Мелисса заказывает мне по интернету несколько новых холстов, и я после долгого перерыва снова распаковываю свои краски и кисточки, касаясь их с почти благоговейным трепетом.

Я ощущаю в себе нечто такое, что требует быть выраженным, названным по имени, определенным, и, возможно, я смогу это сделать хотя бы посредством рисования…

Прежде меня в основном увлекали пейзажи: маленькие, изрезанные фьордами бухточки Северного моря, на котором мы с родителя часто отдыхали в летние каникулы, покрытые утренним туманом поля под золоченым восходящим солнцем, цветочные клумбы, расцвеченные буйством красок — всё, я любила рисовать всё, что окружало меня… Кроме людей. Их я рисовала редко. Люди казались мне странными, недостойными внимания объектами, которые лишь в редких исключениях могли претендовать на исключительность, достойную быть отмеченной на полотне — теперь все изменилось. Моя кома, а, может быть, сама близость смерти, они заставили меня по-другому взглянуть на окружающих меня людей… Они неожиданно обрели в моих глазах незамеченные прежде значимость, текстуру и плотность. Я взяла альбом для набросков и два часа без остановки водил карандашом по бумаге, ощущая невиданный мне доныне восторг, от которого хотелось насвистывать в такт «марсельезе» или хотя бы притопывать ногой, что я, собственно, и делала.

Мам, я дома, — выводит меня из творческого транса голос Мелиссы. Я слышу, как она скидывает с ног обувь, бухает на пол школьный рюкзак, потом включает кран на кухне. Тут-то я и обращаю внимание на свои эскизы: восемь страниц тщательно проработанных эскизов — и на всех одно и тоже лицо. Чье это лицо, догадаться несложно…

Мам, что делаешь? — заглядывает в комнату Мелисса, падая рядом со мной на кровать и раскидывая руки в форме звезды. Я испуганно прячу альбом под одеяло.

Распаковывала краски и кисти, — указываю на названные предметы кивком головы. — А теперь немного отдыхаю. А как у тебя в школе? Уже получили новое расписание?

Дочь начинает расписывать мне перипетии своего нового учебного года, и я запихиваю альбом еще глубже под одеяло — не думаю, что ей бы понравилась одержимость собственной матери глазами чужого мужчины. Не ее отца. А в том, что я немного одержима, сомневаться, увы, не приходится… Даже я уже должна признать это.

*********************

Мам, просыпайся, — сквозь сон ощущаю, как кто-то осторожно теребит меня за плечо.

Мелисса? В чем дело? — приоткрываю глаза и кошусь в сторону окна. Ну хотя бы уже светло… — Начался пожар?

К счастью, нет, — посмеивается та негромко. — Но тебе все-таки лучше встать… Тише, не разбуди отца!

Так в чем все-таки дело? — продолжаю недоумевать я, покорно облачаясь в теплый свитер, поданный мне Мелиссой. — Зачем эти вещи? Я в них задохнусь, ты же знаешь.

Не задохнешься, — суетится она около меня. — Ночи становятся холодными и утром тоже довольно свежо…

Мы идем на прогулку?

Почти угадала.

Мы крадемся по дому, словно две хитрые мыши, решившие умыкнуть кусочек сыра прямо из-под бдительного кошачьего ока.

Надевай сапоги, — командует у порога дочка, указывая на мои украшенные цветочками резиновые сапожки. Сама она тоже облачается в куртку и даже наматывает на шею шарф. Смотрю на нее удивленным взглядом…

Что, — отзывается она на него, — я не хочу мерзнуть!

Мы что ли на Северный полюс собрались? — не могу удержаться от «шпильки». — Уж не решила ли ты собственноручно доставить письмо Николаусу? — округляю глаза в мнимом шоке от своей догадки.

Как смешно! — насмешливо отзывается дочка и выталкивает меня за порог.

Не знаю точно, который сейчас час, но улицы еще погружены в сонную негу раннего — очень раннего! — утра, погружены в негу и в сырой, почти осязаемо плотный туман, оседающий на кончике моего носа мелкими капельками воды. Туман! Его как будто бы распылили в воздухе из невидимого пульверизатора…

Делаю глубокий вдох — все равно, что выпиваю стакан воды.

Какая прелесть! — улыбаюсь я дочери, хватая ее за руку. — Туман. Ты знала?

Ну конечно, — все с тем же насмешливым превосходством отзывается она на мои слова. — А почему ты думаешь, я вытащила тебя из дома в такую рань? Нормальные люди все еще спят в своих постельках…

Ага, я поняла: нормальные еще спят, а такие вот ненормальные, как мы, устраивают…

Охота за туманом?

Охота за туманом! — восклицаем мы с Мелиссой в один голос и даже подпрыгиваем, все еще держась за руки.

Пойдем, — она тащит меня по улице, нисколько не заботясь о моем подпрыгивающем на каждом шагу животе. — У меня есть для тебя сюрприз.

Сюрприз?

Сюрприз! — вопит она, и я вижу выступившую из туманного морока знакомую фигуру, при виде которой у меня предательски екает сердце. Снова… Опять.

Доброе утро, Ханна, — приветствует меня все тот же знакомый голос, пожимая мои дрогнувшие пальцы.

Доброе утро, Марк.

Готова к охоте за туманом? — улыбается он, нервно откидывая с лица прядь слегка отсыревших волос. — Я знаю лучшее место для этого. Ну что, едем?

Мы готовы! — Мелисса открывает передо мной переднюю дверцу Маркова автомобиля, а сама плюхается на заднее сиденье.

В салоне тепло и сухо, так что от всеобъемлющего ощущения счастья мне хочется закричать…Громко и пронзительно. Но я, конечно же, этого не делаю, просто стискиваю пальцами длинные отвороты рукавов своей куртки и смотрю вперед на почти пустынные по утру улицы города, мелькающие перед глазами.

Тебе Мелисса рассказала про охоту за туманом? — наконец прерываю я затянувшееся молчание.

Марк отводит глаза от дороги:

Отчасти, — загадочно отвечает он. Прямо улыбка чеширского кота! — А отчасти это сделали твои картины. Они очень красноречивы!

Красноречивы? Правда? — поддеваю его я. — Я и не знала, что они у меня такие болтливые. Теперь придется научить их хорошим манерам…

Марк выруливает на тихую сельскую дорогу, возможно, в сторону Фойхта, точно я не скажу, и я впитываю каждое движение его изящных рук, переключающих рычаг скоростей. Отец у меня был строителем, и я любила те моменты, когда он катал меня на своем погрузчике, вот точно также переключая механическую коробку передач… Что-то щелкало, повинуясь движению его натруженных пальцев, и я горделиво лучилась улыбкой «это мой папа. Он самый лучший!» Наверное, с тех пор я и люблю наблюдать, как мужчина водит машину — в этом есть что-то донельзя сексуальное. Это почти как приручать дикого зверя…

Не расскажешь, почему так любишь туманы? — Марк улыбается мне. — Есть какая-то особенная история?