Нет, вы правы, — кивает Маттиас Вебер, не заметивший нашего с доктором немого переглядывания. — Тут не о чем и думать… Мелисса! — восклицает вдруг он, устремляясь к тоненькой девочке-подростку, которая цокает подошвой своих черных бареток прямо в нашу сторону. Отец и дочь неловко замирают друг перед другом..

Где мама? — спрашивает девочка испуганным голосом, и ее карие глаза вопрошающе замирают на отцовском лице. — С ней все в порядке?

Вы дочь фрау Вебер? — осведомляется доктор Хоффманн, искусно маскируя собственное удивление, которое сам я не в силах скрыть — оно так и застывает на лице, подобно плохо подогнанной маске.

Да, Мелисса Вебер, — девочка хлопает длинными ресницами под густо подведенными черной подводкой глазами. — Так что с ней? С мамой все в порядке? Я могу ее видеть?

Доктор Хоффманн прокашливается в кулак. Дочь моей маленькой незнакомки похожа на маленькую же фурию в черном оперении — она в черном с головы до ног. В носу — пирсинг с поблескивающим камушком, на руках — позвякивающие браслеты.

Она в палате, — доктор опасливо кладет руку на ее предплечье в успокаивающем жесте. Этому их учат, я тоже так умею… в теории. — Сейчас ее подключают к аппаратам, которые помогут поддерживать ее жизнеобеспечение в течение необходимого отрезка времени… Потом ты сможешь сразу же к ней зайти!

Я вижу, что девочка сбита с толку и ее первоначальный испуг сменяется захлебывающимся первобытным ужасом. Все это легко читается в ее карих глазах…

Аппараты жизнеобеспечения? — выдыхает она вместе с воздухом. — Все настолько ужасно?

Это кома, дочка, — наконец произносит Маттиас. — Она в коме…

В коме! — следует еще один быстрый выдох, параллельно которому девочка хватается за голову, запустив пальцы в свои короткие, выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы. Из уголков ее глаз начинают течь слезы… — А ребенок?! — вдруг восклицает она с надломом. — Он жив?

Взгляды отца и дочери скрещиваются, подобно двум рапирам.

Ты знала? — в ту же секунду вскидывается Маттиас Вебер. В его глазах полыхает холодное пламя, так не похожее на его прежнюю апатичность…

Конечно, знала! — воинственно отвечает девочка. — По-твоему, кто советовал маме не рассказывать тебе о ребенке раньше времени?! Я знала, что ты будешь против… Что ты станешь заставлять ее сделать аборт…

Доктор Хоффманн снова покашливает в кулак, кажется, вся эта ситуация ему крайне неприятна, я тоже чувствую себя оглушенным и сбитым с толку, словно на меня налетел торнадо по имени «Мелисса» и закрутил с оглушительной силой. Отец этого «торнадо», к слову будет сказано, тоже несколько робеет…

Перестань истерить, Мелисса! — холодно одергивает он дочь. — Твоя мать в коме, и сохранить ребенка в таком положении невозможно… И я здесь не при чем!

Ты не хотел этого ребенка! — не унимается девочка. — Вы постоянно спорили из-за этого и вот… твоя мечта сбылась!

Я ни в чем не виноват! — вскрикивает ее отец. — Это был несчастный случай… — мне кажется или эти его слова звучат скорее как оправдание. Жалко и неправдоподобно, словно мужчина пытается убедить в этом самого себя.

Удобный несчастный случай! — выплевывает Мелисса зло, прожигая отца обвиняющим взглядом. Ее полные слез глаза светятся праведным гневом, как глубокие озера…

И тут ее голова дергается, откинувшись назад, от звонкой пощечины, которую ей отвешивает собственный отец. Девочка, явно не ожидавшая подобного насилия, испуганно ахает и хватается за ушибленную щеку… Вебер, видимо, тоже не ожидавший от себя такого,

смущенно утыкает глаза в пол:

Ты сама напросилась, — сипит он глухо. — Ты не имеешь право обвинять меня в подобном… Я люблю вас с мамой и ты знаешь об этом!

Да уж я вижу, насколько ты нас любишь! — цедит его дочь сквозь зубы. — Спасибо тебе за это, папочка! — и сорвавшись с места, она быстро убегает по коридору, отчаянно сдерживая истерические рыдания.

Мы с доктором Хоффманном переглядываемся. Всё происходящее кажется настолько сюрреалистичным, что я трясу головой, словно прогоняя безумный туман… Что я здесь вообще делаю? — проносится на задворках моего сознания. Все эти сериальные страсти явно не для меня… Я тяжело опускаюсь на пластиковый стул и застываю в неподвижности.

Полчаса спустя у все также продолжал сидеть на стуле возле палаты номер 205 и созерцать белые стены вкупе с разными поучительными инфоплакатами. Вскоре мне предстоит изо дня в день ходить по таким же вот коридорам, думается мне, и, подобно доктору Хоффманну, сообщать родным пациентов не самые приятные новости, а потом, если уж совсем не повезет, становиться свидетелем подобных вот сцен, что недавно разыгралась в этом коридоре.

Все это меня не радовало… Я не люблю конфликты. Я бегу от них всевозможными способами… И теперь в сотый раз продолжаю недоумевать, почему не бежал и в этот раз; все это как-то неправильно, неразумно, глупо, даже безумно, но некая сила, которой я неподвластен управлять, удерживает меня в этом полупустом больничном коридоре, на этом пластиковом, неудобном стуле рядом с палатой незнакомой женщины, муж которой хочет лишить ее нерожденного ребенка, и мне, Марку, это небезразлично.

Постукивание чьей-то подошвы по полу отвлекает меня от созерцательности, и я поднимаю глаза в тот самый момент, когда тонкая фигурка Мелиссы Вебер останавливается рядом со мной.

Привет, — обращается она ко мне, пихая руки в карманы узких джинс. — Как тебе недавний концерт, понравился? — и после недолгого молчания сама и отвечает: — Это было ужасно. Никогда ему этого не прощу.

Ее веки все еще красные и опухшие после пролитых слез, но она мужественно пытается улыбаться, маскируя улыбкой, затаившуюся в уголках глаз боль.

С отцами всегда непросто, — отзываюсь на это я, тоже невесело улыбаясь. — Им всегда кажется, что они знают лучше что и кому надо… С этим надо просто смириться! — вижу, что мои слова удивляют девочку, и я чувствую в этом некое удовлетворение.

Она согласно кивает, словно признавая за этим неприложную истину, а потом осторожно присаживается рядом, сложив руки на коленях.

Он там? — она указывает на дверь палаты.

Да, последние минут двадцать, едва ушли медсестры и доктор убедился, что с твоей мамой все в должном порядке.

Не хочу его видеть, — продолжает Мелисса со вздохом. — Знаю, что веду себя, как ребенок… Но иногда он просто невыносимый…! — она сглатывает рвущееся наружу ругательство, словно мерзкого слизняка.

Только иногда? — подзадориваю я ее. — Тогда ты счастливее меня: мой отец невыносим все свое время. И я даже не преувеличиваю…

Девочка пристально глядит на меня — пытается понять, насколько серьезны мои слова, и я пожимаю плечами в извиняющемся жесте, мол, хочешь верь, хочешь нет, но это моя реальность.