Старик покачал головой:

– Все это пахнет дурно, Ахмат. Ты не должен идти так рьяно по пути неполноценных.

Ахмат отшатнулся:

– Отец, что вы говорите? Это американцы – неполноценные?

– Они, – ответил старик строго. – Недочеловеки. Эти обезьяны так и не успели стать людьми…

– Отец, – сказал Ахмат, Дмитрий уловил, что почтительный сын начинает терять терпение: американцы не столь почтительны со старшими, а этот молодой араб уже наполовину американец. – Отец, у вас на руке часы, в которых компьютер!.. А что за программы в нем? Не американцами ли созданы? А тот «кадиллак», который у вас стоит и которому вы предпочитаете ишака? Не в Империи их наловчились клепать так, что стали доступны не только королям? Вы даже по Интернету начали бродить, за что я люблю и горжусь вами перед всеми друзьями! Письма и фото отправляете по проводам, а это все в Империи придумано!

Старый араб пожал плечами:

– Видишь, вон мой старый осел? Он лучше меня умеет носить тяжести. А как ходит на мельнице, вращая жернов!.. Но значит ли, что я сочту его лучше себя? И приму его образ жизни?

Ахмат беспомощно оглянулся:

– Отец, у вас какие-то странные образы. Извините, их смысл от меня ускользает.

Старик покачал головой:

– Нет подсказывающего хохота за экраном, да? Если мой осел, добрый и трудолюбивый, умеющий молоть зерно, еще сумеет изобрести и Интернет, то значит ли, что я должен признать также его образ жизни, его философию, его ослиные крики и так же, как он, гадить посреди дороги? Даже если будет уметь сам расставлять эти хитрые крючочки на бумаге или на экране… Даже если он сам создаст новый Интернет или совсем новый мотор для «кадиллака». Человек, сын мой, должен не только уметь затачивать мечи, работать в Интернете или расставлять эти крючочки и закорючки, что двигают турбинами и большими машинами. Это умеет и мой осел или американец. Что, Ахмат, я слишком сложно объясняю?

Ахмат тоскливо оглядывался на магазин. От широкого навеса падала спасительная тень.

– Наоборот, – сказал он упавшим голосом, – слишком просто.

Старик горько усмехнулся:

– Приходится. Все так быстро упростилось, что уже никто не ищет смысла в Коране или вообще в книгах. В любой газете или на любом телеканале предлагается готовое мнение. Или несколько на выбор – выбирай любое! Самому думать не надо, бери готовое, подготовленное докторами наук, специалистами. Зачем тебе думать самому, дорогой?.. Эх, Ахмат… Я остановился у нашего общего друга Надир-бека. Он был твоим учителем в медресе. Заходи вечером… если отыщешь время.

Он повернулся уходить, Ахмат с жалобным воплем ухватил отца за широкий рукав:

– Отец!.. Почему вы не остановились в моем доме?

– Мне больше по сердцу общение с умным человеком, – ответил старик очень серьезно, – чем с твоим телевизором во всю стену.

Он пошел к своему ослику, Ахмат шел следом, попробовал самый убийственный довод:

– Отец, американцы пришли во все страны! И сюда пришли. Их принял народ. Их понимают, их никто не гонит. Они простые и доброжелательные люди…

Старик сказал почти мирно:

– Американцы – люди желудка. А когда человек ест – это всегда заметнее и понятнее, чем когда мыслит. Каждый из нас ест, а вот мыслит… Наш пророк Мухаммад… пророк Иса, именуемый неверными Иисусом… великий Хызр – все они проиграют в сравнении с их современниками. Не буду трогать память Мухаммада, в Империи больше знают Ису, у них он зовется Иисусом… Ах да, это я уже сказал… Так вот, великий пророк Иса был странен и нелеп не только для богатых и красивых римлян, но даже для своих соплеменников. Он нелеп был речами, нелеп подставлением левой щеки, когда били по правой, нелеп даже в своей смерти: кто бы из нынешних американцев не отрекся бы? Потому они предали своего Ису… Иисуса, ибо давно уже на стороне тех, кто распял его на кресте!

Он отвязал ишака, вытащил его на тротуар, сел в старое потертое седло. Ахмат стоял покорно рядом, красный от стыда, в костюме от Шарля, галстуке от Верденса, туфлях от Кардучелли, но почтительный и почти послушный сын, ибо на них смотрят, а он не должен терять лицо…

– Я не понимаю вас, отец, – сказал он тихо. – Я приду вечером к учителю. Передайте ему, что я чту его речи…

Старик подобрал поводья, ишак переступил с ноги на ногу. Старик сказал хриплым каркающим голосом:

– Запомни, сын мой: американцы – это не новый народ! Они были всегда… это они распяли Христа. Только тогда они звались римлянами. Лучшими людьми в их Империи считались те, кто изобрел Интернет… или новый способ затачивать мечи… что для них бедный пророк Иса? Что для них идеи сердца?.. Идея желудка проще… понятнее…

Они удалялись, сгорбленный старик на смешном ишаке и семенящий сбоку человек в дорогом костюме, что пытался то поправить на престарелом родителе халат, то подержаться за стремя. Голоса затихали, Дмитрий уловил только обрывистые слова: закат… пожары… из пепла…

Закат, подумал он хмуро, пожары… А вот из пепла… Впрочем, здешние народы перемололи не одну напасть. Империя Зла для их многотысячелетней истории что-то вроде стремительно расплодившейся шайки разбойников за океаном. Вчера их не было, сегодня они напали и грабят, завтра их не станет снова. А Восток пребудет всегда…

Перед «Shariah Continental» с автомобильной стоянки его окликнули. Улыбающийся Ал-Мас, одетый празднично, махал от роскошного до нелепости автомобиля с открывающимся верхом.

– Ого, – сказал Дмитрий весело, – твой?

– Наш, – ответил Ал-Мас довольно. – Все девочки поместятся, верно?

С шуточками и смешками, так они как все, незаметные, погрузились в авто, Ал-Мас лихо выкатил на дорогу, чудом избежав столкновения. Тоже «как все» – из арабов пока не удается сделать дисциплинированных водителей…

В городе несколько раз останавливались, закупали шампанское, цветы, дорогие конфеты. Со стороны выглядело, что крепкие веселые мужчины, дорвавшись до выходного, закупают все для веселья, после чего сразу к женщинам, чтобы всем стало легко, еще легче, еще и еще, чтобы вовсе ни о чем не думать, чтобы расслабиться и оттянуться…

Дмитрий подумал с грозным весельем, что они в самом деле дорвались до праздника. Для животного нет выше радости, чем взгромоздиться на самку, а для мужчины – повергнуть в пыль противника. Да еще такого, что уже пирует в твоем доме, вводит свои законы, бесчестит твоих женщин!

В северной части города к машине подошел дряхлый старик в одежде дервиша. Дмитрия не удивило, что Ал-Мас разговаривает с дервишем с великим почтением, но показалось еще, что за поклоном Ал-Маса стоит что-то. Правда, если вспомнить, что во все века под личиной дервишей по странам ходили шпионы и диверсанты всех стран и народов…

Однако дервиш не делал никаких тайных знаков, не шептал пароли, пугливо оглядываясь по сторонам, не вел их загадочными тропами и закоулками к тайникам, где в кустах саксаула сидели вооруженные до зубов моджахеды. Дервиш отвечал коротко, Ал-Мас слушал и кланялся. Потом дервиш ушел, благословив Ал-Маса, а тот, сразу распрямив спину и повеселев, провожал его счастливыми блестящими глазами.

– Друг детства? – спросил Дмитрий.

Ал-Мас взглянул с некоторым удивлением. Потом, решив, что человек в далекой северной стране мог и не слышать про их дервиша, есть же такие дикари, сказал уважительно:

– Святой человек!

– Много знает? – спросил Дмитрий.

Ал-Мас покачал головой:

– Святой тот, кто знает не многое, а нужное.

– Гм, это в чем-то верно… – согласился Дмитрий. Попробовал зайти с другого конца: – А чем он занимается?

Ал-Мас удивился:

– Странствует, несет слово Истины.

– Он ее обрел?

Ал-Мас чисто русским жестом почесал затылок, даже рожу перекосил от наслаждения или усилий мысли:

– Полагаю, что да.

– А как узнать?

– Узнать может только готовый к Истине, – ответил Ал-Мас. – Нельзя учить высшей математике того, кто не усвоил арифметику.