Продолжаю наблюдать за собственным мужем, в который раз пытаясь уловить в нем хотя бы отголоски того самого Голоса, который так очаровывал меня в моем коматозном состоянии, но, увы, мне этого не удается… Не странно ли? Странно, отвечаю я самой себе, а потом тут же гоню от себя эти мысли, полностью отдаваясь радости быть окруженной собственными стенами, которые, как известно, являются лучшим лекарством.

И когда это наша девочка научилась готовить? — подтруниваю я над дочерью, тут же одаривающей меня загадочной полуулыбкой. В этот момент она выглядит такой взрослой и самодостаточной, что мне даже чуточку не по себе…

Пришлось подсуетиться, — пожимает она худенькими плечами, — иначе отец кормил бы нас одними полуфабрикатами.

Ну-ну, — одергивает ее Маттиас, — разве яичницу можно считать полуфабрикатом?

Мелисса закатывает глаза, и мы все дружно посмеиваемся, скрепляя тем самым наши семейные узы.

После обеда я говорю Мелиссе, что хотела бы устроить небольшой праздник в честь дня ее рождения и что она, соответственно, могла бы пригласить пару-тройку своих друзей. Возможно, даже Юлиана, намекаю я дочери, памятуя о ее давней, безответной влюбленности, но та презрительно кривит губы и выдает тираду о том, насколько сильно люди способны ошибаться в себе подобных.

Так, так, думаю я, уж не в Марке ли кроется причина этого ее внезапного охлаждения к мальчику своего возраста… И это дополнительный плюсик в пользу моей необоснованной (обоснованной, как видите) антипатии к молодому доктору.

Значит, твое сердце нынче свободно? — осторожно любопытствую я как бы между прочим. — И мне можно забыть об этом маленьком, бессердечном прохвосте?

Мелиссу, похоже, мои слова забавляют и она искренне посмеивается над моими жалкими потугами быть тактичной и нечитаемой мамочкой повзрослевшей дочери. Но я читаема, вот в чем проблема, и это не я, это Мелисса как будто бы нисходит до меня, когда вдруг заявляет:

Я поняла, что быть с теми, кто нас не ценит — лишняя трата времени и сил, а жизнь слишком коротка, чтобы размениваться по пустякам, — внимательный, оценивающий взгляд в мою сторону. — В любой момент меня может сбить машина и, — еще один долгий взгляд, — я даже не смогу насладиться собственными картинами на стенах.

Догадываюсь, что Мелисса не это хотела мне сказать, и что та видимая легкость, с которой она закончила свою философскую выкладку, не отражает и сотой доли ее истинных тайных мыслей… Так о чем же она умолчала? И почему?

Снова делаю вид, что мое сердце не рвется от переполнявших его вопросов, и перевожу разговор на другую тему.

Весь прошлый день мы посвятили приготовлению к нашему маленькому семейному празднику: пекли с Мелиссой ее любимый торт с консервированными вишнями и ванильным пудингом, украшали дом воздушными шариками, попутно выполняя еще множество различных, сопутствующих данному мероприятию, дел, и к вечеру уже буквально валились с ног.

Енас, который постоянно крутился у нас под ногами, то радостно замирал перед «облаком» из воздушных шаров, которыми мы украсили зальные гардины, то в благоговении вдыхал аромат свежеиспеченного и красиво разукрашенного торта, так и щекочущего его маленький, детский носик своими дразнящими нотками, то просто закидывал нас вопросами на тему «а когда же мы будем есть торт?», «как долго ждать до завтра?», «а если перевести стрелки часов вперед, то наступит ли уже новый день?» — и все это было лишним доказательством тому, что наша жизнь снова приходит в обычное русло. К счастью.

Так кого же из одноклассников ты пригласила завтра на свои именины? — интересуюсь я у Мелиссы за вечерним киносеансом. Дело в том, что мы весь день были вместе и я не слышала, чтобы дочь сделала хотя бы один-единственный телефонный звонок, и та действительно подтверждает мое наблюдение простым, незамысловатым «никого». — А как же Изабель? — любопытствую я. — Разве ее ты не хочешь позвать? Я думала, она твоя ближайшая подруга.

Да, мам, Изабель — моя подруга, — лениво тянет моя дочь, словно я какой-нибудь малыш-тугодум, — только она уехала на каникулы к бабушке в Берлин, так что пригласить ее я не могу. Но зато я пригласила Марка, — наконец отвлекается она от экрана, — так что не волнуйся, гости у нас все-таки будут.

Марка, — повторяю я еле слышно. — То есть доктора Штальбергера?

Именно его, — невозмутимо подтверждает Мелисса. — Он мой друг, ма, и я хочу видеть его на своем празднике.

Потом она, должно быть, замечает мое вытянутое лицо и потому вдруг интересуется:

Ты имеешь что-то против Марка? Всегда, когда речь заходит о нем, твое лицо превращается в восковую маску…

Вовсе нет! — выстреливаю я со скоростью пули. — Ничего подобного.

Мелиссу мои слова не убеждают, и я вижу, как она укоризненно качает головой, мол, и кто кого должен учить честности, так и читается в этом ее взгляде.

Мам, — почти нежно и умоляюще говорит она мне, — Марк хороший, правда; он так много сделал для нас, пока ты была в коме… Пожалуйста, не будь такой предвзятой к нему, ладно? Для меня это важно. Я очень прошу.

Не могу быть непредвзятой к нему, так и хочется упрямо возразить мне, ведь ему двадцать семь (я знаю это от доктора Хоффманна), а тебе всего лишь четырнадцать — и это практически совращение малолетних! Мне приходится буквально прикусить себе кончик языка, чтобы не произнести это обвинение вслух, ведь меньше всего сейчас мне хочется портить отношения с дочерью… Со своей строптивой полувзрослой дочерью, которая красит волосы в жуткий черный цвет и полагает, что я не знаю про ее пристрастие к ментоловым сигаретам! А теперь еще и это, вернее этот… этот Марк с ямочкой на подбородке. Если я стану противиться их дружбе, не подтолкнет ли это, наоборот, этих двоих к еще большему сближению?

Это твой праздник, Мелисса, — улыбаюсь я девочке рядом с собой, — ты вольна приглашать всех, кого хочешь. И я вовсе не имею ничего против докто… против Марка — извини, никак не могу привыкнуть — он кажется вполне милым достойным человеком.

Так и есть, — радостно соглашается со мной дочка, — и ты убедишься в этом, если только позволишь ему доказать тебе это.

Да, конечно, — кисло улыбаюсь я в сторону. — Уверена, так и будет.

Утро следующего дня мы проводим с Ёнасом на детской площадке. Я плохо спала ночью — доктор Хоффманн предупреждал, что бессонница может стать еще одним последствием моей черепно-мозговой травмы — потому мы и коротаем ранние утренние часы в песочнице, выстраивая целый песочный форт и ожидая возвращения моего мужа, который должен приобрести подарочный сертификат из магазины женской одежды в подарок Мелиссе. Его все нет… Уже почти девять. Голова гудит от недосыпа, словно высоковольтные провода.

Пора собираться домой, малыш, — говорю я Ёнасу, укладывая в ведерко его лопатки и формочки для песка. — Папа, должно быть, уже вернулся…

Я знаю, что это не так: было бы сложно просмотреть его с такого близкого расстояния, но я просто мечтаю о чашечке чая с бутербродом, я голодна и отчего-то несчастна.