На миг перед глазами встала Стелла. Такая, какой она была утром в постели, когда я пересилил себя и встал первым. Нам противостоит страна, напомнил я, которая уже многих поймала на своего сладкого червячка. Страна упрощений. Да-да, страна, где любви нет… и никогда не было. Страна, где вообще никогда не было высоких страстей. Где никогда никого не жгли за веру, за любовь, за женщину… Или наоборот – никто никогда никого не убивал за веру, за идеи, за любовь, за женщину. За деньги – да, за скот, за земли, за наследство! Но не за веру, идеи, любовь.

Даже Война за независимость – всего лишь война людей, которые не хотели платить налоги. Отделившись от Англии, большинство было уверено, что налогов платить не будут вовсе. Разумное меньшинство понимало, что платить все же придется, но надеялось, что платить придется меньше. А главное, что собирать будет именно оно, разумное меньшинство, затеявшее эту войну, а не другие люди, люди с острова…

Да и как могла возникнуть в такой стране даже любовь к женщине? Ведь туда ехали авантюристы в погоне за золотом и сокровищами, туда ссылали каторжников. Туда же ссылали шлюх и преступниц. Из них устраивали бордели. Привлеченные слухами, что на землях за океаном нашли золото, туда хлынули женщины легкого поведения из всех стран Европы. Золотоискатели, вернувшись с прииска, находили новые бордели с услужливыми женщинами, что за сутки успевали обслужить весь прииск.

И вот таких брали в жены, за неимением лучшего. Брали в жены, чтобы получить право трахать самому, без соседей и собутыльников. И чтобы кто-то готовил обед и мыл посуду. Вот так у этого создающегося народа с самого начала складывалась своеобразная мораль, очень своеобразная… Та самая, что живет и в каждом из нас, но у нас она подавлена воспитанием, культурой, искусством.

Тем несчастным было не до культуры. Да и не слыхали о ней, а потом, когда нарыли золота, когда построили банки и создали авианосцы, то сказали: а на фиг нам культура вообще? Вы со своей культурой где? А мы и без культуры ставим вас на четыре кости и пользуем. Так что обойдемся без этой гребаной культуры!!! От нее одни неприятности…

Рядом раздались настолько громкие голоса, что я вздрогнул, вернулся в действительность, в кабинет. Голос Краснохарева, всегда барский, покровительственный, благодушный, сейчас за моей спиной ревел неузнаваемо зло, словно у воеводы, которому пощипали заставы.

– Они сыграли беспроигрышно!.. – услышал я его рык. – Если бы закрепились на Дальнем Востоке, то… понятно что, но даже если мы их оттуда вышибем… а мы вышибем!.. то сейчас же заявят на весь мир, мол, смотрите, какие мы гуманные! Прилетели, затратив сто миллионов баксов, поохраняли границу для русских тюленей, пока те не подтянули свои войска, а китайцы не остыли, завидев их автоматы, и вот теперь уходим обратно. И никакой платы не требуем. Вот какие мы добрые!.. А в сознании рядового дурня закрепится, что они чужих земель не захватывают. Просто помогают блюсти справедливость.

Яузов прорычал еще свирепее:

– Если бы этот рядовой дурень был только там. На той стороне! А то и у нас их до фига…

Я повернулся, Краснохарев смотрит подозрительно, не намекивает ли министр обороны на его тугодумие, но разъяренный Яузов сейчас на шуточки не больше способен, чем бронетранспортер, на котором любит ездить по гарнизонам.

Хорошие вы мои! Держитесь.

Десантный вертолет снизился, по канату вниз быстро скользнули фигуры в камуфляжной форме. Вертолет тут же поднялся, пошел по кругу, а двое пулеметчиков застыли за крупнокалиберными пулеметами. Глаза и длинные стволы высматривали во впадинах и редких зарослях травы хоть что-то, что может оказаться спрятавшимися боеви­ками.

Майор Шмелевич упал на землю, привычным перекатом ушел в сторону, уходя от линии возможного выстрела и освобождая место для десантирования следующего, а если Глушенко прыгнет на спину, то даже спина слона хруст­нет…

В десятке шагов горел бронетранспортер. Пятеро десантников ринулись со всех ног, пальцы на ходу разрывали медпакеты, Глушенко на бегу достал шприц.

Фугас, судя по всему, рванул прямо под ходовой частью. Механик и лейтенант, командир отделения, что ехал с ним рядом, погибли на месте. Еще двое, тяжело контуженные, застрелены чуть позже.

– Хорошо воюют, – хмуро определил Глушенко. – Ушли без потерь.

– Наши погибли все?

– В бэтээре – да…

Один из десантников вскрикнул. В десятке шагов от бронетранспортера, в низинке за бугорком, лежали двое молодых ребят в гимнастерках. Настолько молодых, что Шмелевич усомнился, что будто все воюющие части комплектуются только прослужившими не меньше года.

Он услышал страшный скрежет, словно бронетранспортер развернулся на брусчатке, но это отдался в черепе скрежет его собственных зубов. У обоих расстегнуты брюки, кровью залит низ живота и ноги, но издали видно, что гениталии вырезали… нет, вырвали еще у живых. И только потом, насладившись криками и муками, добили выстрелами в упор. Оба буквально искромсаны, изорваны, патронов не жалели.

– Ехали на броне, – определил Глушенко. – Сбросило взрывом, оглушило. А когда очнулись…

Лейтенант Мороз выкрикнул:

– Гады!.. Майор, что будем делать?.. Я не хочу возвращаться вот так…

Шмелевич окинул быстрым взглядом белые от ярости лица десантников. Вот у Глушенко даже губы дрожат, весь трясется. Таких отчисляют перед серьезными операциями. Почему-то принято считать, что холодный профессионал предпочтительнее того, кто принимает все близко к сердцу.

– А кто сказал, – бросил Шмелевич резко, – что враг не будет наказан?

Глушенко поднял глаза, недоумевающие, хоть и пелена ярости заслоняет взор, а Мороз сказал быстро:

– Следы указывают, что отступили вон туда!

Километрах в десяти виднелись дома. Аул по горским понятиям велик, в горах охотой прокормиться трудно, здесь селиться стараются друг от друга подальше.

– Бери всех, – велел Шмелевич. – Со мной останется только команда вертолета.

Мороз козырнул, а Шмелевич принялся высвобождать из разбитого бронетранспортера трупы. Вертолет по сигналу снизился, сделал круг и опустился неподалеку. Один из пулеметчиков выпрыгнул, взялся помогать грузить убитых на борт.

Когда от аула показалась большая группа, вертолет из предосторожности поднялся, облетел всех, заодно осматривая и окрестности. Мороз и пятеро его десантников конвоировали целую толпу, состоящую из одних мужчин. Шмелевич быстро пересчитал: сорок человек. Разного возраста, угрюмые, зыркающие исподлобья, они и здесь старались не терять достоинства: смотрели гордо, спины прямые, взгляды надменные.

При виде подбитого бронетранспортера все сдержанно заулыбались. У двух подростков вид был такой, что прямо сейчас поднимутся на носки и пойдут в огненной лезгинке, празднуя поражение врага. Мужчины постарше прятали довольные усмешки в усы, переглядывались, глаза довольно блестели.

Один из задержанных сказал красивым гортанным голосом:

– Ну и зачем нас сюда привели?.. Мы будем жаловаться в обэ… обээсэс… В НАТО будем жаловаться!

Второй, осанистый, в красивой высокой папахе, сказал еще громче, с возмущением:

– Как можно хватать невинных людей?.. Если ваших побили, то ищите тех, кто их побил!

Подросток сказал дерзко:

– Полазайте по нашим горам!..

Его друг, такой же красивый и с дерзкими глазами, поддержал уже со смехом:

– Да-да, полазайте!.. И соберите все улики, чтобы могли доказать, кто их замочил!..

Шмелевич, у которого дыхание из груди вырывалось сдавленное, с хрипами, а то и вовсе со свистом, трясущимися руками сунул пистолет в кобуру. Горцы надменно смотрели, как он сдернул с плеча автомат, снял с предохранителя. Остальные десантники по-прежнему молча и угрюмо держали на прицеле всю группу.

– Огонь! – скомандовал Шмелевич.

Треск автоматов смешался с испуганными криками. Передние упали сразу, но те, кто стоял за ними, попытались бежать. Пули настигали их в спины, головы. Поднялся страшный крик. Раненые кричали, подростки растеряли гордость и пробовали уползать на брюхе, прятались за трупами, кричали уже жалобно, по-детски.