Аналогичные вещи можно сказать и о других смешанных теориях. Таким образом, можно было бы ограничить принцип средней полезности путем установления некоторого распределительного требования, либо самостоятельного, либо в соединении с каким-нибудь, подходяще выбранным социальным минимумом.
Например, можно было бы попытаться заменить принцип различия на критерий максимизации средней полезности за минусом некоторой доли (или кратного) стандартного отклонения от результирующего распределения43. Так как это отклонение минимально, когда все достигают одинаковой полезности, этот критерий свидетельствует о большей заботе о менее удачливых, чем принцип полезности. Теперь интуитивистские черты такой точки зрения также ясны, так как нам нужно задать вопрос — как будет выбираться доля (или кратное) стандартного отклонения, и как этот параметр будет варьироваться вместе с самим этим средним. И вновь, принцип различия может находиться на заднем плане. Такая разновидность смешанной точки зрения находится на равных с другими интуитивистскими концепциями, которые направляют нас к принятию множественности целей. Ведь здесь утверждается, что при условии сохранения определенной нижней планки, желанными целями являются как большее среднее благосостояние, так и более равное распределение. Наш институт недвусмысленно предпочтительнее какого-либо другого, если он лучше в каждом из этих отношений.
Различные политические взгляды, однако, балансируют эти цели по-разному, и мы нуждаемся в критериях для определения их относительных весов. Дело в том, что когда мы признаем цели такого рода, то мы, в общем, согласны не очень во многом. Должно быть признано, что достаточно детальное взвешивание целей неявно присутствует в достаточно полной концепции справедливости. В повседневной жизни мы часто довольствуемся перечислением принципов здравого смысла и целей наших действий, добавляя, что в определенных вопросах нам приходится балансировать их в свете общих фактов ситуации. Хотя это и разумный практический совет, он не представляет явно выраженной концепции справедливости. На самом деле, рекомендуется наилучшим образом пользоваться своими суждениями, насколько это возможно, в рамках этих целей для направления действий. Только меры, предпочтительные по обоим основаниям, будут явно более желательными. В отличие от этого, принцип различия является относительно строгой концепцией, так как он ранжирует все комбинации целей в соответствии с тем, насколько они улучшают перспективы наименее удачливых.
Таким образом, несмотря на тот факт, что принцип различия на первый взгляд кажется несколько специальной концепцией, он все-таки мог бы служить критерием, который, в соединении с другими принципами справедливости, находился бы на заднем плане и контролировал веса, выраженные в наших повседневных суждениях, когда последние сопоставлялись бы с различными смешанными принципами. Наш привычный способ опираться на интуицию в соответствии со стандартами более низкого порядка может скрыть из виду существование основных принципов, которые ответственны за силу этих критериев. Конечно, вопрос о том, эксплицируют ли эти два принципа справедливости, и в особенности принцип различия, наши суждения о распределительной справедливости, можно решить только после выведения достаточно детальных следствий из этих принципов и установления того, в какой степени мы готовы принять веса, к которым они ведут. Возможно, конфликта между этими следствиями и нашими обдуманными убеждениями и не будет. Да его и не должно быть с суждениями, которые являются опорными точками, суждениями, которые мы, как кажется, не желаем пересматривать при любых обозримых обстоятельствах. Иначе эти два принципа не являются полностью приемлемыми, и будет необходим частичный их пересмотр.
Но, возможно, наши повседневные взгляды не влекут ничего слишком определенного в отношении баланса конкурирующих целей. Если это так, главный вопрос в том, можем ли мы согласиться на гораздо более строгую спецификацию нашей концепции справедливости, которую представляют эти два принципа. При условии сохранения некоторых опорных точек нам нужно определить лучший способ наполнения нашей концепции справедливости и распространения ее на другие случаи. Эти два принципа справедливости могут не столько противостоять нашим интуитивным убеждениям, сколько давать относительно конкретный принцип для вопросов, которые здравый смысл находит непривычными и оставляет нерешенными. Таким образом, хотя принцип различия и кажется нам поначалу странным, размышления о его следствиях, когда он соответствующим образом ограничен, может убедить нас, что он либо согласуется с нашими обдуманными суждениями, либо проецирует эти убеждения на новые ситуации некоторым приемлемым образом.
В русле предыдущих замечаний мы можем отметить, что апелляция к общему интересу является политической конвенцией демократического общества. Ни одна политическая партия публично не признает, что она борется за законодательство, которое было бы невыгодно любой признанной социальной группе. Но как должна пониматься эта конвенция? Конечно, это нечто большее, чем принцип эффективности, и мы не можем предполагать, что правительство действует равным образом в интересах всех. Так как невозможно максимизировать более чем одну точку зрения, вполне естественно, при наличии морали демократического общества, выделить позицию наименее удачливых и продвигать их долговременные интересы наилучшим образом, совместимым с равными свободами и честными возможностями. Представляется, что политика, в справедливости которой у нас имеется наибольшая уверенность, по крайней мере, устремлена в этом направлении, в том смысле, что этот слой общества был бы хуже обеспечен, если бы она была свернута. Эти меры справедливы во всех отношениях, даже если не совершенно справедливы. Принцип различия можно, следовательно, интерпретировать как достаточно разумное расширение политической конвенции демократии, когда мы сталкиваемся с необходимостью принятия достаточно полной концепции справедливости.
Отмечая, что смешанные концепции имеют интуитивистские черты, я не имею в виду то, что этот факт является решающим против них возражением. Как я уже замечал (§ 7), такие комбинации принципов, безусловно, имеют огромную практическую ценность. Без сомнения, эти концепции определяют правдоподобные стандарты, путем указания на которые может быть оценена проводимая политика, и, при наличии сопутствующих институтов, они могут направлять нас к верным заключениям. Например, человек, принимающий смешанную концепцию максимизации среднего благосостояния за минусом некоторой доли (или кратного) стандартного отклонения, вероятно, предпочтет честное равенство возможностей, так как представляется, что большее количество равных шансов для всех одновременно поднимает среднее (посредством роста эффективности) и уменьшает неравенство. В этом примере заменитель принципа различия поддерживает другую часть второго принципа.
Более того, очевидно, что в какой-то момент мы не можем избежать опоры на наши интуитивные суждения.
Трудность со смешанными концепциями в том, что они могут обращаться за помощью к этим суждениям слишком преждевременно и не определять ясной альтернативы принципу различия. В отсутствие процедуры приписывания соответствующих весов (или параметров), возможно, что баланс в действительности будет определяться принципами справедливости, если только, конечно, эти принципы не ведут к неприемлемым для нас заключениям. Если такое случится, то может оказаться предпочтительной какая-либо смешанная концепция, несмотря на ее апелляцию к интуиции, особенно если ее использование помогает ввести порядок и согласие в наши обдуманные убеждения.
Еще одно соображение в пользу принципа различия — это сравнительная легкость его интерпретации и применения. Действительно, привлекательность смешанных критериев частично заключается в том, что они избегают довольно сильных требований к принципу различия. Нет особых сложностей в установлении того, какие вещи будут способствовать интересам наименее удачливых. Эту группу можно идентифицировать посредством ее индекса первичных благ, и вопросы политики можно решить, спросив, какой выбор сделает репрезентативный индивид в соответствующей ситуации. Но в тех границах, в которых принципу полезности отведена роль, беспокоит неясность представлений о среднем (всеобщем) благосостоянии. Необходимо получить какую-то оценку функций полезности для различных репрезентативных индивидов, установить для них межличностные соответствия и т. д. Связанные с этим проблемы так велики, а аппроксимации настолько грубы, что противоположные мнения могут казаться различным людям равно правдоподобными. Одни могут утверждать, что приобретения одной группы перевешивают потери другой, в то время как другие могут это отрицать. Никто не может предложить принципов, объясняющих эти различия или то, как их можно преодолеть. Тем, кто занимает более сильные социальные положения, легче несправедливым способом продвигать свои интересы, не рискуя быть уличенными в явном нарушении границ. Конечно, все это очевидно, а неясность этических принципов признавалась всегда. Однако не все они неточны в равной степени, и наши два принципа справедливости имеют преимущество, будучи более ясными в своих требованиях, и в том, что нужно сделать для их удовлетворения.
