– Ну да, да! Поймали старуху за язык. Не расписывались они.

– И долго же они… хм… были вместе?

– Ну, пока Генрих лежал… и потом… Года два, наверное.

– А потом что?

– Ну а потом ничего.

– И Корсаков тоже жил за границей? Вместе с вами?

– Не постоянно. Марина ему приглашения оформляла. А когда они с джазом-громыхалкой своей гастролировали, тогда он у нас обычно оставался – на месяц, на два, ну по гостевой. Но и ее ведь понять можно! Вот что я вам, деточка, скажу: шесть лет за стариком – это каково, а? И ни с кем ведь, ни с кем! Уж я-то знаю. А потом… мужа вообще паралич разбил. А годы-то идут. Жизнь-то, ау, лови ее за хвост. А тут – бревно бревном лежит. Ну а Димка – теленок ласковый, умеет к женщине подъехать. Ну и… Сколько, вы говорите, времени, Сереженька? Я все-таки, пожалуй, бульоном займусь. – Она метнулась к плите и загремела кастрюльками.

Мещерский понял: надо уступить и не переть как танк на ворота, которые и так уже начинают поддаваться, надо всего лишь иметь терпение. Помолчав секунду, он сказал:

– Я сегодня утром фотографии разглядывал. Сколько их там! Но знаете, что меня поразило? Почему там нет ни одной, где Марина Ивановна в роли Кармен? Такая опера знаменитая и для меццо-сопрано выигрышная.

– Она «Кармен» никогда не пела, – Александра Порфирьевна поджала губы, словно высчитывая про себя: что-то ты больно быстро насытил свое любопытство. Неужели одна только опера тебя интересует?

– Ей музыка Бизе не нравится?

– О нет. Просто «Кармен» у всех на слуху. И потом, Образцова ее пела, Архипова – куда уж лучше? А Марина подражать не любит. Вот и не поет, хотя ей столько раз предлагали. И кто! Сам Клаудио Аббадо даже. И Дзеферелли к нам в Венецию приезжал, хотел фильм-оперу с Мариной и Пласидо Доминго снимать. Нет, совсем отказала. А потому что суеверная очень.

– Как это? В чем суеверная? – Мещерский снова заинтересовался.

– Ее ведь в консерваторию сначала не приняли. И все из-за «Кармен».

– Марину Ивановну?!

– Ну да, – Александра Порфирьевна улыбнулась. – Когда она совсем молоденькой была – году в шестьдесят пятом, наверное, да, точно, сама рассказывала. Поступала в консерваторию в Москве и готовила на конкурс арии из «Кармен» – в музыкальной студии при ДК железнодорожников занималась, там тогда сильные преподаватели были. А тур-то и не прошла! И все из-за своей Карменситы. Плохо спела, комиссии не понравилась. Самому Ивану Семеновичу Козловскому.

– Боже мой!

– Вот вам и «Боже мой». Пришлось на второй год все по новой. С тех пор она «Кармен» избегает.

– Надо же! Где у них, у этих экзаменаторов, только уши были! – Мещерский покачал головой. – Дико представить – не принять Марину Ивановну в консерваторию! Вот уж действительно анекдот про академию и Ломоносова.

– Ну, Сереженька, вы уж меня извините, поговорили мы по душам, а у меня мясо в духовке поспело. С похоронами-то как? Ничего не прояснилось?

– Вадим поехал в милицию как раз по этому вопросу.

– Ну дай бог. А то не по-христиански это все, не по-человечески. Да и Марине тяжело. Поимели бы совесть – эх! А вы, деточка, возьмите с собой боржомчику холодненького. Или соку.

– Спасибо, Александра Порфирьевна, но много жидкости вредно.

Старуха посмотрела снисходительно.

– Эх, молодежь! Все-то вам вредно. Курить – вредно, воду пить тоже вредно, а детей рожать – это вообще. Больно о здоровье своем печетесь. А это не к добру.

– Не к добру?

– Андрюша-то тоже вон больно разборчив был: то нельзя, это нельзя. Все голос берег. А ОНА-ТО раз и…

– Она? – Мещерский нахмурился.

– Ну да, безносая с косой. Она таких привередников ка-ак раз любит. Слаще они для нее, видно. Слаще – вот в чем вся штука-то, да…

– Итак, что мы имеем: отставной любовник приезжает в гости к своей бывшей пассии, после чего мужа вдруг находят мертвым, – вернувшийся из морга Кравченко был настроен меланхолически.

После обеда они с Мещерским отправились на озеро осмотреть ту самую лодку с бесшумным мотором, о которой в последнее время здесь столько твердили. Лодку, вернее, небольшой белоснежный катер финского производства, они обнаружили у новенького причала. На пристани обитал и сторож. Внук его, мальчишка лет двенадцати, занимался окраской лодки-плоскодонки, вытащенной на берег. Тут же под алюминиевым навесом хранилось несколько ярких водных велосипедов: видимо, их спускали на воду, когда на дачах начинался летний сезон.

Сейчас то ли сезон уже закончился, то ли желающих плавать не нашлось, спортивный инвентарь скучал в бездействии. Вообще, отдыхающих на озере можно было по пальцам пересчитать: старушка – скорее всего нянька с двумя девочками-близняшками лет пяти, которые с оглушительным визгом играли в салки; важная расфуфыренная дама в шелковой тройке, с хрипящим шарпеем на цепочке и ее такой же раскормленный отпрыск, восседающий за рулем новенького мини-кара; пожилой мужчина в ковбойке – не дачник, а скорее всего кто-то из обслуги, – застывший с удочкой на деревянных подмостках. Тут же по дорожке прогуливалась пара охранников с огромной черной овчаркой.

– Шипов собирался сюда, а оказался совсем в другом месте. – Кравченко подошел к лодке Зверевых и не увидел там никакого мотора.

Мещерский спросил у сторожа. Тот показал под навес на какие-то ящики: все, мол, в сохранности, не распаковано даже, как «Петр Станиславович привезли, так не распаковали еще».

Из краткой с ним беседы выяснилось, что сказать о том, были ли в тот день на озере Шипов или кто-то из владельцев лодки, сторож затрудняется по причине «плохого самочувствия»: «Спиной я маялся, в лежку лежал, а тут крестника принесло. Он у меня автобус водит, шофер. Ну, и в отгуле, значит, был. Само собой, захватил, закусочки тоже… Мы и приняли по сто пятьдесят. Не положено, конечно, да только при такой хвори лишь это самое дело и помогает. Что? Про внука спрашиваете? Нет, он тоже никого не видел. Он же в школе! Это только сегодня вот контрольную прогуливает, а так он у меня пацан совестливый».

– Если Шипов все-таки приходил на озеро, и не один, а с кем-то, милиция очевидцев этого посещения найдет. Это забота не наша! – Кравченко сдернул через голову свитер и завязал его на поясе, оставшись в футболке. – А жарко сегодня. И вправду лето вернулось. С утра все тучи, тучи, а сейчас… Итак, собирался бедный наш Сопрано на озеро с братом и бывшим любовником своей жены. Занятно.

– Да! И Корсаков мне сам первый об этом сказал. – Мещерский разглядывал лодку. – Словно упреждал все последующие вопросы.

– Откровенный малый, ишь ты. А знаешь, Серега, мне тут тоже нравиться начинает. Ну просто очень любопытное местечко! Ты глянь: и кастраты тут тебе, и мезальянсы, и любовники со стажем, трогательно сосуществующие с молодыми мужьями. И все это в вихре классики, так сказать, вращается. И вроде как все и нужно – без сцен, без комплексов, по-европейски. – Кравченко начинал злиться. – Интересно, Шипов знал, что этот вот златокудрый Димон уже прежде его лазил в этот вкусный огород?

– Да наверняка! Тут секрета, по-моему, никто из этого не делает. Мне, считай, совершенно постороннему человеку, сразу все выложили.

– Ну, не сразу, но, в общем, старушка оплошала. А она, по-твоему, к Зверевой как относится?

– Александра Порфирьевна? Хорошо, любит. Вон сколько лет живет у нее.

– А прежде жила у Новлянских. Пит этот и его сестра малахольная на ее руках выросли – сама сказала. А такого старики не забывают, нет. Так что любила она тут не одну Марину. Учтем и это. Интересно только, кого из них больше?

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Мещерский. – Ты, пожалуйста, четче выражай свои мысли. А то я что-то перестаю понимать.

– А пока что-либо понимать здесь рано. Пока будем нанизывать факты как бусины на леску – бездумно и механически. Итак, Корсаков вполне мог убить Сопрано. Мотив мы откопали. И какой еще! Считай, один из самых веских. Тут тебе и прежние амуры, и богачество ее. Чего проще-то? Кокни мужа, охмури свою прежнюю любовь, трахни ее посильнее в ее алой кровати. Ну-ну, не хмурься, не буду тебя раздражать. Словом, сумей затянуть в загс вдову – и считай, тефлоновый концерн и его доходы у тебя в кармане. А джаз можно в задницу послать.