Присоединяясь к другим и надеясь жить согласно их этическим концепциям, он озабочен тем, чтобы его поведение и цели были также приняты ими. Представляется, что хотя индивид понимает принципы справедливости, его мотивы для их соблюдения, по крайней мере, некоторое время, проистекают в основном из его дружеских уз и товарищеских чувств к другим, и его желания снискать одобрение общества. Теперь же я хочу рассмотреть процесс, благодаря которому человек становится привязанным к этим самым высоким принципам самим по себе; точно так же, как на более ранних фазах морали ассоциации он может хотеть быть, например, хорошим спортсменом, теперь он хочет быть справедливым человеком. Концепция справедливых поступков и поддержания справедливых институтов становится для него привлекательной так же, как раньше были привлекательны менее высокие идеалы.
Выдвигая предположения, как могла бы возникнуть эта мораль принципов (принципы здесь означают первые принципы, вроде тех, что действуют в исходном положении), мы должны обратить внимание, что мораль ассоциации совершенно естественно ведет к знанию о стандартах справедливости. Во вполне упорядоченном обществе публичная концепция справедливости определяется не только этими стандартами; кроме того, для применения и интерпретации стандартов постоянно требуются как граждане, которые проявляют интерес к политическим делам, так и те, кто выполняет законодательную, юридическую и другую подобную работу. Эти люди часто должны принимать точку зрения других людей, не просто с целью выяснить, что те захотят или будут делать, но с целью нахождения разумного баланса между конфликтующими претензиями и согласования различных подчиненных морали ассоциации идеалов. Применение принципов справедливости на практике требует принятия нами точек зрения, определяемых последовательностью из четырех стадий (§ 31). Судя по ситуации, мы принимаем точку зрения конституционного собрания, законодательства или подобного органа.
Постепенно люди приобретают навык владения этими принципами и понимание того, как и почему принципы служат благу всех людей и какого рода ценности они привносят с собой. Это ведет к принятию этих принципов благодаря третьему психологическому закону. Закон говорит, что уж если, согласно двум предыдущим психологическим законам, возникли установки любви и доверия, дружеских чувств и взаимного доверия, тогда осознание того, что мы и те, кто нам небезразличен, извлекают преимущества из установленных и существующих справедливых институтов, пробуждает в нас соответствующее чувство справедливости. У нас формируется желание применять принципы справедливости и действовать в соответствии с ними, как только мы осознаем, как социальные устройства, отвечающие им, способствуют нашему благу и благу наших компаньонов. Со временем мы начинаем ценить идеал справедливой человеческой кооперации.
Чувство справедливости обнаруживает себя, по крайней мере, двумя способами. Во-первых, оно ведет нас к принятию справедливых институтов, которые применимы к нам и от которых выигрываем мы и наши коллеги по ассоциации. Мы хотим принять участие в поддержании этих устройств. Мы склонны чувствовать вину, когда мы не выполняем наших обязательств и обязанностей, даже если мы и не связаны с теми, от кого мы получаем преимущества, какими-то узами особого дружеского чувства. Может быть, они пока не имели достаточных возможностей продемонстрировать намерение выполнять свою роль и поэтому не являются объектами подобных чувств согласно второму закону. Опять-таки, институциональная схема может быть настолько широкой, что конкретные связи никогда не смогут оформиться в достаточной мере. В любом случае, граждане в целом связаны друг с другом не узами товарищества, но лишь признанием публичных принципов справедливости. Хотя каждый гражданин является другом некоторого другого гражданина, ни один гражданин не является другом всем. Однако их общая приверженность справедливости обеспечивает некоторую единую перспективу, с которой они могут разрешить свои разногласия. Во-вторых, чувство справедливости ведет к содействию (по крайней мере, не препятствует) в установлении справедливых институтов, и реформированию существующих, когда того требует справедливость. Мы хотим исполнить естественный долг оказания помощи в становлении справедливых устройств. И эта склонность выходит за рамки поддержки тех конкретных схем, которые утверждают наше благо. Она склонна расширять концепцию, которую они воплощают, на другие ситуации для блага более широкого сообщества.
Когда мы поступаем вопреки нашему чувству справедливости, мы объясняем наши чувства вины ссылкой на принципы справедливости. Это чувство объясняется совершенно иначе, чем эмоции власти и вины (связанной с ассоциацией). Моральное развитие приходит к завершению, и впервые мы испытываем чувство вины в строгом смысле слова. То же верно ив отношении других моральных эмоций. В случае ребенка представление о моральном идеале и существенность намерений и мотивов не понимается, и поэтому отсутствует подходящий контекст для чувства (принципа) вины. В морали ассоциации моральное чувство существенно зависит от уз дружбы и доверия к отдельным индивидам или сообществам, и моральное поведение основано в значительной части на стремлении к одобрению со стороны товарищей. Это может быть верно даже и в случае более развитых фаз этого типа морали. Индивиды в роли граждан с полным пониманием содержания принципов справедливости могут поощряться к действию согласно этим принципам, в основном из-за их отношения к конкретным людям и их привязанности к их собственному обществу. Как только принята мораль принципов, моральные установки больше не связаны исключительно с благополучием и одобрением конкретных индивидов или групп, а формируются концепцией правильности, выбранной независимо от такого рода случайных обстоятельств. Наше моральное чувство обнаруживает независимость от случайных обстоятельств нашего мира, причем смысл этой независимости задается описанием исходного положения и его кантианской интерпретацией.
Но хотя моральные чувства в этом смысле независимы от случайностей, наша естественная привязанность к конкретным людям и группам все-таки занимает подобающее ей место. В рамках морали принципов нарушения, которые ранее приводили к вине (ассоциации) и возмущению и к другим нравственным чувствам, теперь служат причиной этих чувств в строгом смысле. При объяснении чьих-либо эмоций делается указание на соответствующий принцип. Когда же в дополнение к этому есть еще естественные узы дружбы и взаимного доверия, эти моральные эмоции более интенсивны, чем при отсутствии таковых. Существующие привязанности усиливают чувство вины и негодования или другие возникающие чувства даже на стадии морали принципов. Из допущения, что это усиление уместно, следует неправильность нарушения этих естественных уз. Действительно, если мы предположим, например, что рациональное чувство вины (т. е. чувство вины, возникающее из применения корректного морального принципа в свете истинных или разумных мнений) предполагает нашу вину и что большее чувство вины связано с действительно большей виной, тогда нарушение доверия, предательство и т. п. особенно недопустимы. Нарушение этих уз с конкретными индивидами и группами приводит к более интенсивным моральным переживаниям, а это делает соответствующие проступки еще более плохими.
Конечно, обман и неверность всегда неправильны, поскольку противоречат естественным обязанностям и обязательствам. Но они не всегда одинаково неправильны. Они хуже в том случае, когда уже сложились привязанности и появилась искренность, и это обстоятельство весьма существенно в установлении подходящих правил приоритета.
Может сначала показаться странным, что у нас должно быть желание поступать, исходя из концепций правильности и справедливости. Как это возможно, что принципы морали могут налагать обязательства на наши привязанности? В справедливости как честности есть несколько ответов на этот вопрос. Прежде всего, как мы видели (§ 25), принципы морали вынуждены иметь определенное содержание. Поскольку они выбраны рациональными людьми для разрешения конфликтующих притязаний, они определяют согласованные способы продвижения человеческих интересов. Институты и действия одобряются с точки зрения обеспечения этих целей; и, следовательно, бессодержательные принципы, например, что нельзя смотреть на небо по вторникам, отвергаются как слишком обременительные и иррациональные ограничения. В исходном положении рациональные люди не имеют оснований признавать стандарты подобного рода. Но вместе с тем так же верно, что чувство справедливости есть продолжение человеческой любви. Я замечал ранее (§ 30), что благожелательность пропадает, когда объекты ее любви противостоят друг другу. Принципы справедливости нужны для того, чтобы направлять ее. Различие между чувством справедливости и человеческой любовью заключается в том, что последняя выходит за пределы долга (supererogatory), находится за рамками моральных требований и не взывает к привилегиям, которые позволяются принципами естественных обязанностей и обязательств. Однако очевидно, что объекты этих двух чувств тесно связаны, в значительной мере определяясь той же самой концепцией справедливости. И если один из них кажется естественным и понятным, то другой тоже. Более того, чувства вины и негодования появляются в связи с ущербом и лишениями, несправедливо причиненных другим либо нами, либо третьей стороной, и наше чувство справедливости при этом оскорблено так же. Содержание принципов справедливости объясняет это. Наконец, кантианская интерпретация этих принципов показывает, что действуя в соответствии с ними, люди выражают свою природу как свободных и равных рациональных существ (§ 40). Поскольку такое поведение является их благом, чувство справедливости нацелено на их благополучие даже более прямо. Оно поддерживает те устройства, которые дают возможность каждому выразить его общую природу. Действительно, без некоторой общности или пересечения чувства справедливости не может существовать гражданская дружба. Желание действовать справедливо не является, таким образом, разновидностью слепого повиновения произвольным принципам, не имеющим отношения к рациональным целям.
