Я возился с амбарной дверью, пытаясь повернуть в замке огромный ключ. Наконец, дверь поддалась, и декан поднял фонарь повыше. В его дрожащем свете огромное пустое пространство, где хранилось ничтожно малое количество припасов, казалось ещё больше.

— Понимаете, мы потеряли некоторое количество шкур из-за заражения чёрными жучками. Заражённые шкуры пришлось сжечь, чтобы не испортились остальные.

— Значит, они были плохо высушены или неправильно хранились. За это отвечаешь ты, отец Ульфрид. — Он методично щёлкал длинными пальцами. — Ты должен позаботиться о том, чтобы церкви отдавали только самое лучшее. Если люди считают, что священник слишком небрежно собирает десятину, они пытаются подсунуть что похуже. Вот почему тебе следовало бы настаивать на оплате монетой, отец Ульфрид. Деньги никогда... как ты сказал? Ага, никогда не поражают чёрные жучки.

Он мерил шагами амбар, подсчитывал мешки и тюки — только для того, чтобы продлить мои мучения. Он уже давно понял, что количество не совпадает с записями. Этих овечьих шкур и шерсти никогда и не было. Он знал это ещё до того, как вошёл в амбар. Вопросом оставалось лишь то, что он теперь предпримет. По крыше барабанил дождь, через щели под дверью задувал ветер, но не сквозняк заставлял меня дрожать.

В конце концов, закончив кружить по амбару, декан направился к столу, уселся и открыл приходную книгу. Бледный палец снова заскользил по столбцам. Я ждал, знакомая боль в груди нарастала с каждой медленно ползущей минутой.

Он наконец поднял глаза.

— Как ты наверняка знаешь, отец Ульфрид, между запасами в амбаре и записями в книге имеется значительное расхождение.

Я изо всех сил старался справиться с нарастающей паникой и говорить спокойно.

— Как я уже объяснял, шкуры...

— И ты, конечно же, можешь также объяснить отсутствие сена, овощей, бобов и прочих припасов, которые, похоже, исчезли. Что с ними случилось, отче — долгоносики, мыши, потоп, пожар? Наверное, всё сразу. Похоже, с тобой приключилось большое несчастье, — он помолчал, задумчиво поглаживая подбородок. — Однако, поскольку ты служишь Господу, мне, конечно, следует верить твоей приходной книге, тому, что в ней правдиво и точно перечислено всё полученное тобой для святой церкви.

У меня перехватило дыхание. Я надеялся, что он не ничего не услышал, но он улыбнулся — должно быть, прочёл облегчение на моём лице.

— Совершенно точно, — тихо повторил он. Значит, ты доставишь его преосвященству епископу четверть десятины, записанной в твоей приходной книге. И неважно, есть это в амбаре или нет.

Он умолк, а я ощутил, как улетучивается страх. Всё не так уж плохо. Я уже подсчитал — того, что у меня есть, хватит, чтобы отослать десятину в Норвич и наскрести на жизнь, только придётся исключить из расходов милостыню и ремонт церкви. Это нелегко, но возможно, а деревенские, конечно, заплатят положенное, когда смогут.

Но декан продолжал:

— Кроме того, четверть, предназначенную на поддержание церкви святого Михаила, ты пришлёшь лично мне. Я сам проверю записи в каждом счёте. Ты пришлёшь мне также и четверть из записанного в твоей книге, предназначенную для помощи нуждающимся и нищим в твоём приходе. Просто на хранение, а то, ты же знаешь, всё может достаться тем чёрным жучкам. У тебя есть месяц, чтобы всё доставить. И если окажется, что оставшаяся четверть, предназначенная для тебя, меньше четверти записанного в твоей приходной книге, пустой живот поможет тебе поразмыслить над более тщательным ведением учёта в будущем.

Должно быть, он увидел ужас на моём лице. Даже если отослать всё хранящееся в амбаре, этого вряд ли хватит, чтобы удовлетворить его требования. Где мне взять остальное?

Декан с минуту наблюдал за мной, потом, очевидно удовлетворённый тем, что я понял смысл сказанного, зашагал к двери. Я поспешил за ним.

— Прошу вас, декан, — умолял я, — дайте мне хотя бы больше времени. Как я сказал, у нас были проблемы, сено поразила плесень. Это не...

— Я не дам тебе отсрочки, отец Ульфрид, но дам небольшой совет. Не забывай о своих обязанностях. Ты можешь заслужить признательность своих ленивых прихожан, позволяя им не платить налог и подать, но благосклонности епископа Салмона ты этим не заслужишь. Запомнив это, ты сможешь в будущем избежать гнева его преосвященства. Ещё одна ошибка, отец Ульфрид, только одна — и пустой желудок окажется самой лёгкой из твоих проблем.

Те, кто в этот день собирает орехи, отправятся прямо в ад или сойдут с ума. А незамужние девицы, собирающие в этот день орехи, пожнут урожай бастардов.

Перед рассветом я почувствовала, что оно шевелится. Я неподвижно лежала в постели, молясь, чтобы это оказалось просто ночным кошмаром, но знала, это не так. Все последние недели я пыталась убедить себя, что внутри ничего нет. Но оно есть. Оно живое и движется.

Я пошла вместе со всеми в церковь, на утреню, но молиться не могла. Я думала о существе, растущем в моём животе. У меня внутри жарко билось другое, не моё сердце, я его слышала, и наверное, его могут услышать другие.

«Aufer a nobis, quaesumus Domine, iniquitates nostras…» — «Молим, Господи, удали от нас зло и нечестие...»

Когда настоятельница Марта произнесла эти слова, я во второй раз ощутила трепет крыльев. Наверное, даже через мой живот оно слышало молитвы и сопротивлялось им. Я крепко прижала руки, боясь, что все увидят, как оно шевелится, но чем крепче давила, тем сильнее оно сопротивлялось, и я понимала, мне не убить его даже камнем. Оно било меня крыльями изнутри. Оно рвало мне внутренности. Вот так оно и выберется наружу — прогрызёт себе путь через мой живот. Внутри меня росло чудовище, его надо было уничтожить.

Оглянувшись, я увидела, что Целительница Марта смотрит на меня и хмурится. Я поспешила убрать руки с живота, сложила перед собой и сильно, до боли, сжала — чтобы не тряслись. Нельзя, чтобы она догадалась. Она увидит синяки у меня на животе, поймёт, что я пыталась его раздавить. И тогда меня запрут и свяжут руки, чтобы я не причинила ему вреда. Я оглянулась — лица у всех бегинок были хмурые, как будто они тоже знали. Они заставят меня его выносить. Заставят родить чудовище. Убивать нерождённого ребёнка — большой грех.

В тот день на лугу, когда собирали сено, Пега сказала: «Она может избавить от бородавок и много от чего ещё». Старая Гвенит, вот кто знает, как избавиться от этой твари. Кого же ещё просить? Кто ещё может мне помочь?

Сразу после утрени я выскользнула за ворота. Никто даже не спросил, куда это я собралась, все слишком заняты. Но куда мне идти? Пега говорила, старая Гвенит живёт далеко, за рекой, там, где долина сужается. Но я понятия не имела, где это. Дочери д'Акастера запрещалось бродить по округе. Мне оставалось только идти вдоль реки и молиться, чтобы как-то найти это место.

Я бежала, пока не добралась до брода, боялась, что меня окликнут, позовут обратно, помочь что-нибудь делать в бегинаже, или, ещё хуже, увяжутся со мной. Я пробиралась по скользким камням, ледяная вода плескалась вокруг лодыжек. Когда ноги захлюпали в промокших башмаках, я поняла, что перешла брод, забыв снять чулки и обувь.

Река огибала край леса. Я стояла на другом берегу, но всё же со страхом смотрела на густую чащу. Я знала, демон охотится на свою добычу только в темноте, но даже теперь, при свете дня, не чувствовала себя в безопасности, как будто он мог выскользнуть из тени меж камней или выпрыгнуть из облака. Я бежала по берегу изо всех сил, поскальзываясь в промокшей насквозь обуви, пока полоска леса не осталась позади.

Не знаю, сколько прошло времени. Берег сузился и стал круче. Шум падающей воды слышался всё громче и громче, пока не заглушил остальные звуки. Я взбиралась по скользким глыбам на склон холма, обдирала руки и коленки, но медлить было нельзя. За спиной грохотала по камням река, как будто хотела схватить меня и утащить за собой.