А на пальцах Уильяма перепонок нет. Это единственное, чем он меня никогда не дразнил. Думаю, ему хотелось бы иметь перепончатые пальцы, как у Генри и других друзей. Я иногда замечала, как он засматривается на отцовские перепонки, а потом прячет свою руку под мышку, как будто стыдится. Мне кажется, Уильям счастливчик. Я бы хотела руки, как у той девочки-акробата, тогда я могла бы убежать далеко-далеко и перепонки никогда не затащили бы меня назад.

Огромные тучи мух роились над ведром и жужжали вокруг моей головы. Я старалась покрепче закрывать рот, чтобы не проглотить одну из них. Мухи ползали по лицу, рукам и ногам, заставляя чесаться чуть не до крика. Большая часть собачьего дерьма валялась в деревне, но мальчишки всегда пытались отобрать у меня лучшие куски. Иногда они отнимали ведро и опустошали в своё. Жаловаться Ма бесполезно.

«Учись сама постоять за себя», — вот и всё, что она скажет. Поэтому я уходила из деревни так далеко, как осмеливалась, вдоль по дороге, ведущей к дому женщин. Ма говорит, чтобы я к нему не приближалась, но по лесной дороге из деревни иначе не пройти. Ма говорит, чтобы я хотя бы не ходила туда без Уильяма, он за мной присмотрит, чтобы я не потерялась. Меня передёрнуло от одной мысли об этом. А старая Летиция говорит, раньше в лесу охотилось жуткое чудовище. Я знаю, оно и сейчас там — иногда по ночам перед сном я слышу его крик.

— Ты не могла бы выполнить моё поручение, детка?

Я резко обернулась, чуть не опрокинув ведро. За спиной стояла одна из этих серых леди с корзинкой в руках. Ещё толще, чем старая Летиция. Он неё пахло мёдом, жареной свининой и пряностями, как от чего-то съедобного.

— Некоторые из бегинок и все дети сейчас на сенокосе. — Она показала в сторону луга на склоне холма. — У них с собой лук, хлеб и сыр, но я уверена, этого не хватит. Дети ужасно проголодаются после такой работы. Поэтому я испекла для них противень свежих лепёшек. Может, будешь хорошей девочкой и отнесёшь их на луг? Если я полезу туда — растаю, как кусок сала на огне. Она засмеялась, и её живот заколыхался под тяжелой серой юбкой. На лице выступили капли пота, как будто она уже начала таять.

Я пошевелила пыль пальцами ног.

— Надо набрать полное ведро, а то Ма разозлится.

— Сколько тебе платят за ведро?

— Пенни. — Я боялась взглянуть ей в лицо. Старая Летиция говорила, никогда нельзя смотреть в лицо ведьме, не то она тебя сглазит.

Она порылась в маленькой кожаной сумке на поясе и вытащила монетку.

— Вот тебе пенни. А если постараешься и поможешь там управляться с сеном, заработаешь ещё один. Ну, теперь иди, да смотри, не съешь по пути все лепёшки.

Я подняла взгляд, забыв, что нельзя на неё смотреть. Она ещё улыбалась, даже глаза прищурились в улыбке.

— Мне можно съесть одну?

В животе у меня заурчало.

Женщина открыла корзинку и сунула лепёшку мне в руку. Она была ещё тёплая и сочилась мёдом. Я слизнула мёд с пальцев, стараясь не потерять не капли, и откусила огромный кусок. Ма велит держаться подальше от дома женщин, но я же не входила внутрь, так? Я оглянулась на пустынную дорогу. Если я никому не скажу, никто и не узнает.

— Давай, детка, двигай задницей, — крикнула Пега.

Османна пристально смотрела с холма вниз, на лес. Похоже, она не догадывалась, что Пега к ней обращается.

— Клянусь, я её придушу, — проворчала Пега. — Мне придётся сделать две ходки, чтобы отвезти сено вниз, в сарай, а если она не поторопится, мы проторчим здесь до полуночи.

— Будь снисходительна к этому ребёнку, — попросила я, — она же не привыкла работать в поле.

— А, ну тогда пусть привыкает поскорее. Народ Улевика тащил на хребте несколько поколений д'Акастеров. Пора уже хоть одному из них узнать, что хлеб добывают потом и мозолями.

Пеге, способной одной рукой закинуть на забор дохлую овцу, легко говорить, но не всех нас воспитывали для работы в поле.

Жара сделала всех раздражительными. Воздух стал густым и знойным. Внизу, под нами, в жарком мареве мерцали поля, похожие на огромное озеро подёрнутой рябью воды. Даже здесь, на вершине холма, ни один лист ветвистых деревьев не шевелился от ветра, они стояли сонно и неподвижно. Полдень ещё не настал, но одежда уже прилипала к спине, а руки болели.

Я совсем не обязана работать в поле, как и остальные Марты, у каждой из них есть своя служба. К этому времени я могла бы уже стать Мартой, но Настоятельница Марта с самого начала настроена против меня. Знаю, это она меня не допускает, и не важно, что говорят остальные. Я вот что скажу — Настоятельница Марта может считать, что управляет бегинажем, только это не так. У всех нас есть своё мнение, и я перед ней пресмыкаться не стану. Прошло время, когда мной помыкали другие женщины.

Над лугом зазвенел громкий смех. По крайней мере, дети счастливы, благослови их Бог. Они любят собирать снопы сладкого и тёплого сена, хотя больше разбрасывают, швыряясь друг в друга, чем собирают. Для них это не работа, они просто счастливы возможности уклониться от уроков.

Только малышка Марджери держалась застенчиво. Она остановилась позади нас, с пальцем во рту и глядя вниз, на склон холма и реку, сверкающую под тусклым солнцем.

— Откуда вытекает река, Пега? — спросила она.

— Река вытекает из ручья, ручей из маленького ручейка, а тот — исходит из пруда Ану, далеко отсюда, на больших холмах. Там они все начинаются.

— А что это — пруд Ану? — спросила Марджери.

— Там живёт Чёрная Ану. Она даёт жизнь реке. Река вытекает между её ног. Разве ты не слышала о Чёрной Ану?

Марджери покачала головой и улыбнулась, ожидая продолжения.

— Она из племени фей — наполовину женщина, но у неё ноги козы, только их никогда никто не видит, она прячет ноги под одеждой. Днём она крепко спит в чёрном пруду и просыпается в ведьминском ночном свете. Одежда у неё зелёная, как болотная тина, а за спиной развеваются серебряные волосы, сияющие в темноте. Она так прекрасна, что никто, хоть раз взглянув на неё, не может отвести глаз. Только это просто колдовство, на самом деле она — высохшая старая карга с чёрным, как болотная топь, сердцем. Если кто-то посмеет приблизиться к её логову, Ану завлекает его танцем, пока человек не запутается в её волосах, а после утаскивает в глубину пруда и топит. А потом... — Пега протянула длинные руки, сгребла Марджери и зашипела ей в ухо: — она вонзает в него зубы и выпивает всю кровь. — Она ущипнула Марджери за шею, и малышка побежала прочь, вопя от восторга и ужаса.

— Османна, — снова прикрикнула Пега. — Тащи сюда тележку для сена, быстро!

Бедняжка вздрогнула и обернулась к нам, сжав кулаки, как будто собиралась броситься в драку. Османна всегда кажется насторожённой, готовой защищаться. Постоянно оглядывается, даже когда говоришь с ней, как будто боится неожиданного нападения.

Пега рассерженно покачала головой, а Кэтрин, всегда готовая броситься на помощь Османне, потащила тележку вверх по склону. На маленьких лугах не набрать целый воз, поэтому мы пользовались тележками.

Я радовалась, что для Кэтрин наконец нашлась подруга. Когда Османна только появилась, Кэтрин провела её по бегинажу, познакомила со всеми, как будто представляла ко двору. Кэтрин рада была показать каждый дюйм бегинажа. Но лицо Османны застыло, как будто она боялась радоваться. А бедняжка Кэтрин так старалась. Она даже пыталась рассказать Османне историю колодца.

— Вода чудесным образом начала бить из-под земли. Настоятельница Марта прочла молитву и сказала: «Копайте здесь». И люди стали копать, хоть и не поверили её словам, и тут же из земли хлынула вода. Всех охватило такое благоговение, что они упали перед ней на колени.

Несколько я помню, дело было не совсем так. Настоятельница Марта вовсе не святая, и я не могу представить, чтобы хоть кто-то из деревенских опустился на колени перед одной из нас, даже если бы вместо воды из колодца потекло вино. Но я не прерывала рассказ Кэтрин.