Что от нас требуется? – повторил я про себя настойчиво. Вернее, от меня одного, Хрюку если и спрашивают, то обычно не о политике. Что требуется сказать? Мир настолько и стремительно усложнился, что человечек в нем потерялся. Любой, будь это слесарь или президент страны. Хотя нет. Слесарь хоть иногда признается, что ни черта не понимает, а президент признаться не посмеет…

Итак, еще раз. Нужно убедить Кречета, да и других, перестать слепо и тупенько руководствоваться как устаревшим Уголовным или Административным кодексом, так и остальными… статьями, пришедшими неизвестно откуда и от каких римлян или месопотамцев. Почему я, грамотный и неглупый человек, у которого есть на плечах голова, должен руководствоваться так называемыми общепринятыми мировыми ценностями?

Если они общепринятые, то понятно, что это за ценности! У меня с нашим дворником дядей Васей и американцем есть только одно общее: но это касается не искусства, юриспруденции или нравственных законов, а всего лишь анатомического отличия мужчин от женщин. Но у меня оно имеет меньше прав, чем у дяди Васи или американца.

Тупое и трусливое большинство, именуемое русской интеллигенцией, пугливо живет в этих рамках «общемировых». Для них шаг вправо или шаг влево – попытка к бегству из интеллигенции, после чего сразу следует выстрел.

Пусть стреляют, сволочи! Уже и так мы живем под обстрелом, но меня не загнать в колонну, которую конвоируют «общемировые ценности». Вчера было ценно одно, сегодня – другое, а завтра будет цениться третье. И все «общемировое»! Эти общемировые мне… нам навязывает не бог, а всего лишь тупенькие юсовцы, сумевшие быстренько построить свою империю желудка, пока другие возводили воздушные замки для Счастья Всего Человечества.

Внезапно меня прижало к твердому. Мысли вспорхнули, как испуганные воробьи. Ага, я уже сижу в машине, Володя вырулил на магистраль и несется, как и все, превышая скорость. Машину занесло потому, что слева пронесся лихач на потрепанном «жигуленке». Как и нас, подрезал еще одного, другого обогнал, на большой скорости пошел вперед, ловко переходя из ряда в ряд, обгоняя сверкающие иномарки. Нарушает, конечно, но красиво нарушает… Даже жаль, что такого вскоре остановят, оштрафуют, а то и вовсе отберут права. Когда все становятся стадом, плохо даже для стада…

Ближе к центру движение стало еще напряженнее, скорость снизилась. Перед перекрестками возникали пробки. Володя покосился на меня сердито, выставил на крышу маячок, начал протискиваться вперед. Обычно я не раз­решаю пользоваться подобными штуками, правительство должно жить той же жизнью, что и все, но, с другой стороны, – как будто я не насмотрелся этих пробок с балкона?

Массивные сталинские дома узких центральных улиц уплывали назад нехотя, медленно. Взамен тяжело выдвигались такие же массивные, угрюмые, несмотря на кокетливые рекламы.

Затем как удар по нервам: заблистало, словно сверкающая под солнцем глыба чистейшего льда. Я ощутил прохладу – исполинская мечеть, от каменных глыб площади и до самого верха изукрашенная изразцами небесного цвета, смотрится как межгалактический корабль инопланетян.

Москвичи к ней привыкли в первые же дни, свойство русского характера все принимать и все переваривать, но зеваки из провинции ходят стадами, их видно по разинутым ртам и вытаращенным глазам.

Володя перестраивался из ряда в ряд, обгонял, а я все не мог оторвать глаз от мечети. Огромная и блистающая, поднимается по-восточному гордо и возвышенно, без всякого раболепия перед Аллахом. Красочная, стены в изразцах, устремленная к небу, полная противоположность храму Василия Блаженного или Христа Спасителя, которые скорее походят на танки, вросшие гусеницами в родную землю, приземистые, массивные.

Володя косился неприязненно.

– Не понимаю, – пробурчал он сердито, – все равно это чужое. А чужое – значит, не наше.

Со мной можно поболтать в дороге, я разглагольствую охотно, всегда «в общем», никаких тайн не выболтаю, да и не знаю. Для меня разговор с шофером, как и с Хрюкой, всего лишь огранивание мыслей, смутных идей, что в процессе повторения обретают форму, теряют лишние слова, становятся острее и действеннее. Я ленив на переписку, там все за счет основной работы, но вот так, в быстро мчащейся машине, когда все равно заняться нечем, я могу выдать в сыром виде шоферу то, что вдалбливаю правительству уже не первый год.

– А что чужое? – поинтересовался я. – Мухаммад? Что еврей, что араб – какая тебе разница?

– Христос… К нему хотя бы привыкли. Да и заповеди его – наши заповеди.

Я покачал головой:

– Все заповеди, которые Христос повторял, взяты из иудейского Ветхого Завета. А его единственная заповедь, у него на нее копирайт, это – «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую»… нет, есть еще одна, такая же нереальная: «Возлюби врага своего». Скажи, хоть кто-то руководствуется этой заповедью в реальной жизни?.. Не юродивый, не пациент дома сумасшедших, а нормальный человек?.. То-то. Этот Христос сам бы помер от сердца, узри все то, что делалось его именем: крестовые походы, обращение в христианство огнем и мечом, сожжение ведьм, брунов и янгусов, давление на коперников и галилеев…

– А Магомет?

– Мухаммад сам придумал Коран, сам и воплотил его в жизнь. Сейчас треть населения земного шара живет по законам, которые создал Мухаммад. А эти законы, если ­честно, совпадают с нашими человеческими устремлениями. В этом и есть сила ислама: у него слово с делом не расходится! Это не «Возлюби врага своего»… Понимаешь, Володя, в нашей России сейчас столько навоза, что мы ходим в нем по колено. Накопилось даже не со времен советской власти, а с куда более давних… Вот мы сейчас и решились разгребать. Никто не решался, а мы – решились. Это дерьмо – ложь. Судьи выносят приговоры по статьям, в которые не верят, родители и учителя учат детей истинам, которым сами не следуют… а дети что, слепые? Сила ислама в том, что ему в самом деле можно следовать!

Пока говорил про судей и учителей, он кивал, но, едва упомянул про ислам, челюсти стиснул, под кожей вздулись кастеты желваков.

– Все равно… поворот слишком крут! Как бы во что не врезаться.

– А у нас когда иначе? – спросил я горько. – Либо спим, либо догоняем, нарушая все правила…

Восемь крупных мужчин в добротно скроенных костюмах сидели за огромным подковообразным столом. Глаза нацелены в экраны сверхплоских ноутбуков, в огромном кабинете напряженная тишина. Секретные службы многих стран отдали бы горы золота, только бы добраться до содержимого этих хардов. Даже консервативный Коломиец, министр культуры, преодолел страх перед техникой, с удивленно-радостным лицом тыкает в клавиши, всякий раз приятно изумляясь, что ничего не взрывается. Зато телеэкраны на стенах темные, только на одном мелькает что-то пестрое, мне отсюда не видно, да и звук приглушен до невозможности.

– А, Виктор Александрович, – произнес Коломиец задушевно, – здравствуйте! Черт, дернуло же меня на министра согласиться! Надо бы в футурологи… Спал бы до обеда.

Я взглянул на огромные настенные часы. Не знаю, что за аппаратура там еще, помимо самого механизма часов, но часы работают исправно, все еще утро. Правда, для кого-то десять часов – разгар рабочего дня. К примеру, для нашего президента Кречета.

У меня нет за столом постоянного места, я и есть министр без портфеля, а также без постоянного кресла или хотя бы стульчика. Или даже не министр, а черт-те что. То ли консультант, то ли советник, всегда называют по-разному.

– А где наш железный диктатор?

– Платон Тарасович, – сказал подчеркнуто уважительно Коган, министр финансов, – изволят быть на встрече с делегацией ООН. Точнее, они изволят принимать этот непонятный ООН.

– Значит, – сказал Сказбуш, – скоро будет.

– Пошто так?

– Ну, была бы ООН не филиалом ЦРУ, задержался бы дольше… А то они сейчас приехали на похороны академика Михлакина, видите ли! Памятник ему требуют. Как академика его мало кто знал, зато смрада правозащитника было на всю Россию…