Размышляю об этом и не могу отделаться от ощущения, что, ограничиваясь таким выводом, не говорю всей правды. Для полной ясности необходимо добавить, что солдаты и офицеры, которые должны были принять на себя последний бой, получив приказ, отнеслись к нему с большой настороженностью. Далеко не все знали истинный смысл предстоящей операции, да и возможности довести до каждого ее значение для обеспечения безопасности выводимых войск и в целом для укрепления позиций правительства Наджибуллы были ограничены. Надо понять моральное состояние исполнителей, тех солдат, кому за считанные дни до встречи с Родиной предстояло вновь проливать кровь.

В то время уже раздавались голоса о неправомерности нашей войны в Афганистане, ее все настойчивей сравнивали с американской агрессией во Вьетнаме, да и сами люди уже задумывались над происходящим. «Что побуждает нас стрелять в простых афганцев?» — все чаще спрашивали мы себя. К тому же страна, которой мы девять лет оказывали разностороннюю помощь и поддержку, лежала в руинах. Разрушали ее все понемногу, ведь стреляли и с той и с другой стороны, но значительная доля вины, несомненно, ложилась на нас.

Нельзя было не видеть и разительную перемену в отношениях населения и воинов афганской армии к советским военнослужащим. Если в начале 80-х взаимные симпатии и дружеские чувства проявлялись на каждом шагу, то перед выводом войск все чаще из уст простых афганцев в наш адрес звучали угрозы и оскорбления (полковник Л. Серебров был начальником политотдела 108-й мотострелковой дивизии, которая первой вошла в Афганистан в декабре 1979 г. — Примеч. авт.). Особенно усердствовали дети, науськиваемые священнослужителями и взрослыми. Конечно же, такая атмосфера тяжким грузом давила на офицеров и солдат и не способствовала боевому настрою. Остро врезались в память слова одного молодого офицера-политработника, прибывшего по делам службы с Саланга накануне операции. Докладывая о настроениях своих подчиненных, он пытался получить ответ на мучивший его вопрос: «Зачем опять кровь?» Насколько мог, я растолковал ему смысл и значение предстоящей операции и при этом добавил, что советское военное командование делает все возможное, чтобы разрешить проблему мирными средствами. На что он ответил: «Я, конечно, все понимаю и постараюсь вселить уверенность в офицеров и солдат своего батальона. Но скажу откровенно, если мне прикажут стрелять, я приказ выполню, но себя прокляну».

Вот с таким настроением шли люди в свой последний бой, и ничего с этим поделать было невозможно».

Что можно к этому добавить? То, что многие командиры, политработники и солдаты тогда были крайне возмущены этим приказом и говорили, что после его выполнения не смогут носить правительственные награды, полученные в Афганистане. И то, что местное население, выходившее из района боевых действий, не принимало от нас никакой помощи, хотя все было для этого организовано (развернуты палаточные городки, пункты обогрева, питания и медицинской помощи).

И то, что мятежники вынесли и уложили вдоль дороги в районе боевых действий на Южном Саланге тела погибших мирных жителей. Разве армии была нужна эта операция? Военные опять стали заложниками амбиций политиков. Вот чем обернулись последние дни пребывания наших войск в Афганистане, а для некоторых военнослужащих встреча с Родиной так и не состоялась, ведь они погибли в этом, абсолютно им не нужном последнем бою.

Сейчас модно осуждать решение на ввод советских войск в Афганистан в декабре 1979 г. как политическую ошибку. Но выводились войска в 1989 г., и, видимо, урок не пошел впрок.

Приказы армии по-прежнему отдавались без учета национальных интересов страны. Их авторы живы, но разве кто-нибудь из них взял на себя ответственность за эти приказы и последствия их исполнения?! Напротив, они поспешили откреститься от Афганистана и от того, что там происходило, взвалив всю ответственность на тех, кто ввел войска и кто давно уже умер. Сами же они остались неподсудными.

И все-таки возобладал здравый смысл — на заседании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по Афганистану было принято решение не задерживать часть войск в РА, а полностью и точно выполнить взятые на себя в Женеве обязательства и вывести их в установленные сроки.

Это решение с воодушевлением восприняли все военнослужащие, находившиеся в Афганистане. Следует отметить, что само подписание Женевских соглашений было с особым чувством удовлетворения встречено всеми военными советниками, всей 40-й армией. Ведь оно касалось судьбы каждого «афганца». А кто, как не эти солдаты, сержанты, офицеры и генералы, уставшие от войны и несущие основные тяготы и лишения, прежде всего и были самыми ярыми сторонниками ее окончания? Они, пожалуй, первыми поняли всю бесперспективность решения афганской проблемы военными методами. Докладывали в Москву свои соображения по этому вопросу, но их не слышали.

С 27 января 1989 г. вывод ОКСВ был возобновлен. Но магистраль стала работать только в одну сторону — с юга на север.

Командование 40-й армии не ослабляло наблюдения за противником, никто не притуплял бдительности. Правда, оппозиция за некоторым исключением не препятствовала выводу советских войск, а также занятию режимных зон, застав и постов безопасности Вооруженными силами РА. Колонны гусеничной и автомобильной техники шли к госгранице Советского Союза в исключительно сложных погодных условиях (низкие температуры, туманы, обледенение дорог). В высокогорных районах, особенно на перевале Саланг, движение автотранспорта затрудняли снежные лавины. Они часто сходили с гор, образуя многокилометровые снежные и каменные завалы на дороге. Приходилось проводить огромный объем работ по инженерному, дорожному и тыловому обеспечению. Это отнимало много сил и ресурсов. Но в войсках царил духовный подъем, основой которого являлось стремление быстрейшего возвращения на Родину. Войска уходили из ставшего им близким и родным, но все-таки чужого Афганистана.

Последнее подразделение Советской Армии покинуло Кабул 4 февраля. Оставались лишь небольшие силы для охраны кабульского аэродрома, так как еще продолжалась перевозка воздушным транспортом в столицу муки. Командование 40-й армии переместилось на командный пункт в Найбабад и оттуда управляло выводом войск. Руководство Оперативной группы и аппарат главного военного советника в РА перебрались в расположение советского посольства и торгпредства. Мы продолжали работать в Кабуле, хотя обстановка даже в столице на завершающем этапе вывода советских войск была очень неспокойной. Участились случаи террористических актов.

По приказу генерала В. Варенникова днем 13 февраля мы провели показательную отправку «последнего советского солдата» из Кабула. Мне было поручено организовать этот показ. Утром мы отработали в деталях весь сценарий проводов. Однако, когда приехали корреспонденты, а их было, наверное, около двухсот, все оказалось скомканным. Они плотной толпой окружили убывающих солдат, пытаясь опередить друг друга и взять интервью.

Ни о какой организованности не могло быть и речи. Некоторые из них бегали по площадке с видеокамерами и снимали наших солдат, которые сидели в боевых машинах пехоты, спрашивая, какой же это последний солдат, когда эти остаются. Нам это только было и нужно, так как данное мероприятие было специально проведено для того, чтобы и мятежники убедились — аэродром находится под охраной. Дело в том, что во избежание всяких неожиданностей, связанных с метеоусловиями, планировалось для эвакуации оставшихся в Кабуле военнослужащих задержать в ночь с 13 на 14 февраля четыре самолета Ил-76, ранее перевозивших муку, а это было связано с риском возможной диверсии. Ко мне подошел наш корреспондент А. Шкирандо и попросил снять последнего солдата для программы «Время». Я указал ему на наиболее симпатичного из них, им оказался рядовой Рябинин.

Моджахеды провести прямое нападение на самолеты не рискнули, но с утра 14 февраля предприняли массированный обстрел аэродрома реактивными снарядами. К счастью, самолеты не пострадали. Я приехал утром на аэродром как раз тогда, когда шел обстрел, и уточнил командиру экипажа самолета, на котором должно было улетать руководство ОГ МО СССР, задачу.