лет разлуки – дело непростое. Корсаков говорил, сколько сил и денег он потратил впустую, стремясь разузнать хоть что-то. Ему потребовался на розыски почти год. Начал он поиски с детдома в Краскове – а того уже не было: расформирован. Справлялся везде, где только мог. Потом в роно ему подсказали: прежняя директриса уже пенсионерка, живет на покое у дочери и, оказывается, все в том же Краскове.
Кстати, Зверева в своих благотворительных мероприятиях шла по тому же пути. Она, правда, прямо никого не спрашивала. Приобрела оборудование для местного роддома, вручила с помпой через фонд своей администрации, мимоходом и про детдом осведомилась, а ей про него и рассказали, и про директрису тоже. Ну, она и велела Майе Тихоновне, которая занималась тем, что подыскивала ей дачу для покупки в Подмосковье, завезти старой директрисе небольшую сумму денег – как помощь заслуженной учительнице, ветерану труда и так далее. Сейчас многие так помогают, и никаких вопросов ни у кого не возникает, только благодарят все.
А в это время к старухе приехал и Корсаков. О том, что его видели в Краскове, он не подозревал до тех пор, пока речь не зашла о дачах (думаю, Звереву подсознательно тянуло в места своей юности, она действительно купила бы там дом, если бы нашла подходящий).
В Красково от своей старой воспитательницы Корсаков узнал только то, что его матерью была какая-то дачница из Малаховки, из кирпичной дачи, расположенной неподалеку от дома бывшей старшей медсестры детдома. Фамилию ее старуха помнила, и он ринулся в Малаховку узнавать, но медсестра давно уже умерла, в доме жили ее дальние родственники, которые ничего, естественно, не знали. А кирпичных дач, построенных в 50—60-е годы, в поселке оказалось несколько.
Корсаков искал как настоящий сыщик: и в администрации района справлялся, и в городском архиве, и в нотариате. Искал бывшего владельца-инженера, искал дачу, построенную до 65-го года, и возможно, проданную впоследствии. В общем, после долгих мытарств он наконец эту дачу установил, узнал, что прежде принадлежала она действительно инженеру-гидростроителю. В отделе кадров министерства справился о его паспортных данных, наведался по старому адресу, где жила в Москве семья Зверевых, узнал, что у инженера было двое детей – сын и дочь. А потом… когда он узнал, что дочь стала певицей, достаточно было пойти в Ленинку и взять книгу о Зверевой – их столько сейчас написано, там и биографии имеются, – чтобы узнать уже наверняка, кем была и кем стала его мать.
Я думаю, это было очень страшно, когда он узнал. Не ему было страшно, а вообще… Не приведи бог узнать такое о себе, о своей матери. Я когда думаю об этом, словно в какую-то яму бездонную заглядываю, – Мещерский хрипло кашлянул. – Это мне, постороннему человеку, так жутко все это осознавать. Каково же, представляю, было ему! Особенно если учесть, что он отлично помнил, каким именно эротическим фокусам они предавались вдвоем.
Вот он в разговоре со мной вспомнил миф об Эдипе, обозвав его «оперой». Думаю, тогда все для него связалось в единый узел – тот вечный вопрос: «За что мне?» – наконец-то получил ответ. Но какой! Страшный, очень страшный ответ. Как некогда царь из Фив шел по замкнутому кругу в поисках ответа на тот же самый вопрос, так и Корсаков – шел, шел и… пришел. Уперся в глухую стену – в самого себя. Эдип ослепил себя, этот тоже вроде бы ослеп – только от ненависти. От ненависти к НЕЙ, к МАТЕРИ, сначала бросившей его, а затем… Я думаю, что воспоминания о том, как именно он спал с этой женщиной, жгли его постоянно. Корсаков растравлял себя этими жгучими воспоминаниями и ненавидел мать все сильнее и сильнее – от гадливости, от омерзения к ней, к себе, к тому, что между ними было.
