Вторая часть аргумента подтверждает в этом случае приоритет свободы. И все-таки могут возразить, что предложенное объяснение приоритета свободы неверно, поскольку общество имеет другие способы утверждения чувства собственного достоинства, преодоления зависти и других разрушительных наклонностей.

Например, в феодальней или кастовой системе каждый человек занимает некоторое положение согласно естественному порядку вещей. Его сопоставления ограничены, по общему признанию, его собственным сословием, или кастой, и эти разряды приводят к установлению многочисленных несопоставимых групп, существующих независимо от человеческого контроля и санкционированных религией и теологией. Люди примиряются со своим положением, даже если у них есть сомнения по этому поводу, и так как все могут рассматривать свое положение как призвание свыше, каждый равно предопределен и равно хорош в глазах провидения14. Эта концепция общества разрешает проблему социальной справедливости, мысленно устраняя обстоятельства, которые ее порождают. Базисная структура считается уже определенной и не подлежащей влиянию человеческих существ. Согласно такому подходу, предполагать, что социальный строй должен соответствовать принципам, на которые люди согласились бы, если бы были равными, значит неправильно понимать место человека в мире.

В противоположность этой идее я предполагал все время, что стороны руководствуются в их принятии концепции справедливости знанием общих фактов об обществе. Они принимают как данное, что институты не фиксированы, а меняются со временем, подвергаясь воздействиям естественных обстоятельств и действиям и конфликтам социальных групп. Признаются природные ограничения, но при этом люди не бессильны в формировании своих социальных устройств. Это предположение является также частью контекста теории справедливости. Отсюда следует, что определенные способы обращения с завистью и другими отклонениями в наклонностях закрыты для вполне упорядоченного, общества. Например, оно не может держать их под контролем путем распространения ложных и необоснованных мнений. Ведь наша проблема состоит в том, чтобы понять, как должно быть устроено общество, если оно должно удовлетворять принципам, которые рациональные люди с общими истинными верованиями признали бы в исходном положении. Условие публичности требует от сторон признания того, что как члены общества они тоже должны знать общие факты.

Рассуждение, ведущее к исходному соглашению, должно быть доступно публичному пониманию. Конечно, размышляя над тем, какими должны быть требуемые принципы, мы должны полагаться на текущее знание, являющееся результатом здравого смысла и существующей науки. Однако нет никакой разумной альтернативы такому подходу. Нам нужно признать, что по мере изменения установленных верований, возможно, что принципы справедливости, которые рационально допустить, могут также измениться. Таким образом, когда мы отказываемся от веры в фиксированный естественный порядок, санкционирующий иерархическое общество, полагая ее неверной, следует установить тенденцию в пользу упорядоченных двух принципов справедливости.

Эффективная защита равных свобод приобретает первостепенное значение во все большей мере в поддержке чувства собственного достоинства, а это и утверждает предшествование первого принципа.

Чтобы быть в состоянии приступить к вопросу о благе справедливости, я буду обсуждать способ, каким справедливые институты влияют на наш выбор рационального плана и включают в себя регулятивный элемент нашего блага. Я подойду к этой теме окружным путем, возвращаясь в этом параграфе к понятию счастья и отмечая соблазн представлять его себе как определяемое доминантной целью. Такой подход естественно приведет к проблемам гедонизма и целостности личности. Как эти вопросы связаны, скоро станет ясно.

Раньше я говорил, что, с определенными оговорками, человек счастлив, когда он находится в процессе успешного выполнения (более или менее) рационального жизненного плана, принятого при (более или менее) благоприятных условиях, и он достаточно уверен, что его намерения могут быть осуществлены (§ 63). Таким образом, мы счастливы, когда наши рациональные планы успешно реализуются, наши важные цели выполняются, и мы имеем основания быть уверенными, что наша удача не оставит нас. Достижение счастья зависит от обстоятельств и удачи, отсюда и упоминание благоприятных обстоятельств. Хотя я не буду обсуждать понятие счастья детально, нам следует рассмотреть несколько моментов, чтобы выявить связь с проблемой гедонизма.

Прежде всего, счастье имеет два аспекта: один состоит в успешном выполнении рационального плана (распорядка деятельностей и целей), который стремится реализовать человек, другой же — в состоянии сознания, его твердой уверенности, поддержанной добрыми резонами, что его успех не носит временного характера. Состояние счастья включает и определенные достижения в действиях, а также рациональную уверенность относительно результата15. Это определение счастья объективно: планы должны быть приспособлены к условиям нашей жизни, а наша уверенность должна покоится на верных убеждениях. Иначе счастье можно было бы определить субъективно следующим образом: человек счастлив, когда он полагает, что находится в процессе успешного выполнения (более или менее) рационального плана и т. д. по тексту предыдущего определения, добавив лишь, что если он ошибся или обманут, то по стечению обстоятельств и по случаю не происходит ничего такого, что вывело бы его из заблуждения. Благодаря удаче ничто не лишает его блаженного неведения. Так вот, следует предпочесть определение, которое наилучшим образом согласуется с теорией справедливости и не противоречит нашим обдуманным ценностным суждениям. Сейчас достаточно заметить, как я указывал несколько страниц назад (§ 82), что мы предполагали, что стороны в исходном положении имеют правильные убеждения. Они признают концепцию справедливости в свете общих истин относительно людей и их места в обществе. Поэтому представляется естественным допустить, что, формируя свои жизненные планы, они аналогичным образом не блуждают в темноте. Безусловно, это не является строгой аргументацией. В конечном счете, нужно, оценить объективное определение в качестве части моральной теории, которой оно принадлежит.

Принимая это определение и помня об объяснении рациональных планов, данном ранее (§§ 63–65), мы можем интерпретировать особые характеристики, иногда приписываемые счастью16. Например, счастье самостоятельно (self-contained), иначе говоря, оно выбирается ради него самого. Конечно, рациональный план будет включать много (по крайней мере, несколько) финальных целей, и любая из них может ставиться отчасти из-за того, что она дополняет и способствует реализации одной или нескольких других целей. Взаимная поддержка между целями, преследуемыми ради них самих, является важной чертой рациональных планов, и следовательно, эти цели обычно не ставятся только ради них самих. Тем не менее, выполнение всего плана и постоянная уверенность в содеянном представляют как раз то, что для нас важно само по себе. Все соображения, включая правильность и справедливость (используя здесь полную теорию блага), уже были учтены при составлении плана. А следовательно, деятельность в целом является самодостаточной.

Счастье является также самодостаточным: рациональный план, уверенно реализуемый, делает жизнь полностью достойной выбора и не требует ничего в дополнение. Когда обстоятельства особенно благоприятны и выполнение плана довольно успешно, счастье человека является полным. В пределах общей концепции, которой следует человек, нет недостатка ни в чем существенном, и нет способа существенно улучшить ситуацию. Поэтому даже если материальные средства, поддерживающие наш образ жизни, всегда можно представить себе большими, а структуру целей — другой, все равно действительное выполнение данного плана само по себе может иметь, как это часто случается с музыкальными произведениями, картинами и стихами, определенную завершенность, которая, хотя и подпорчена обстоятельствами и человеческими несовершенствами, все равно образует целое. Таким образом, некоторые люди становятся образцами человеческого процветания и моделями для подражания, а их жизни столь же поучительны в вопросе о том, как жить, как и любые философские доктрины.