– В Китай! Говорят, уже целые группы переходят границу. Наши, мол, молчат, потому что не решили, что делать… Если бы они с танками – другое дело, но двинули сто миллионов… ну, тут бабка загнула, но и одного миллиона беременных баб с детишками хватит…
– Для чего?
– Чтобы Дальний Восток оттяпать! – сказал он сварливо. – Они ж зарятся вон уже сколько! А сейчас вот и начали…
Машина вышла на магистраль, заняла средний ряд и понеслась, как ракета. На другие авто брызгать можно, это я разрешал.
– Володя, – сказал я проникновенно, – ничего китаезы не начали. Хочешь, ставлю все свое жалованье против твоего рубля, что эти слухи – козни идеологических гадов?
Он с недоверием покосился в мою сторону:
– Вы такой азартный?
– Очень, – признался я. – Потому ни во что не играю.
У Кречета кабинет уже третий год напоминает полевой штаб во время наступления. То и дело входят и выходят министры, члены правительства, люди из аппарата президента, еще какие-то неизвестные, но явно допущенные к секретам. А при прошлом президенте, говорят, во всем Кремле была такая тишь да гладь… ну как в какой-нибудь застойной Швеции.
О доктрине никто не вспоминал. Я понимал, что для того, чтобы ее запустить, кроме ненависти к Империи, надо кое-что и еще. Хотя бы те же деньги. Немало денег. Чтобы экстремистов за рубежом вооружить, поддержать, заинтересовать, перевербовать или перенацелить, да и в своей стране медленно раскрывать тупоголовой массе глазки.
Сейчас, в эпоху юриспруденции, не стоит так уж прямо ломиться в стену. По возможности надо ссылаться на право. Обосновать необходимость убивать американцев, как совсем недавно благочестивые христиане убивали всех язычников, включая женщин и детей. Тем самым приобщая мир к более сложной и одухотворенной вере, более высоким нравственным идеалам.
Егоров, очень озабоченный, подошел к Кречету бочком, сказал негромко:
– Господин президент… Перекос вышел.
– Ну?
Егоров отшатнулся от генеральского рыка, сказал торопливо:
– Русской мафии нанесен непоправимый урон. Даже не мафии, а криминалитету… Но тут же активизировались другие группировки. Не русские, так сказать.
– Лица кавказской национальности?
– Они тоже. И всякие там китайцы, чечены, вьетнамцы, нигерийцы, колумбийцы…
– Так займитесь ими, – ответил Кречет недовольно. Он покосился на Егорова с удивлением, не узнавая в нем того молодцеватого подтянутого полковника, что первым пришел на помощь в разгар переворота. – И поплотнее!
Егоров переступил с ноги на ногу. Похоже, он в самом деле лучше себя чувствовал с гранатометом в руках, чем с пухлой папкой министра внутренних дел.
– Господин президент… Практически каждая диаспора в Москве делится на три части: торговая, беженцы и криминалитет. Любая, будь это чеченцы, азербайджанцы, китайцы или кто-то еще. Но очень трудно работать с криминалитетом! Бывает, что просто невозможно получить у задержанных показания на «своих»…
Кречет слушал нетерпеливо. Глаза его поблескивали. Сказал зло:
– У вас что, других дел нет? У нас что, благополучная Швейцария?
– Да нет, но…
– Народ нас поймет, – отрубил Кречет. – Понятно? Пой-мет.
Егоров с облегчением перевел дух, козырнул и вышел, неслышно притворив дверь. Мы переглянулись. Кречет все еще действует как на тонущем корабле. Если вспомнить характер исполнительного Егорова, то через два-три дня в Москве останется только две части всех диаспор.
К Кречету приблизился Мирошниченко, кашлянул, сказал вопросительно:
– В Россию прибыл с визитом сам профессор Майкл Джонсон. В интервью в аэропорту сообщил, что готов посетить Кремль, помочь… Это крупнейший специалист… по этим… как их… расслаблениям и гармониям! Лауреат Нобелевской премии. Академик всех академий мира. Наш президент прошлого созыва наградил его медалью «За любовь к Отечеству» второй степени.
Коган спросил удивленно:
– А что, любовь к Отечеству может быть второй степени?
Яузов рыкнул на слишком умного иудея:
– Помалкивай, жидяра. Если осетрина может быть второй степени… или свежести, это неважно, то и любовь может. У нас Россия, понял?
– Не понял, – признался министр финансов, – но, наверное, это и правильно? Умом Россию не понять… Ее понимают другим местом. Но нам визит этого светила не светит. При нынешнем президенте хрен расслабишься, оттянешься, побалдеешь.
Мирошниченко все еще выжидательно смотрел на Кречета. Тот поднял глаза от бумаг, уставился непонимающе:
– Что за… он кто, дипломат?
– Специалист по стрессам, – объяснил Мирошниченко. – Мировое светило!.. Сейчас все гармони… гармонизируются с окружающим миром. Все наши беды, как выяснилось, происходят из-за нашей дисгармонизации с окружающим миром. Стоит только пройти несколько курсов гармонизации…
– И сразу все по фигу, – подсказал Коган тихонько.
Кожа на скулах Кречета натянулась до треска. Нижняя челюсть выдвинулась, лицо приняло нехорошее выражение. Мирошниченко отступил на шаг, вытянулся по швам.
– Черт бы вас побрал, – прошипел Кречет, как разъяренный змей. Голос медленно креп, превращался в рык, грохочущий гром. – Черт бы вас!.. Какая гармония? С каким миром?.. Нет, ты скажи!!!
Я покосился на членов правительства. Они опускали головы. Привычные слова. Привычные фразы, привычные. Но мы начали строить новый мир… и нам ли уживаться со старым? Да еще в гармонии!
А Коломиец фыркнул:
– Было бы с чем гармонизироваться!.. Я, простите, живу в Кузьминках, моя пожилая мама не хочет покидать этот район… Так вот, когда бы ни вышел – утром, днем или вечером, – пьянь на пьяни, от мата потемнел воздух и вянут листья, десятилетние шлюшки в подъездах и уже прямо во дворе обслуживают наркоманов… Куда бы ни ступил, вляпаешься в свежее дерьмо! Как будто уже и жильцы дома выходят, простите, фекалить в подъезды и на межэтажные площадки… Да и в лифте – вонь, блевотина, моча, дерьмо. Нормальные дети, такие еще есть, боятся без взрослых проскакивать в школу… Как и возвращаться. Обязательно какие-то черные рожи норовят украсть и поиметь по дороге. С этим миром гармонизироваться?
Словно злой холодный ветерок пронесся через огромный кабинет, выдувая застоявшийся воздух. Даже вечно озабоченный Краснохарев поднял голову и расправил плечи. Это прежний состав правительства старался «гармонизировать», «уживаться», «соответствовать», а мы, злые и дерзкие, беремся этот мир подтягивать к себе, на свою высоту. Скорее всего, конечно, порвем пупки, пытаясь поднять одну только Россию. Но мы хоть пытаемся!
Коган нетерпеливо поглядывал на часы, взмолился:
– Можно мне слово молвить? Как вечному диссиденту?..
– Ну, – разрешил Яузов грозно. Брови его сдвинулись, а глаза поймали сионистского шпиона на перекрестье прицела. – Ну?
– О, зохен вей, – пролепетал Коган, – когда же я проглядел военный переворот?..
Кречет тоже посмотрел на часы:
– Ого!.. Хоть министр финансов и прожорлив… как вся наша прибацанная экономика, но обед в самом деле мы прохлопали. Все сионистские козни! Поторопимся, пока вахтеры все не прикончили.
– Не прикончат, – сказал я бодро. – Вахтеры здесь тоже… интеллигентные.
Мы с шумом поднимались, захлопывали ноутбуки. Коломиец подождал меня возле двери, сказал с мягкой укоризной:
– Что вы так уж нападаете на бедную интеллигенцию? От вас ей прям спасу нет!
Он спросил так жалобно, что я остолбенело уставился на него, потом сам засмеялся, потер ладонями лицо:
– Черт… Да это так, про привычке. На самом деле я бью не по интеллигенции…
– Как же, я сам слышал!
– Не по ней, – отмахнулся я. – Чесслово.
– А по ком?
– По подделке, – объяснил я неуклюже. – Но ее-то и считают интеллигенцией. Она массова, криклива, слезлива, лезет во все щели, вот и… В нашей дикой стране достаточно иметь диплом об окончании какого-нибудь вуза, чтобы считаться интеллигентом! Бред, но это так. И вот это массовое образование, не желая и не умея работать, только умеет ныть: дайте нам условия, жалованье, свободу творчества и слуг, а мы тогда, может быть, и начнем даже работать… А если нет, то будем ставить палки в колеса любому правительству, будь это царское, советское, поповское или имперское. Да-да, имперское нашей интеллигенции не понравится еще больше, там же работать заставят! А здесь только уговаривают, потакают, нянчатся. Настоящая интеллигенция молча трудится на благо Отчизны. Как раньше трудилась, так и сейчас. Не требуя к себе внимания, не требуя условий, наград. Но ее не заметно, увы, не заметно! Хотя все, что в нашей стране сделано, сделано этой, настоящей интеллигенцией. Но из-за того, что она в тени, а на виду именно эта массовая штамповка, то и я… винюсь, бью хоть и по этой подделке, но называю ее русской интеллигенцией.
