– А не пойму все-таки, Пистимея, зачем тогда ты… Ведь без руки была бы сейчас.

Пистимея чуть скривила сухие губы:

– Зачем бы я стала руку себе рубить… Я ведь знала, что он… Устин мой перехватит топор или оттолкнет меня от чурки. Шутка ли – с безрукой женой потом жить! По глазам все читала у него. Он и толкнул. Да… вывернулся как-то уж топор у меня, когда он толкнул. Это уж случай. А кто случай предусмотрит…

– Да… Ну, проходи.

Пистимея нерешительно прошла к столу, села на краешек стула. Демид сел напротив. Некоторое время молчали. Демид поглядывал на Пистимею выпуклыми глазами, а она то клала на стол, то убирала свои руки.

– Давай-ка я вот что сперва скажу, Пистимея, чтоб… не стесняться нам, – усмехнулся Демид. – Было время – ты командовала, я каждого твоего слова слушался, каждую твою волю исполнял, ни о чем не спрашивая. Да и как было не слушать – подохли бы все в те поры. Премного благодарен тебе за все. А теперь уж…

– Да понимаю я, не без ума ведь, – сдержанно проговорила Пистимея. – Что же, времени-то немало прошло. Многое переменилось.

– Да, время… Но… – Демид еще раз, но теперь снисходительно, усмехнулся, мотнул куда-то в сторону головой. – А в общем, и сейчас, как видишь, слушаюсь я тебя. Говорил вчера с Устином. Верно, совсем начал сдавать мужик. Это ты хорошо придумала, ко мне его… Да ты вообще горазда на придумки. С баптистами этими, например…

– Нужда научит хитрости, – промолвила Пистимея, – Захарка Большаков во все глаза ведь глядит. Чуть что почует, так…

– У нас, в краевом комитете[5]… словом, все высшие слуги Общества свидетелей великого и всемогущего Иеговы высоко оценили твою выдумку. Сам Николай Демьяныч[6] дал потом распоряжение: слугам отделов, групп и килок, где возможно или необходимо, действовать, как ты…

– Что ж, спасибо, – сдержанно проговорила Пистимея. – Ты-то как? Каково жил? Ведь, кажись, года за три до войны и след твой канул… лет этак на десять… нет, на двенадцать даже. Уже в сорок девятом весточку о тебе Семен принес. Удивилась я, признаться, что ты… в Иегову уверовал.

– Так ведь что… Всяко жил. В тридцать восьмом попался-таки я, угодил за решетку. Обо всем дальнейшем, до самого конца войны, я вчера Устину рассказал. Спросишь у него. Потом в Германии я нырнул в это Общество свидетелей Иеговы. Огляделся – ничего, хорошее общество. Тут и уверовал. Кто я да что я – таиться не стал. В этом только спасение мое было. И не ошибся. Обнюхивали меня несколько месяцев с разных сторон какие-то люди – то очкастые, то лысые, то старые, то молодые. И оказался я… в самой Америке, в городе Нью-Йорке, в Гнилом Аду.

Пистимея непонимающе взмахнула ресницами.

– Это мы так про себя звали духовное заведение, в котором я стал учиться. По-настоящему оно называется «Библейская школа башни стражи Гилеад». По правде если сказать, не знаю, отчего ее прозвали Гнилым Адом. Жили мы райски. Может, больше и не придется так пожить. Сам господин Натан Кнорр[7] лекции там почитывал. Да… а потом меня перебросили в Польшу – там есть такое бюро Восточноевропейской зоны, которому подчинен российский Краевой комитет. А из Польши меня уж тайным путем через границу в Россию перебросили, в этот самый комитет, под начало Николая Цыбы… Очутясь в России, я первым делом тебе весточку. С тех пор вот и служу, вот и езжу по долам и весям. Давненько собирался сюда, в родные места, да все недосуг. И потом – боязно все-таки. Сколько лет прошло, а вдруг да кто признает ненароком. На свет уж носу не показываю.

– И все-таки… зря, может, – чуть поежилась Пистимея. – Не надо бы, может, приезжать. Если нужда какая, пионеры есть.

– Нет, надо! – чуть погромче проговорил Демид и легонько пристукнул ладонью по столу. – Отчеты твои мы всегда получали регулярно и, говорю, много довольны были. Но, должен сказать, вместе с тем твои отчеты все-таки легковаты всегда. Мало изучаете с братьями и сестрами нашей духовной литературы, а ведь мы ее посылаем вам в достатке и регулярно. Совсем почти не приобщили за последние годы к святой армии великого Иеговы новых людей… Да и отчеты стали поступать все реже… Сдавать ты стала, Пистимея…

Пистимея слушала, поблескивая глазами, обиженно поджав губы.

– Я не в одного Иегову верю. У меня и баптисты, и пятидесятники, и адвентисты… и другие. Собственный муж вот, например. На всех надо время. Назначайте другого слугой отдела. У меня и без того дел хватает. Как и без вас, до самого сорок девятого года хватало. Тут у нас, слышала, объявились истинно православные христиане. Надо будет понюхать, что за люди. Это мне ближе. Я ведь как-никак из православных была…

– Ну, обиделась… – помягче сказал Демид. – Негоже нам так-то… И другого не будем назначать. У тебя связи, опыт…

Демид встал, вышел в соседнюю комнату, принес пачку журналов и брошюр, положил возле себя на стол.

– Видишь ли, Пистимея, – негромко начал он, – и нам, свидетелям Иеговы, все другие… все братья и сестры других вероучений тоже недалеки. В конце концов, все они Христа в душе носят, его слова памятуя: «Кто не со мною, тот против меня», – все служат Богу. И всех надо действительно поощрять, поддерживать и… направлять. Направлять. И вот здесь-то я и хотел бы кое о чем серьезно потолковать с тобой, для этого и вызвал. Мы не должны сейчас упускать из-под своего влияния ни одного человека, ни одного не должны терять. А практика показала – баптисты, адвентисты седьмого дня, истинно православные христиане, даже пятидесятники и хлысты чаще и… легче, что ли, поддаются мирским соблазнам, уходят из сект. Наша организация возвещателей царства Божия, благословенная самим Иисусом Христом…

– Говорил бы попроще, как в прежние времена, – поморщилась Пистимея. – Ведь мы одни. А пышные слова для сегодняшней проповеди побереги.

Демид глянул на Пистимею, кивнул удовлетворенно:

– И верно. Так вот, секта иеговистов, как говорят у нас в советских газетах и журналах, самая реакционная… Люди из нашей секты выходят редко, потому что… Ну, сперва, может, и верят многие нашему учению, а потом… потом просто боятся. Шутка ли – состоять в антисоветской политической организации. Так вот, Пистимея, надо этот страх у всех искусно подогревать, укреплять. А людей из других сект надо стараться перетаскивать в наше Общество свидетелей. Это сейчас будет твоей главной заботой.

– Да перетягиваю, сколь сил хватает. Та же Зинка Никулина ведь недавно еще у хлыстов была.

– Знаю, как же… Я говорю – еще порасторопней теперь нам работать надо, и всех, кого только можно…

Демид поглядел в выцветшие глаза Пистимеи, стараясь прочесть, как она воспринимает его слова. Но глаза старухи ничего не выражали. И вся она сидела бесстрастная и холодная, как камень.

– Ведь почему краевой комитет озабочен этим? – продолжал Демид. – В последние годы мы понесли большой урон. Арестовали Николая Цыбу и его первого помощника Марию Вертельник, выследили много других членов краевого комитета. Я вот не знаю, как, каким чудом еще цел. Совсем уж недавно провалились стрефы в Закарпатской, Львовской областях, в Молдавии, на Севере. В Воркуте разгромили наши теократические курсы[8]. Да и вокруг вас тут… неважные дела. Вскрыты многие наши организации на Алтае, в Томске, в Иркутской области. Там у нас своя типография была. Да, пропала типография, людей поарестовали… Хорошие кадры свои потеряли. Надо пополнять. Я за тебя, признаться, боялся… ничего, Бог пронес…

Демид из лежащей перед ним стопки взял тонкую брошюрку в невзрачной серой обложке, задумчиво полистал, не глядя в нее, и захлопнул. На ее обложке Пистимея прочла: "Организационные указания для возвещателей царства. Издатель: «Вата Товер Библе анд трант соцет. Бруклин. Нью-Йорк, США».

– Вот такие у нас дела, Пистимея, – проговорил Демид, втянул нижнюю губу в рот и принялся сосать. – Вот почему сейчас нам нужно оживить как только можно работу всех низовых групп и килок. Это сейчас наша главная задача… Да ты об этом письмо получала.