Интересно, куда в данный момент направляется охряный диск молча кипящих газов. Он попробовал мысленно рассчитать по часовым поясам. Багровый шар медленно поднимается над горизонтом в Сиднее за тринадцать с половиной тысяч миль и по-прежнему ослепительно светит в дневном небе над Рио-де-Жанейро. Где б он ни был, его власть – его власть над людьми – не имеет никакого смысла. В отличие от той, которой он сам обладает над ними.

Властвуя над жизнью и смертью.

Точка зрения. Все дело в точке зрения. Для одного темнота, для другого дневной свет. Почему этого почти никто не понимает?

Понимает ли глупая девка, сидящая перед ним на песке всего в нескольких ярдах, глядя на распластавшиеся на пляже тела, на ровную вздымающуюся океанскую массу, на обвисшие паруса шлюпок и досок для виндсерфинга, на далекие серые танкеры и грузовые суда, неподвижно сидящие на горизонте, как игрушки на полке, наконец, на придурков купальщиков, плещущихся в вонючем дерьме, которое им кажется чистой морской водой?

Знает ли Софи Харрингтон, что видит все это в последний раз?

Что в последний раз чует запах просмоленных канатов, лодочной краски, чужой мочи?

Чертов пляж – сточная яма обнаженной плоти, едва прикрытой, белой, красной, коричневой, черной, выставленной напоказ. Пляжные шлюхи без лифчиков. Одна разгуливает с рыжими космами до плеч, сиськи свисают на живот, а живот на лобок, размахивает бутылкой пива – темного или светлого, на таком расстоянии не разберешь, жирная задница выпирает из голубого нейлона, бедра губчатые от целлюлита. Интересно, как бы она выглядела в противогазе, прижавшись к его лицу рыжим курчавым лобком? Чем бы пахла? Устрицами?

Он снова переключил внимание на глупую девку, сидевшую на пляже уже два часа. Наконец-то она встала, потопала по гальке, держа в руке туфли, морщась на каждом шагу. Почему не обуется, удивлялся он. Неужто в самом деле такая тупая?

Можно будет спросить потом, в спальне, оставшись наедине. Ответ прозвучит глухо и неразборчиво из-под противогаза.

Хотя ответ не так уж и важен.

Важна запись на пустой страничке для заметок в конце синего школьного дневника, которую он сделал в двенадцать лет. Дневник – одна из немногих сохранившихся с детства вещей. Сентиментальные памятки лежат в металлическом ящичке. Ящичек лежит в запертом гараже, снятом неподалеку отсюда на месяц. Он еще ребенком понял, как важно найти в мире место, пусть даже самое маленькое, которое будет принадлежать одному тебе. Где можно держать вещи, сидеть, думать.

Так в приватном месте в двенадцать лет ему пришли на ум слова, которые он записал в дневнике.

Если хочешь кому-нибудь причинить настоящую боль, не убивай ею – больно будет недолго. Лучше убей тех, кого он любит. Это причинит ему вечную боль.

Он твердил и твердил эту фразу, как мантру, следуя на безопасном расстоянии за Софи Харрингтон. Она остановилась, обулась, пошла дальше по прибрежному променаду мимо магазинов в красно-кирпичных аркадах, галереи местных художников, ресторана морепродуктов, духового оркестра, старой мины времен Второй мировой войны, которая была вынесена на берег и теперь установлена на постаменте, мимо магазинчика, где продавались пляжные шляпы, сумки, лопатки, вертящиеся ветряные мельницы на палочках.

Он шел за ней сквозь беспечные загорелые толпы к оживленной Кингс-роуд, где она повернула налево, направившись к западу, мимо отелей «Ройял Альбион», «Олд Шип», «Одеон Кингсвест», «Тисл», «Гранд», «Метрополь», с каждой минутой все сильней возбуждаясь.

Ветер задувал под капюшон, который в один тревожный момент чуть не слетел. Он крепко прихватил его на лбу и вытащил из кармана мобильник. Надо сделать важный деловой звонок.

Прежде чем набрать номер, дождался, пока мимо проедет полицейская машина с включенной сиреной, по-прежнему шагая за Софи в пятидесяти ярдах. Интересно, она всю дорогу до дому пройдет пешком или сядет в автобус, возьмет такси? Ему известно, где она живет. У него даже есть ключ.

И миллиардный запас времени.

Тут он в болезненном приступе паники понял, что забыл в кафе пластиковую сумку с противогазом.

31

Линда Бакли расположилась в кожаном кресле в большом красивом комфортабельном вестибюле «Отеля дю Вен».

Очень умно, оценил Грейс, войдя в отель вместе с Гленном Брэнсоном – близко к администраторской стойке, где слышно, не спросит ли кто Брайана Бишопа, и хорошо видно входящих и выходящих.

Линда Бакли неохотно отложила книгу «Путешествие на Плимсол-Лайн»[16] Николетт Джонс, по которой был сделан радиосериал, и встала.

– Привет, Линда, – кивнул ей Грейс. – Хорошая книжка?

– Потрясающая, – ответила она. – Мой муж Стивен служил на торговом флоте, так что я немножко знаю об этих судах.

– Наш гость у себя?

– Да. Я с ним говорила с полчаса назад, узнавала, как он себя чувствует. Мэгги пошла позвонить. Мы дали ему отдохнуть – слишком уж был тяжелый день, особенно в морге, когда он опознавал жену.

Грейс оглядел оживленный вестибюль. Все табуреты у стойки бара из нержавеющей стали в дальнем конце заняты, равно как все диваны и кресла. Невдалеке стояла компания мужчин в смокингах и дам в вечерних платьях, собиравшихся, видно, на бал. Ни одного журналиста не видно.

– Прессы пока нет?

– Пока нет, и то хорошо. Я его зарегистрировала под другим именем – мистер Стивен Браун.

– Умница! – улыбнулся Грейс.

– Может, день выиграем, – сказала она. – Но скоро нагрянут.

К тому времени Брайан Бишоп будет в камере, если повезет, подумал Грейс.

Он направился к лестнице и остановился. Брэнсон мечтательно уставился на четырех очень хорошеньких девушек чуть младше двадцати, которые пили коктейли, устроившись на огромном диване. Грейс помахал, отвлекая друга. Гленн задумчиво пошел к нему.

– Просто думал… – начал сержант.

– О длинных ногах?

– О каких длинных ногах?

По его озадаченному виду Рой понял, что приятель смотрел не на девушек, может, вообще их не заметил. Просто глядел в пространство. Сильной рукой он обнял Брэнсона за плечи. Худой, крепкий, как камень, благодаря занятиям тяжелой атлетикой, с торсом, который под пиджаком кажется не человеческой плотью, а молодым стройным деревом.

– Все будет хорошо, дружище, – пообещал Грейс.

– Я как будто очутился в чьей-то чужой жизни… Понимаешь, что имею в виду? – сказал Брэнсон, когда они поднимались по первому пролету лестницы. – Из своей как бы вышел и по ошибке шагнул в чужую.

Бишоп был в 214-м номере на втором этаже. Грейс постучал в дверь. Никто не ответил. Он снова стукнул, погромче. Потом оставил Брэнсона ждать в коридоре, а сам сошел вниз и вернулся с дежурным администратором, модно одетым мужчиной лет тридцати, который открыл дверь служебным ключом.

В номере было пусто. Удушливо жарко и пусто. Грейс с Брэнсоном бросились к ванной, толкнули дверь. Девственная, нетронутая чистота, не считая поднятой крышки унитаза.

– Это тот номер? – спросил Грейс.

– Номер мистера Стивена Брауна, абсолютно точно, сэр, – ответил администратор.

Единственными признаками, что некоторое время назад здесь кто-то был, оставались глубокая вмятина на лиловом покрывале в ногах постели и серебряный поднос с чашкой холодного чая, чайничком, кувшинчиком с молоком и двумя бисквитами в упаковке, стоявший посреди кровати.

32

Шагая по забитому людьми широкому тротуару Кингс-роуд, Софи пыталась вспомнить, что у нее имеется в холодильнике или в морозильнике пригодное для ужина. Какие консервные банки в кухонном буфете. Аппетита особого не было, но она понимала, что надо поесть. Мимо промчался велосипедист в костюме из лайкры и в шлеме. С грохотом прокатились два подростка на скейтбордах.

Давно в каком-то романе она прочла фразу, застрявшую в памяти: «Плохое случается в прекрасные дни».

вернуться

16

Плимсол-Лайн – грузовая марка британских судов.