Но рогов у барана, к его величайшему горю, никогда не бывало. И спросить барана о рогах — значило нанести ему кровную обиду. Баран так разгневался, что долгое время бегал по двору, бодая лбом воздух…

По проселочной дороге шел какой-то человек, гоня перед собой стадо поросят из Сконе. Им было всего несколько недель от роду, и хозяин собирался продать их на севере. Малютки бодро семенили ножками и, тесно сгрудившись, держались рядышком.

— Хрю-хрю-хрю! Зачем так рано отобрали нас у батюшки с матушкой! Хрю-хрю-хрю! Что будет с нами, бедными детками? — хрюкали поросята.

Тут даже дикие гуси пожалели и не стали задирать несчастных малюток.

— Вам будет лучше, чем вы думаете! — загоготали они, пролетая мимо.

Проносясь над равниной, мальчик глянул вниз на провинцию Эстеръётланд, и ему вдруг вспомнилась сказка о сермяжном лоскуте, которую он слышал уже давным-давно. Он плохо помнил ее, но в сказке говорилось что-то о кафтане, сшитом наполовину из златотканого бархата, а наполовину из сермяжины. Но хозяин кафтана так богато изукрасил сермяжный лоскут жемчужинами и драгоценными каменьями, что он ярко сверкал и казался гораздо красивее и намного дороже, нежели золотое тканье.

Вот и провинция Эстеръётланд состояла из одной большой равнины, зажатой между двумя поросшими лесом нагорьями — одним на севере, другим на юге. Оба они, окутанные золотистой дымкой, казались голубыми и чудесно светились, озаренные утренним солнцем. Равнина же, раскинувшая бесконечные, по-зимнему оголенные поля, была ничуть не лучше обыкновенного серого сермяжного лоскута.

Но люди, видно, благоденствовали на этой равнине, щедрой и доброй. Вот они и попытались украсить ее как можно богаче! Мальчик, летя высоко-высоко в поднебесье, думал, что города и усадьбы, церкви и фабрики, замки и железнодорожные станции усеяли серую равнину, словно мелкие и крупные драгоценные камни. Черепичные крыши блестели, а оконные стекла сверкали, словно дорогие украшения. Желтые проселочные дороги, блестящие железнодорожные рельсы и голубые воды каналов протянулись между отдельными городками и селениями, как стежки шелкового узора. Город Линчёпинг раскинулся вокруг своего собора точно жемчужная оправа драгоценного камня, а усадьбы походили на маленькие брошки и пуговицы. В узоре не было большого порядка, но было великолепие, которым никогда не устанешь любоваться.

Гуси, покинув окрестности Омберга, летели на восток вдоль Йёта — канала, уже начавшего прихорашиваться к лету. Всюду расхаживали рабочие, приводившие в порядок берега канала и смолившие большие ворота шлюзов.

Да, повсюду кипела работа, все готовились встретить весну, даже в городах. На лесах перед домами, преображая их, трудились маляры и каменщики, служанки мыли оконные стекла. Внизу, в гавани, люди чистили-красили парусники и пароходы.

У Норчёпинга дикие гуси покинули равнину и полетели в Кольморденский лес. Некоторое время они мчались над старой проселочной дорогой, извивающейся вдоль ущелий и тянувшейся под дикими горными уступами, как вдруг мальчик закричал:

— Мортен-гусак, Мортен-гусак, я уронил башмачок!

Нильс сидел верхом на гусаке, болтая ногами, и один башмак, неожиданно соскользнув с его ноги, упал на землю.

Гусак повернул назад и стал снижаться, но тут мальчик увидел, что двое детей, которые шли по дороге, подобрали его башмачок.

— Мортен-гусак, Мортен-гусак, — поспешно закричал мальчик, — поднимайся скорее ввысь! Мы опоздали! Не видать мне больше моего башмака!

А внизу на дороге стояли Оса-пастушка и ее брат, маленький Матс, и рассматривали крохотный деревянный башмачок, свалившийся к ним прямо с неба.

— Его потеряли дикие гуси! — сказал маленький Матс.

Но Оса-пастушка стояла в молчаливом раздумье, глядя на башмачок. А потом медленно, с расстановкой сказала:

— Помнишь, малыш Матс? Когда мы проходили мимо замка Эведсклостер, мы слышали толки о том, что крестьяне в одной усадьбе видели домового, одетого в кожаные штанишки и в деревянные башмачки. Ну прямо работник из усадьбы, да и только! А помнишь, в замке Витшёвле одна девочка рассказывала, будто Гуа-Ниссе — домовой в деревянных башмачках улетел на спине гусака? Когда же мы вернулись в нашу лачугу, малыш Матс, разве нам не встретился там какой-то кроха, одетый точь-в-точь как говорят! И он тоже умчался на спине гусака. Может, это он самый и ехал верхом на своем гусаке и потерял деревянный башмачок?! Ну тот, о ком мы не раз слышали.

— Да, видно, ты права, — подтвердил маленький Матс.

Они стали вертеть башмачок то так, то этак и разглядывать его. Ведь не каждый день находишь на проселочной дороге деревянный башмачок домового Гуа-Ниссе!

— Погоди-ка, погоди-ка, малыш Матс! — вскричала вдруг Оса-пастушка. — Тут что-то сбоку написано!

— И вправду написано. Только буквы такие маленькие!

— Дай-ка поглядеть! А вот… Здесь написано: «Нильс Хольгерссон из Вестра Вемменхёга».

— Ничего диковинней этого я не слыхивал! — сказал маленький Матс.

К северу от Бровикена, на границе между Эстеръётландом и Сёрмландом,[23] расположена гора, которая тянется на много-много миль в длину, да и шириною она более мили. Будь высота этой горы такой же, как ее длина или ширина, ее считали бы одной из самых чудесных в мире. Но высоты-то ей как раз и не хватает.

Бывает, встретишь в пути недостроенный дом, владелец которого поначалу было размахнулся, а потом так и не смог довести дело до конца. Подойдешь к дому поближе и увидишь — фундамент прочен, своды могучи, подвалы глубоки, но стен и крыши нет. Поднимается строение над землей всего лишь на несколько футов. И при виде этой пограничной горы вспоминается такой вот заброшенный дом. В основании чувствуется мощь, дикость и широкий размах, но в целом это — не настоящая гора, а незаконченное сооружение. Словно зодчий утомился, создав такое мощное подножье горы, и забросил свою работу, не успев воздвигнуть крутые обрывы, остроконечные пики и каменистые горные гряды.

Но зато гигантский горный кряж покрыт рослыми и могучими деревьями. На лесных опушках и в ложбинах растут дуб и липа, по берегам озер — береза и ольха, на отвесных скалах — сосны, и повсюду, где есть хоть горстка земли, — ели. Всё вместе это и образует большой Кольморденский лес. В стародавние времена он внушал такой ужас путникам, что, готовясь идти лесом, они молились богу, боясь встретить там свой смертный час.

Поначалу, когда Кольморденский лес был еще молодым, ему пришлось пережить тяжкие времена на голой скалистой почве. Но, вынужденный найти себе опору среди твердых гранитных глыб, питаясь влагой из скудных, каменистых ручьев, лес, повзрослев, закалился. Он стал сильным и крепким, подобно человеку, который в юности вынужден был в поте лица трудиться, чтобы пробить себе дорогу в жизни. Лес разросся, в нем появились деревья в три обхвата, их ветви сплелись в густую непроницаемую сеть, а твердые и скользкие корни опутали всю землю. Деревья с мощными замшелыми стволами и ветвями, с которых свисали длинные белёсые бороды, были похожи на троллей. Лес стал надежным убежищем для диких зверей и разбойников, для тех, кто умел пробираться и красться сквозь его глухую чащу. Всех же остальных он — сумрачный, дикий, непроходимый — страшил, и без особой нужды в него не ходили.

Когда люди стали селиться в Сёрмланде и Эстеръётланде, они постепенно выкорчевали все леса, что росли в плодородных долах и на равнинах. А Кольморденский лес, росший на тощей скалистой почве, никто вырубать не захотел. Однако чем дольше стоял он нетронутым, тем могущественнее становился. Лес уподобился крепости, стены которой день ото дня наращивали толщину, и пробиться сквозь эти древесные громады можно было только с помощью топора.