«Я должен тебе кое-что сказать, только не знаю, как это сделать…» — Марк.

«… А вот некоторые настолько слепы и глухи, что дальше своего носа ничего не замечают!» — Мелисса.

Все эти странные фразы, прежде не совсем понятные для меня, враз всплывают в моей голове — разбираю их буква за буквой. Протяжно стону… Неужели все, кроме меня, знали об этом, думаю я в отчаянии? Неужели я была настолько слепа, что не замечала очевидного? Постоянные отлучки, ночные смены, новый парфюм и… гладиолусы. Утыкаюсь лицом в ладони — я стыжусь собственной слепоты. Глупая, наивная Ханна, мечтающая снова вдохнуть в разладившиеся отношения новую жизнь… Ха, как бы не так!

Дорогая, ты дома? — вваливается в нашу квартирку мой многострадальный муж. Я прячу письмо за пазуху, словно камень, готовый швырнуть ему в лицо.

Да, я здесь, — сама удивляюсь спокойствию собственного голоса.

У меня кое-что есть для тебя.

«Уж не золотое ли колечко, муж мой?», та и хочется сыронизировать мне, но я просто улыбаюсь, изображая заинтересованность.

Та-дам! — он выхватывает из-за спины коробку конфет. — Твои любимые. Налетай!

Я беру у него протянутую мне коробку конфет и даже целую его в густо пахнущую лосьоном после бритья щеку, отчетливо понимая, что это наш последний с ним поцелуй. Другого не будет… и к счастью.

Спасибо. Я слышала, шоколад — лучшее средство по усмирению разбушевавшихся «монстров», — ехидничаю я, направляясь в сторону спальни. — Тебе когда на работу? Мы успеем вместе поужинать?

Маттиас нервно проводит по волосам:

Вообще-то я хотел уйти пораньше… Тут такое дело…

Ничего, — обрываю его миролюбивым тоном, — иди, если надо. Не беда.

Слушай, — радуется он моему миролюбию, — давайте завтра вместе поужинаем… Завтра я точно смогу.

Ага, — машу я головой, — завтра так завтра, — и оставляю его одного.

Все бури, бушевавшие в моей душе все эти дни, сегодня до странности присмирели, как будто бы утреннее послание стало своеобразным бочонком варвани, вылитым на остервенелые в своем неистовстве волны. Я даже напеваю во время готовки, а потом долго и терпеливо играю с вернувшимся из садика Ёнасом в «Мемори», за что Мелисса награждает меня подозрительным взглядом. Около шести я переодеваюсь для выхода из дома — Маттиас тоже должен вот-вот выйти.

Мам, куда ты собралась? — косится на меня дочка. — Мне пойти с тобой?

Нет, — улыбаюсь я ей, — ты останешься с братом. Отец скоро тоже должен уйти…

Она пожимает плечами, мол, хорошо, ладно, иди и делай то, что задумала. Так я и делаю: выхожу и занимаю наблюдательный пункт у ближайшей электрической будки. Маттиас не заставляет себя долго ждать и вскоре тоже выходит из дому — «Опель-Астра» подхватывает его буквально в нескольких шагах от моего схрона и увозит в неизвестном направлении. Или известном? Я достаю письмо и читаю указанный там адрес.

— Конрадштрассе 21, - называю я таксисту нужную мне улицу и решительно занимаю место на заднем сидении. Была ни была…

Такси ссаживает меня на тихой, тупиковой улочке в районе Гибитценхофа: ни одного свободного парковочного места вдоль тратуара — стены противоположных зданий как будто бы смыкаются над моей головой, подобно куполу. Такие места нагоняют на меня неизменную жуть…

Я нахожу нужный дом и прочитываю фамилии на почтовом ящике — Ленни Вернер значится жилицей второго этажа. Ну что ж, отступать уже некуда: я нажимаю на звонок домофона, и тот отзывается мелодичным женским голосом:

Уже открываю.

Должно быть, хозяйка была уверена в моем визите, думаю я, поднимаясь по скрипучим деревянным ступеням. Дверь по левую руку от меня приоткрыта, и я слегка толкаю ее рукой.

Проходи, — у темно-красного гардероба, оставшегося, должно быть, еще с бабушкиных времен, стоит, сложив руки на обширном… животе, миловидная женщина моих примерно лет. Ее каштановые волосы собраны на макушке в небрежный пучок, придающий ее лицу некую ребячливость, не вяжущуюся по сути, с умудренным взглядом карих глаз, устремленных прямо на меня.

На ее фоне я ощущаю себя жалкой наивной мечтательницей, ничего не понимающей в жизни. Еще раз бросаю взгляд на ее огромный живот… Она беременна? Иначе и быть не может.

Это он постарался, — кивает она головой в стороны комнат за своей спиной. — Заделал младенчика, а мне отдувайся.

Ее негромкий смех, приправленный легкой хрипотцой, кажется мне смутно знакомым, так что я невольно хмурю брови, словно это может помочь мне вспомнить.

Когда вам рожать? — интересуюсь я, а сама думаю: так вот почему он так хотел избавиться от нашего малыша, у него уже был один и второй был бы определенно лишним.

Со дня на день, — отвечает женщина, продолжая посмеиваться. — Ты в прошлый раз точно также спросила «а какой у вас срок?», а потом пошло-поехало… Уж ты была в ударе, это точно! Что, совсем ничего не помнишь?

Я мотаю головой. От мысли, что кто-то знает обо мне нечто такое, чего сама я не могу вспомнить — мне становится жутко и неприятно.

Ленни, с кем ты там разговариваешь? — раздается приглушенный стенами голос моего мужа, а потом шаркающие шаги сообщают и о самом его приближении. Я замираю. Женщина рядом — тоже. Несколько секунд мы молча ожидаем появления нашего общего мужчины, а потом испуганное «Ханна?» разрезает тревожную тишину, и я наконец выдыхаю.

На Маттиасе банный халат и тапочки — принимал душ, хладнокровно отмечаю я, заметив его слегка влажные волосы. В руках — полотенце, на лице — виноватое выражение нашкодившего кота. Стоит между двумя беременными от него женщинами и молчит…

Что-то продолжает смутно шевелиться на задворках моей памяти, но все еще остается сокрытым.

Ну вот все и открылось, — не выдерживает нашего молчаливого переглядывания любовница моего мужа, — теперь ты знаешь, что у Маттиаса есть я… Что теперь будешь делать?

Перестань… Не надо так, — неловко тормозит ее мой… бывший муж. Потом в мою сторону: — Ханна, я… мне очень жаль… я не хотел, так просто вышло… Я…

Ты должен был мне раньше обо всем рассказать, — обрываю я его заикающуюся речь. — Не надо было ничего скрывать.

Вот, я же тебе говорила! — взмахивает руками женщина. — Надо было давно ей признаться, а ты все боялся рот раскрыть. К слову, — теперь уже она обращается ко мне, — в прошлый раз ты не была такой спокойной: устроила тут такой концерт — мама не горюй! Матти тебя еле успокоил.

Смотрю на нее и напрасно пытаюсь представить себя разъяренной склочницей — не получается.

Я этого не помню, — отвечаю ей равнодушно. — И скандалить больше не стану… — Потом снова смотрю на своего мужа, почти нелепого в этом своем банном халате посреди такого разоблачения: — Ты только вещи свои завтра забери, — говорю я ему. — Желательно днем, когда детей не будет дома. Я им сама обо всем расскажу.