Раздражение, копившееся в нем весь вечер, прорвалось наконец, когда дети, растянувшись рядышком на твердом полу, стали что-то бормотать про себя.

— Замолчите вы или нет! — крикнул крестьянин.

Но бормотанье не смолкло, и он снова заорал, чтобы они замолчали.

— Когда матушка от нас уезжала, — ответил ему ясный детский голосок, — она заставила меня поклясться, что каждый вечер я стану читать молитву. И я, и Бритта-Майя, мы только прочитаем «Господь, возлюбивший детей…» и сразу замолчим.

Этот голосок совсем обезоружил его, он сел и, не шелохнувшись, молча сидел, пока малютки читали молитву. Потом, сам не свой, стал быстрыми шагами ходить взад-вперед по горнице.

Доброго, преданного коня выгнали, извели вконец, детей превратили в нищих бродяжек! И все это — дело рук его отца! А может, отец не всегда поступал по совести?..

Он сел на стул, обхватив голову руками. Лицо его исказилось, губы задрожали, на глазах выступили слезы, которые он поспешил отереть. Но это не помогло, слезы набегали снова и снова.

Тут открылась дверь из каморки матери, и он, поспешно повернув стул, сел к ней спиной. Но она, должно быть, заметила, что с сыном творится что-то неладное, и долго молча стояла у него за спиной, словно ожидая, когда он с ней заговорит. Но не дождавшись, решила помочь ему, понимая, как трудно мужчинам говорить о самом сокровенном.

Из своей каморки она видела все, что происходило в большой горнице, и спрашивать ей было не о чем. Молча подошла он к спящим детям, подняла их, отнесла в каморку и положила на свою кровать. А потом снова вышла к сыну.

— Ларс, — сказала она, не скрывая, что видит его слезы, — позволь мне оставить этих детей у себя.

— Ты что, матушка?! — воскликнул он, пытаясь справиться с собой.

— У меня за них долгие годы болела душа. С тех пор, как отец отнял лачугу у их матери. Да и у тебя тоже болела…

— Так ведь…

— Я хочу их оставить и сделать из них достойных людей. Нельзя допустить, чтобы такие хорошие девочки превратились в побирушек.

Сын не мог выговорить ни слова, слезы неудержимо катились по его щекам; взяв морщинистую руку матери в свою, он погладил ее.

Но вдруг, словно чего-то испугавшись, вскочил:

— А что сказал бы на это отец?

— Отец был здесь хозяином в свое время, теперь настал твой черед. Покуда отец был жив, приходилось его слушаться. Теперь же ты должен стать самим собой, показать, каков ты.

Сын был так поражен словами матери, что перестал плакать.

— Я таков, каков есть, — ответил он.

— Нет, — возразила мать, — ты только пытаешься походить на отца. Отец жил в суровые времена, и это вселило в него страх перед бедностью. Ему казалось, что нужно думать прежде всего только о себе. Ты же никогда не знал нищеты, которая могла бы тебя ожесточить. А добра у тебя больше, чем нужно, и было бы грешно не подумать и о других.

Когда малютки вошли в дом, мальчик, прокравшись за ними следом, спрятался в темном углу. Не прошло и нескольких минут, как он увидел ключ от сарая, торчавший из кармана хозяйской куртки. «Когда крестьянин выставит детей за дверь, я возьму ключ и убегу», — подумал он.

Но девочек не выгнали, и мальчик, сидя в углу, не знал, что же ему делать.

Мать долго беседовала с сыном, и мало-помалу слезы его высохли, лицо просветлело, и он казался уже совсем другим человеком. Так он и сидел, продолжая поглаживать старую, морщинистую руку матери.

— Ну, а теперь пора ложиться, — сказала старушка, увидев, что сын успокоился.

— Нет, — возразил он, вскочив на ноги, — я не могу лечь спать. Есть еще кое-кто, кому я нынче ночью должен дать приют.

Не сказав больше ни слова, он быстро набросил на себя куртку, зажег фонарь и вышел. По-прежнему дул ветер и было холодно; хозяин, тихонько напевая, спустился с крыльца. Он сейчас думал о том, признает ли его старый конь и захочет ли вернуться в старую конюшню.

Проходя по двору, хозяин услыхал, как ветер где-то хлопает дверью. «А, наверно, это снова дверь того сарая. Замок там еле держался», — подумал он и направился туда.

Притворяя дверь, он вдруг услышал какой-то шорох. Это вбежал в сарай мальчик, который ухитрился выйти из дому вместе с хозяином.

Крестьянин, распахнув дверь, осветил сарай фонарем и с удивлением увидел там лошадей и коров, которые привольно разлеглись на соломе и спокойно спали.

А дело было так. Скотина, оставленная мальчиком во дворе, недолго мокла под дождем. Сильный порыв ветра сорвал замок с проржавевших гвоздей, распахнул дверь сарая, и скотина вошла под крышу.

Хозяин рассердился было на непрошеных гостей и начал кричать, собираясь разбудить их и выгнать вон. Но лошади, волы и коровы лежали спокойно, словно не слыша его криков. Лишь один старый конь поднялся на ноги и медленно пошел к крестьянину.

Узнав своего коня по поступи, хозяин разом смолк и приподнял навстречу ему фонарь.

И, ласково гладя коня, он шептал:

— Ах ты конь мой, конь! Что же это с тобой сделали? Да, хороший ты мой, я откуплю тебя. Ты никогда больше не покинешь эту усадьбу! Ты получишь все, чего ты только пожелаешь, дорогой мой! Те, кого ты привел с собой, пусть ночуют здесь, ты же пойдешь со мной в конюшню. Теперь я могу задать тебе столько овса, сколько ты в силах съесть, и мне не придется делать это украдкой. Может, тебя еще не совсем доконали, и ты снова станешь самым прекрасным конем во всей округе!

Вот так-то! Так-то!

На другой день стояла хорошая, ясная погода. Хотя с запада и дул сильный ветер, но ему были все рады: он высушит дороги, размякшие после вчерашнего ливня.

Рано утром на проезжей дороге, что ведет из Сёрмланда в Нерке, показалось двое смоландских ребятишек — Оса-пастушка и маленький Матс. Дорога тянулась вдоль южного берега озера Йельмарен, и дети шли, не отрывая глаз ото льда, еще покрывавшего большую часть озера. Утреннее солнце ярким светом заливало лед, и он не казался грязным и неприглядным, каким обычно бывает весенний лед, а наоборот — весь светился белизной и будто манил к себе. Дождевая вода уже стекла в полыньи или же просочилась сквозь трещины, и, насколько хватал глаз, перед детьми расстилался крепкий и сухой лед.

Оса-пастушка и маленький Матс брели на север. Они только и думали о том, как сократился бы их путь, если бы они прошли наискосок по большому озеру, вместо того чтобы обходить его кругом. Они хорошо знали, как опасен вешний лед, но сегодня ледяной покров выглядел так надежно. У берега он был в несколько дюймов толщиной! Дети приметили тропку, по которой они могли бы пройти; а противоположный берег казался таким близким — добраться до него можно было всего за один час.

— Давай-ка попробуем, — сказал маленький Матс. — Будем глядеть в оба, чтобы не свалиться в прорубь, и быстро доберемся.

Они спустились на озеро. Лед был не очень скользкий, и шагалось по нему хорошо. Правда, поверх льда воды было куда больше, чем им казалось с берега, и кое-где, особенно там, где проходило течение, лед стал уже пористым и ноздреватым. Таких мест следовало остерегаться, но это было совсем не трудно средь бела дня, при ярком солнечном свете.

Быстро и легко продвигаясь вперед, дети только и говорили о том, как разумно они поступили, отправившись по льду, вместо того чтобы продолжать путь по размытой дождем проселочной дороге.

Через час они были уже совсем рядом с островком Винён. Тут их приметила из окошка какая-то старушка. Выбежав из лачуги, она, всплеснув руками, закричала. Что она кричала, дети разобрать не могли, однако сразу догадались: она предупреждала их об опасности. Но надо быть последними дураками, решили дети, чтобы подняться на берег, когда все так хорошо получается…

И они прошли мимо островка Винён. Им оставалось не более одной мили ходу по льду. Но на ледяном поле стали попадаться большие скопления воды, которые то и дело приходилось обходить. Ребятишек это только забавляло. Они состязались, наперегонки отыскивая, где лед крепче. Они еще не устали и не проголодались. День только начинался, и они лишь смеялись, встречая на пути все новые и новые препятствия.