Следует заметить, что принцип безразличия совместим с нашим наслаждением меньшими удовольствиями и дозволением заниматься игрой и развлечениями. Ведь эта деятельность дает отдых уму и покой душе, так что мы лучше подготовлены к продвижению более важных целей. Именно поэтому Аквинский полагает, что видение Бога является конечной целью всего человеческого знания и всех занятий, и находит место для игры и забавы. Тем не менее, эти удовольствия разрешены лишь в той степени, в какой благодаря им продвигается более высокая (superordinate) цель, или, по крайней мере, при этом не возникают препятствия. Мы должны организовать все вещи так, чтобы наше снисходительное отношение к фривольности и насмешкам, привязанностям и дружбе не мешало полной приверженности нашей конечной цели20.

Крайний характер доминантно-целевого подхода часто скрывается неясностями и размытостью предлагаемых целей. Так, если Бог понимается (как-это и должно быть) как моральное существо, то цель служения Ему остается неспецифицированной в той степени, в какой божественные намерения не ясны из откровений, или не проявляются в природных основаниях. В этих рамках теологическая доктрина морали подвержена тем же проблемам сравнения принципов и определения приоритетов, которые свойственны и другим концепциям.

Поскольку обсуждаемые вопросы обычно состоят именно в этом, решение, предлагаемое религиозной этикой, — лишь видимое решение. И, безусловно, когда доминантная цель ясно специфицирована как достижение некоторой объективной цели, вроде политической власти или материального достатка, лежащие в основании фанатизм и бесчеловечность очевидны. Человеческое благо разнородно, поскольку разнородны цели личности. Хотя подчинение всех наших целей одной цели, строго говоря, не нарушает принципов рационального выбора (во всяком случае, принятых во внимание принципов), оно, все-таки, кажется нам иррациональным, а часто и просто безумным. «Я» подвергается искажению и ставится на службу одной из его целей ценой всей системы.

Традиционно гедонизм понимается двояко: либо как убеждение, что единственным подлинным благом является чувство приятности, либо как психологический тезис, что единственное, к чему стремятся индивиды, — это удовольствие. Однако я буду понимать гедонизм третьим способом, а именно, как попытку провести концепцию доминантной цели в размышлении. Она стремится показать, как возможен рациональный выбор, по крайней мере, в принципе. Хотя эта попытка и не удается, я рассмотрю ее кратко по причине того, что она высвечивает контраст между утилитаризмом и договорной доктриной.

Я представляю ход мысли гедониста следующим образом. Во-первых, он думает, что если человеческая жизнь направляется разумом, должна существовать преобладающая цель. Не существует рационального способа уравновесить наши соперничающие цели, кроме как посредством какой-то более высокой цели. Во-вторых, он истолковывает удовольствие узко, как приемлемое чувство. Приятность как атрибут чувства и ощущения мыслится как единственный правдоподобный кандидат на роль преобладающей цели, и поэтому она является единственной вещью, которая представляет благо сама по себе. Понимание того, что удовольствие является единственным благом, не постулируется в качестве первого принципа, который должен соответствовать нашим обдуманным ценностным суждениям. Наоборот, к удовольствию приходят как к преобладающей цели через процесс устранения. Исходя из возможности рационального выбора, такая цель должна существовать. В то же время эта цель не может быть счастьем или какой-то объективной целью. Чтобы избежать порочного круга в первом случае и бесчеловечности и фанатизма во втором, гедонист обращается внутрь себя. Он обнаруживает окончательную цель в некотором определенном качестве ощущения или чувства, идентифицируемым интроспективно. Мы можем предполагать, если нам угодно, что приятность может быть определена наглядно как такое качество, которое обще чувствам и ощущениям, по отношению к которым у нас есть благоприятная установка и желание их продлить, при прочих равных условиях. Так, с целью иллюстрации, можно было бы сказать, что приятность — это черта, общая для ощущения запаха розы, вкуса шоколада, ответной страсти и т. п. Аналогично определяется противоположное качество неприятности21.

Гедонист утверждает, что рациональный субъект точно знает, как поступать при определении своего блага: он должен оценить, какой из доступных для него планов обещает наибольший чистый баланс удовольствия по сравнению с неприятностями. Этот план определяет его рациональный выбор, наилучший способ упорядочения конкурирующих целей. Принимаемые во внимание принципы теперь применяются тривиальным образом, поскольку все хорошие вещи однородны и, следовательно, сравнимы в качестве средств для достижения единственной цели — удовольствия. Конечно, эти оценки загрязнены неточностями и отсутствием информации, и обычно можно сделать только очень грубые прикидки. Тем не менее, для гедонизма это не представляет реального затруднения: принимается во внимание лишь то, что максимум удовольствия дает ясную идею блага. Говорят, что мы знаем теперь одну цель, которая и придает рациональную форму нашей жизни. В значительной степени по этой причине Сиджвик полагает, что удовольствие должно быть единственной рациональной целью, которая направляет рассуждение22.

Важно отметить два момента. Во-первых, когда удовольствие рассматривается как особый атрибут чувства и ощущения, оно понимается как определенная мера, на основании которой можно осуществить расчеты.

Применяя категории интенсивности и длительности переживания удовольствия, теоретически можно провести необходимые вычисления. Гедонистский метод дает процедуру выбора от первого лица, а то время как стандарт счастья этого не дает. Во-вторых, удовольствие как преобладающая цель не предполагает, что у нас есть какие-то конкретные объективные устремления. Удовольствие мы находим в самых разнообразных видах деятельности и в стремлении к самым разным вещам. Следовательно, нацеленность на максимизацию приятных чувств по крайней мере избегает фанатизма и бесчеловечности, в то же время определяя рациональный метод для выбора первого лица. Более того, обе традиционные интерпретации гедонизма теперь легко объяснить.

Если удовольствие действительно является единственной целью, стремление к которой позволяет нам идентифицировать рациональные планы, то, конечно же, удовольствие будет восприниматься как единственное подлинное благо. Таким образом, мы получаем принцип гедонизма, аргументируя от условий рационального рассуждения. Вариант психологического гедонизма тоже вытекает отсюда: хотя было бы преувеличением сказать, что рациональное поведение всегда сознательно устремляется к удовольствию, оно в любом случае регулируется деятельностью, планируемой так, чтобы максимизировать чистый баланс приятного ощущения.

Поскольку это ведет к более знакомым интерпретациям, тезис о том, что стремление к удовольствию составляет единственный рациональный метод размышления, выступает в качестве фундаментальной идеи гедонизма.

Ясно, что гедонизму не удается все-таки определить разумную преобладающую цель. Нужно только заметить, что если удовольствие понимается, как это и должно быть, достаточно определенным образом, чтобы его интенсивность и длительность могли входить в расчеты субъекта, то уже мало правдоподобно, что его следует считать единственной рациональной целью23. Конечно, предпочтение определенных качеств чувства или ощущения всему остальному является несбалансированным и нечеловеческим (inhuman) в той же мере, как и всеподавляющее желание максимизировать власть или материальное благополучие. Без сомнения, именно по этой причине Сиджвик воздерживается от признания, что приятность представляет собой конкретное свойство ощущений (feeling); однако он должен признать это, если удовольствие служит, как он того хочет, в качестве окончательного критерия при сравнении идеальных ценностей, таких как знание, красота и дружба24.