Мягкость в его голосе исчезает, кажется, будто бы сейчас у него начнётся истерика. Но нет. Самообладание он не теряет никогда, надо отдать ему должное.

— Посмотри на меня, — просит он ласково, но я продолжаю смотреть в парту, на ней несколько трещин и рисунок, который кто-то нацарапал шариковой ручкой: свиное рыло.

— Посмотри!

Я быстро поднимаю голову и смотрю. Его лицо сероватого оттенка, глаза маленькие, но цепкие, над верхней губой жиденькие рыжеватые усы. Мне становится жутко. Он не улыбается, не сердится, просто нависает над партой и смотрит на меня. Его руки совсем рядом с моими.

— Еще одну, — повторяет он, — всего лишь одну.

Три пуговицы на моей рубашке уже расстегнуты. Если я расстегну четвёртую, будет видно мое нижнее белье. Но если я этого не сделаю…

Дрожащими руками я расстегиваю четвертую пуговицу, и он дотрагивается до моих волос. Он гладит меня по голове, приговаривая:

— Вот умница, Лиза, молодец. Ведь ничего страшного в этом нет, правда?

В горле пересыхает. Становится душно. Я бы отдала все, чтобы оказаться на улице. Среди людей.

Слышу, как он шагает обратно к столу.

— А ведь у тебя точно такой же взгляд, — говорит он разочарованно. — Вы все одинаковы. Но теперь я могу смотреть. Ты не против, если я сделаю пару снимков?

Картина меркнет. Дальше я понимаю, что стою в кабинете директора, рубашка расстегнула полностью. Я плачу и сбивчиво рассказываю о том, что произошло. О том, что происходит изо дня в день. Я не могу больше держать это в себе. Я нашла силы обратиться за помощью. Я заканчиваю рассказ и прошу стакан воды.

Директор — высокая худосочная женщина в строгих очках наливает мне воду из графина. Ее лицо непроницаемо. Ни один мускул не дрогнул от моего рассказа. Она протягивает мне стакан, и я жадно осушаю его.

— Ты понимаешь, что ты мне только что рассказала? — спрашивает она.

Я киваю несколько раз и умоляюще смотрю на неё. Она сидит, откинувшись на спинку кресла и сложив руки вместе, будто бы собирается произнести молитву. Затем подаётся вперёд и буравит меня неровно подведёнными глазами.

— Тебе не нравится этот учитель? — уточняет она и приподнимает брови. — Поставил двойку? Выгнал из класса?

— Ничего такого. Я же сказала…

— Тихо! — директриса презрительно окидывает меня взглядом. — Вы, дети, частенько придумываете всякую ерунду. Почему я должна тебе поверить?

— Он… — я начинаю заикаться, — он с-снимал меня. В-вы можете найти у него фотографии, где… Где…

А теперь уголки ее рта изгибаются в улыбке.

— Он — уважаемый учитель, Литова. На первый раз я сделаю тебе всего лишь замечание, но в следующий раз наказание будет суровым. Я не потерплю такого в моей школе! Это же надо было придумать…

— Я ничего не придумывала! Он смотрел на меня! Он заставлял меня!

Директриса обрывает меня и встаёт на ноги:

— Даже если бы такое имело место быть, — шелестит она, — ты бы это заслужила. Посмотри на себя… А теперь — вон отсюда! Глаза бы мои тебя не видели.

В этот же день я узнаю, что худосочная директриса — его жена.

Я открываю глаза. Этот кошмар мучает меня частенько, но сегодня этот сон был уж слишком похож на реальность. Меня трясёт. Я прокручиваю это в голове снова и снова.

Голова раскалывается. За окном темно. Я вспоминаю сегодняшний вечер, и мне становится лучше. Это все было давно. Теперь я учусь в другой школе, с другими людьми. И я больше никогда не увижу того учителя в коричневых туфлях. Все прошло.

Я вспоминаю о Нике, о Стелле. И, конечно, об Артеме. Виски снова пронзает болью. Как он узнал? Как?!

Некоторое время я сижу без движения. Смотрю, как Стелла спит, подложив ладони под щеку. Она напоминает ребёнка.

Я в смятении. Не совсем понимаю свои чувства. Она поцеловала меня. Она назвала меня «самым лучшим другом». Но она поцеловала меня…

Я начинаю злиться. Непонимание Стеллы выводит меня из себя. Я старался быть рядом с ней всегда, когда она нуждалась в друге. Я кормил ее, водил в кино, выслушивал ее долгие монологи о каких-то парнях, которые иногда сопровождались ее слезами. Я успокаивал ее, поддерживал во всем, заботился о ней. Я знал, что она отчаянно нуждается в любви, ведь ее мама бросила их с отцом, когда Стелла была ещё маленькой. И я, как мог, отдавал ей всю свою любовь. А она так ничего и не поняла. Даже когда я прямо ей сказал о своих чувствах.

Меня захлестывает отчаянье и жалость к самому себе. Становится сложно держать глаза открытыми, веки тяжелеют…

Просыпаюсь от того, что кто-то бесцеремонно трясёт меня за плечи.

— Вставай, — голос Стеллы срывается.

Я вскакиваю и морщусь от боли в спине. Выясняется, что мой маленький диванчик совсем не пригоден для сна.

— Уже почти девять, — ужасается Стелла. — Мне надо домой. Господи, нужно объясняться с папой. Пить так хочется!

Я несколько раз моргаю, чтобы понять, что происходит. Наконец до меня доходит.

Стелла сложила мою футболку и оставила на кровати. На ней — ее одежда. Я беру со стола бутылку с минеральной водой и молча протягиваю ей. Стелла прикладывается губами к горлышку и жадно пьёт. Вытирает губы тыльной стороной ладони и ставит бутылку на место.

— Ну, я пойду.

— Подожди. Я провожу.

На самом деле мне не очень хочется сейчас оставаться со Стеллой наедине, но на улице темно, и разговор с отцом ей предстоит тяжелый. Я должен быть рядом. Я так привык, да и так будет правильно.

Мы идём молча. Я ощущаю непробиваемую стену между нами. И, скорее всего, именно я ее и построил. Не знаю, замечает ли ее Стелла. Думаю, нет. Она вообще ничего не замечает.

Когда мы выходили из моей квартиры, мы наткнулись на Артема. Он окинул меня подозрительным взглядом и крепко сжал зубы. Я заставляю себя думать о нем, чтобы не думать о Стелле. Помимо привычной неприязни в его взгляде было что-то ещё. Что-то мерзкое. Чем я опять ему не угодил?..

Когда мы подходим к подъезду, и я собираюсь прощаться, мы вдруг замечаем женскую фигуру.

— Ли!

Стелла кидается ей на шею и что-то бормочет. Лиза небрежно похлопывает ее по плечу и убирает от себя ее руки.

— Ли, слава богу! Мне так страшно!

— Все нормально, — Лиза почему-то обращается ко мне. — Я поговорила с ним. Он не будет ругаться. Все нормально.

Стелла подпрыгивает на месте и опять пытается схватить Лизу. Но та плавно уворачивается.

— Ты прелесть, Ли!

— Да-да, — отмахивается она и уходит.

— Пока, Ник! — беззаботно кричит Стелла, открывая дверь подъезда. Конечно, на меня она так не бросается.

Я догоняю Лизу и иду рядом. Она косит на меня глаза и вздыхает. Я открываю рот, она сердито прерывает меня:

— Не начинай. И так голова болит. Ты бы шёл домой.

Я фыркаю и замираю. Она идёт дальше как ни в чем не бывало.

— И это твоя благодарность? — спрашиваю с ехидством.

— Мне теперь каждый день на коленях перед тобой ползать? — она тоже останавливается, поворачивается ко мне и скрещивает руки на груди. Ее взгляд полон безразличия. — Я бы и сама справилась!

— Правда, что ли? — усмехаюсь я. — Да ну?

Во мне скопилось слишком много негатива. И сейчас передо мной она. Мне хочется кричать. Если бы не она… Все бы было по-другому! Я бы ничего не говорил Стелле и жил бы себе в неведении! Она считает меня другом, только другом, и большего ей не надо. Отчего-то я понимаю это только сейчас, и от этого осознания мне становится больно. Если бы не Лиза… Мне бы не пришлось оправдываться перед матерью за эту неудачную вечеринку посреди бела дня! Она одна виновата во всем!

— Оставь меня в покое, — говорит Лиза и готовится уйти.

— Нет! — почти ору я и в два прыжка оказываюсь рядом с ней. — Нет, так не пойдёт!

Она не может уйти, пока не выслушает меня! Нет уж!

— Прогуливаемся, голубки?

Мы с Лизой одновременно поворачиваем головы. Перед нами стоит Артём, его большие пальцы цепляются за ремень брюк. Он выглядит так, как будто собирается спросить: «Кошелёк или жизнь?».