Серые крысы не обитали в стране, подобно черным, с незапамятных времен. Они вели свой род от четы нищих пришельцев, что сто лет тому назад высадились на берег в Мальмё из трюма любекской шхуны. Бездомные, изголодавшиеся, они поселились в самой гавани, где плавали между сваями под причалами; кормились серые крысы отбросами, которые люди швыряли в воду. Ни разу не отважились они проникнуть в город, которым владели черные крысы.

Но по мере того как племя пришельцев росло, они становились все более дерзкими. Вначале серые крысы переселились в безлюдные, обреченные на снос старые дома, покинутые черными крысами. Они выискивали пищу в сточных канавах и в мусорных кучах, которой черные крысы брезговали. Выносливые, довольствующиеся малым и бесстрашные, они за несколько лет стали настолько могущественны, что вознамерились изгнать черных крыс из Мальмё. Они отняли у них чердаки, подвалы и склады, одних заморили голодом, других, не побоявшись вступить в открытую битву, загрызли насмерть.

Трудно объяснить, почему черные крысы не собрались в ополчение и не уничтожили врага, пока он был еще столь малочислен. Они, видимо, так уверовали в свое могущество, что не допускали и мысли о его утрате.

Захватив город Мальмё, полчища серых крыс двинулись в поход — завоевывать всю страну. Пока хозяева мирно сидели в своих имениях, племя пришельцев отнимало у них одну усадьбу за другой, селение за селением, город за городом. Серые крысы морили черных голодом, вытесняли, уничтожали. В Сконе черным крысам нигде, кроме замка Глиммингехус, удержаться не удалось.

Побежденное племя укрылось в старой крепости, за ее надежными стенами, не дававшими врагу проникнуть в Глиммингехус. Год за годом, ночь за ночью мужественно, с величайшим презрением к смерти отбивались осажденные от серых крыс. А великолепный старинный замок помогал черным крысам выстоять в этом единоборстве.

Надо признать, что пока черные крысы были в силе, их, ничуть не меньше, чем ныне серых, ненавидели все живые существа. И по справедливости: черные крысы набрасывались на несчастных закованных узников и терзали их, крали последнюю репу в погребе бедняка, кусали за лапки спящих гусей, похищали куриные яйца и покрытых желтым пухом цыплят, совершали тысячи других злодеяний. Но когда черных крыс постигла беда, казалось, все было забыто и ни одна живая душа не могла не восхищаться этими последними отпрысками погибавшего рода, которые столь долго сопротивлялись врагу.

Серые крысы, обитавшие в замке Глиммингехус и в его окрестностях, по-прежнему вели борьбу и не упускали ни малейшей возможности овладеть замком. Им бы оставить в покое малую стаю черных крыс из замка Глиммингехус, раз уж они, серые, завоевали всю остальную страну. Но где там! Серые крысы уверяли, что для них — дело чести раз и навсегда покончить с черными. Те же, кто хорошо знал серых крыс, понимали — Глиммингехус нужен им потому, что люди превратили замок в хлебный амбар, и серые не успокоятся, пока не захватят его.

Однажды ранним утром диких гусей, спавших стоя на льду озера Вомбшён, разбудил громкий крик из поднебесья:

— Курлы! Курлы! Трианут-журавль шлет поклон Акке — дикой гусыне и всей ее стае и приглашает их на гору Куллаберг! Завтра начнутся великие журавлиные пляски!

Акка, вытянув шею, отвечала:

— Поклон и спасибо! Поклон и спасибо!

Журавли полетели дальше, а дикие гуси еще долго-долго слышали их курлыканье. Пролетая над полями, над холмами, поросшими лесом, они кричали:

— Трианут-журавль шлет поклон и приглашает на гору Куллаберг! Завтра начнутся великие журавлиные пляски!

Дикие гуси очень обрадовались этой вести.

— Ну и счастливчик же ты! — сказали они белому гусаку. — Тебе доведется увидеть великие журавлиные пляски!

— Эка невидаль — журавлиные пляски! Что в них такого? — удивился гусак.

— Ничего подобного тебе и не снилось, — загоготали в ответ дикие гуси.

— Как же быть с Малышом-Коротышом? Не приключилось бы с ним беды, когда мы завтра полетим на гору Куллаберг, — озабоченно сказала Акка.

— Нельзя оставлять Малыша-Коротыша одного! — воскликнул белый гусак. — Если журавли не разрешат ему поглядеть на их пляски, я останусь с ним.

— Ни одному человеку еще не дозволялось видеть встречу зверей и птиц на горе Куллаберг, — сказала Акка, — и я не смею взять с собой Малыша-Коротыша. Впрочем, мы еще поговорим об этом позднее. А сейчас надо как следует подкормиться.

Слова Акки послужили сигналом к отлету. Из-за Смирре-лиса гусыня-предводительница и на этот раз облюбовала пастбище подальше — она приземлилась на заболоченных лугах много южнее замка Глиммингехус.

Весь тот день мальчик просидел на берегу небольшого пруда. Хотя он и наигрывал на тростниковых дудочках, на душе у него было невесело: ведь он не увидит журавлиные пляски! Но он не решался сказать ни словечка ни белому гусаку, ни кому-либо из диких гусей.

Обидно, что Акка все еще ему не доверяет! Ведь он отказался снова стать человеком ради того, чтобы путешествовать по свету со стаей бедных диких гусей! Должны же они понять, что, стало быть, предавать их он не собирается! И еще они должны понять, что раз уж он стольким пожертвовал ради того, чтобы лететь с ними, то это просто их долг — показать ему все самое примечательное в стране.

«Не выложить ли мне им все начистоту?» — колебался Нильс. Однако время шло, а он все никак не решался открыть рот. Трудно поверить, но его удерживало своего рода почтение к старой гусыне — предводительнице стаи. И он понимал, что уговорить ее будет нелегко.

И все же к вечеру мальчик собрался с духом и, подняв понуро склоненную голову, хотел было подойти к Акке. Но тут его взгляд упал на широкую каменную ограду, что шла по краю заболоченного луга, где паслись гуси. От удивления мальчик громко вскрикнул, так что все гуси разом подняли головы и тоже уставились на ограду. Сначала всем показалось, что серые камни, из которых она была сложена, вдруг обрели ноги и пустились наутек. Но вскоре мальчик и гуси разглядели, что ограду перебегало целое полчище серых крыс. Они двигались с неимоверной быстротой, тесными, сомкнутыми рядами. И было их такое множество, что по ограде добрый час переливался сплошной серый поток.

Нильс боялся крыс, даже когда был большим и сильным мальчиком. Как же испугался он теперь! Две-три крысы легко могли справиться с ним, таким маленьким и беззащитным! Нильс смотрел на это нашествие и чувствовал, как по спине у него от страха бегают мурашки.

Но самое удивительное, что гуси, казалось, питали к крысам не меньшее отвращение. Они не стали заговаривать с ними, а когда серая орда пробежала мимо, отряхнулись, словно между перьями у них застряла тина.

— Сколько серых крыс! — сказал Юкси из Вассияуре. — Это дурной знак!

Теперь Нильс твердо решил улучить минутку и упросить Акку взять его на гору Куллаберг. Но поговорить с гусыней ему снова не удалось — посреди гусиной стаи вдруг шумно опустился большой аист.

Глядя на аиста, можно было подумать, что туловище, шею и голову он одолжил у маленького белого гуся, но в придачу раздобыл себе большие черные крылья, длинные красные ноги и сильный, толстый снизу клюв, чересчур большой для его маленькой головки и тянувший ее книзу. Наверное, поэтому аист выглядел чуть озабоченным и печальным.

Акка поспешила ему навстречу, выгибая шею и без конца кланяясь. Она не очень удивилась, встретив его в Сконе ранней весной. Гусыня знала, что аисты, отцы семейств, прилетают сюда заблаговременно — проверить, не пострадало ли гнездо зимой, а их жены-аистихи гораздо позднее соизволяют прилететь из-за Балтийского моря. Но с чего бы она понадобилась аисту? Ведь эти птицы предпочитают водиться лишь со своими сородичами.

— Надеюсь, ваше жилье не пострадало, господин Эрменрих? — учтиво спросила Акка.

Правду говорят, что аист редко открывает клюв без того, чтобы не поплакаться. Речи его казались особенно печальными оттого, что Эрменриху стоило больших трудов начать разговор. Он долго трещал клювом, прежде чем заговорил хриплым, слабым голосом. И посыпались бесконечные жалобы: и гнездо-то, построенное на самом коньке высокой крыши замка Глиммингехус, совсем разорено зимними бурями, и корм-то ныне раздобыть в Сконе негде, и имения-то его, аистиные, жители Сконе мало-помалу себе присваивают — осушают его болота, вспахивают его заболоченные земли. Поэтому он намерен переселиться в другую страну и никогда более сюда не возвращаться.