Долго длился рассказ учителя — малыш, томившийся взаперти в ботанизирке, начал уже терять терпение. Ведь он должен был лежать тихонько, как мышка, чтобы хозяин жестянки не обнаружил, кого он носит с собой. Наконец все общество отправилось в замок. Но случая выскользнуть из жестяной коробки Нильсу так и не представилось. Ученик Высшей народной школы не снимал ботанизирку с плеча, и малышу волей-неволей пришлось сопровождать его по всем покоям.

До чего же медленно тянулось время! Учитель останавливался на каждом шагу, что-то объясняя.

В одном из покоев сохранился старинный камин, и возле него учитель рассказывал о всевозможных очагах, которыми в разные времена пользовались люди. Начинали они с плоской каменной плиты посредине горницы; у этого очага дымовая отдушина была наверху, в потолке, через нее в жилище врывались и дождь, и ветер. Затем появилась большая, кирпичной кладки печь без трубы; от нее в доме было тепло, но стояли дым и чад. Когда же строили Витшёвле, додумались уже и до открытых каминов с широкими трубами, из которых вместе с дымом улетучивалась и большая доля тепла.

Если раньше Нильс и бывал горяч и нетерпелив, то нынче ему пришлось запастись терпением — уже целый час он лежал без движения.

В одном из покоев замка учитель остановился возле дедовской кровати с высоким балдахином и роскошным пологом и стал рассказывать, на чем, бывало, в прежние времена спали люди.

Учитель не спешил. Откуда ему было знать, что в ботанизирке томится взаперти бедный малыш и ждет не дождется, когда учитель прервет свой затянувшийся рассказ.

В покое, обитом позолоченной кожей, учитель долго говорил о том, как люди с незапамятных времен украшали стены. Возле фамильного портрета он поведал о причудах моды в одежде, в парадных залах описывал старинные свадебные и погребальные обряды. Он не преминул рассказать и о многих славных мужах и женах, некогда живших в замке, о мужах и женах из датского рода Брахе[6] и семьи Барнекоу, обитавших здесь; о Кристиане Барнекоу, что отдал своего коня королю во время бегства; о Маргарете Ашеберг — жене Челля Барнекоу, которая, оставшись после него вдовой, пятьдесят три года заправляла поместьем и всей округой. Жил здесь и банкир Хагерман, сын бедного торпаря из Витшёвле, который, разбогатев, смог откупить все поместье. А Шёрнсверды! Ведь это благодаря им жители Сконе обзавелись новыми удобными плугами. И тогда старые деревянные плуги, такие громоздкие и тяжелые, что их едва могли стронуть с места три пары волов, можно было сдать в музей.

Пока учитель рассказывал, малыш ни разу не шевельнулся. Да, теперь-то он понял, каково приходилось отцу с матерью, когда он, бывало, из озорства запирал за ними дверцу погреба! Теперь он сам уже несколько часов сидел взаперти… А учитель все продолжал рассказывать.

Под конец он снова вывел всех на внутренний двор и там заговорил о том, чего стоило людям создать себе орудия труда и оружие, одежду и жилища, домашнюю утварь и украшения. Он сказал, что старинный замок, подобный Витшёвле, — верстовой столб на пути человечества. Здесь видно, чего достигли люди за последние триста пятьдесят лет, и можно самим судить, вперед или назад шагнули они с тех пор.

Услышать дальнейший рассказ Нильсу уже не привелось. Ученик, в ботанизирке которого он сидел, снова захотел пить и незаметно юркнул в поварню — попросить глоток воды. Вот здесь-то и надо было искать гусака! Шевельнувшись, мальчик нечаянно нажал на крышку, и она отскочила — ведь крышки жестяных коробок всегда отскакивают. Ученик, не придав этому значения, снова захлопнул ее. Но зоркая кухарка насторожилась: уж не змея ли у него в жестянке?

— Да нет, у меня там всего лишь несколько растений, — заверил ее ученик.

— Но там что-то шевелилось, — стояла на своем кухарка.

Тогда ученик снова открыл крышку, чтобы доказать: она, мол, ошибается.

— Погляди сама… — Но закончить фразу он не успел.

Нильс ни минуты больше не мог оставаться в ботанизирке. Прыг — и он уже на полу. С быстротою молнии он выбежал из поварни. Служанки — за ним, хоть и не успели разглядеть, кто это промчался мимо.

Рассказ учителя был прерван громкими криками.

— Держите его, держите! — вопили все, кто выбежал из поварни.

Ученики тоже кинулись за малышом, пытались перехватить его в воротах, но попробуй поймай такого кроху! Прошмыгнув как крысенок, он благополучно выбрался на волю.

Нильс не посмел бежать по открытой аллее и, свернув в противоположную сторону, пробежал через сад на задний двор. И все время за ним по пятам с криком и хохотом гнались люди. Бедняжка мчался что есть мочи, но казалось, его вот-вот настигнут.

Пробегая мимо лачуги одного из работников усадьбы, он услыхал вдруг гоготанье гуся и тут же увидел на крыльце белую пушинку. Так вот куда упрятали Мортена! Стало быть, он, Малыш-Коротыш, шел раньше по ложному следу. Забыв о погоне, он проворно взобрался на крыльцо и вошел в сени. Но дальше проникнуть не смог — дверь в горницу была заперта. Нильс слышал, как жалобно гоготал в горнице его товарищ, но никак не мог отворить дверь. Тем временем погоня приближалась, а в горнице все истошней кричал гусак. И, набравшись храбрости, малыш изо всех сил забарабанил в дверь.

На стук вышел ребенок. Заглянув в дом, Нильс увидел женщину, которая, сидя посреди горницы, крепко держала Мортена, собираясь обрезать ему крылья. Это ее сын поймал гусака, и она вовсе не думала причинить ему зло, а хотела лишь пустить к своим собственным гусям, подрезав прежде крылья, чтобы он не улетел. Но худшей беды для Мортена нельзя было и придумать, поэтому он и бился и гоготал изо всех сил.

Счастье еще, что женщина не успела подрезать ему крылья. Только два пера упало из-под ее ножниц, когда дверь вдруг отворилась и на пороге появился какой-то чудной малыш. Такого женщине в жизни видеть не доводилось, и она вообразила, будто это сам Гуа-Ниссе, домовой. Выронив в страхе ножницы, она всплеснула руками и выпустила гусака.

Оказавшись на воле, тот кинулся к двери и, успев на ходу схватить мальчика за ворот рубашки, в мгновение ока очутился на крыльце. Сильно изогнув шею, он бросил малыша к себе на гладкую, мягкую спину и, раскинув крылья, взмыл ввысь.

Изумленные обитатели Витшёвле долго-долго глядели им вслед.

В тот день, когда гуси так потешались над лисом, Нильс с утра до вечера проспал в заброшенном беличьем дупле. Проснулся он в глубокой печали. «Теперь-то меня как пить дать отошлют домой, а тогда волей-неволей придется встретиться с родителями», — думал он.

Но когда он отыскал диких гусей, купавшихся в озере Вомбшён, никто даже не обмолвился о том, что ему пора в путь, «Они, наверно, считают, что белый гусак очень устал и не в силах нынче вечером отнести меня домой», — решил мальчик.

На другое утро гуси проснулись на рассвете, задолго до восхода солнца. И он с Мортеном сопровождал их на утреннюю прогулку, с минуты на минуту ожидая, что его отправят домой. Но, видимо, дикие гуси не хотели, чтобы гусак пустился в дальний путь не подкормившись. Как бы там ни было, Нильс только радовался каждой секунде промедления.

Дикие гуси направились на восток от озера, к поместью Эведсклостер.

До чего же красиво было это поместье! Высокий замок, великолепный, мощенный камнем внутренний двор, обнесенный низкими стенами. Роскошный старинный парк с беседками, с живыми изгородями, густыми лиственными аллеями, прудами, фонтанами, прекрасными деревьями и веселыми подстриженными лужайками, по краям которых уже пестрели первые весенние цветы. Когда дикие гуси пролетали над поместьем в этот ранний утренний час, ни одна живая душа еще не пробудилась ото сна. Убедившись в этом, гуси подлетели к собачьей конуре и закричали:

— Что за жалкая лачуга? Что за жалкая лачуга?

Из конуры тотчас же выскочил разъяренный цепной пес и залаял: