Когда мальчик заговорил, сова, наклонившись вперед, уставилась на него. «Ни когтей, ни колючек у него нет, — подумала она, — но кто его знает, может, у него ядовитый зуб или какое-нибудь другое оружие, пострашнее! Надо разузнать, что это за птица, прежде чем броситься на него».
— Усадьба зовется Морбакка, — произнесла вслух сова, — и в прежние времена здесь жили господа помещики. А сам-то ты что за птица?
— Я вот все думаю, не переселиться ли мне сюда? — не отвечая на вопрос совы, сказал мальчик. — Как по-твоему, стоит это сделать?
— Здесь теперь не то, что прежде, от старой усадьбы мало что осталось, — ответила сова. — Но к этому можно притерпеться. Правда, все зависит от того, чем ты думаешь кормиться. Уж не собираешься ли ты заняться охотой на крыс?
— Да нет, что ты! — воскликнул мальчик. — Как бы крысы меня самого не съели, прежде чем я причиню им хоть малейший вред!
«Как бы узнать, неужто он и впрямь так безобиден, как кажется, — подумала сова. — Надо все же попытаться». Взмахнув крыльями, она взлетела над Нильсом Хольгерссоном и вонзила когти в его плечо, нацеливаясь выклевать ему глаза. Заслонив глаза одной рукой, мальчик другой попытался высвободиться, понимая, что жизни его грозит настоящая опасность. «Неужели на этот раз и в самом деле конец?» — подумал он и стал отчаянно звать на помощь.
А теперь я должна рассказать о том, как все удивительно получилось. В тот самый год, когда Нильс Хольгерссон летал по свету со стаей диких гусей, одна писательница задумала сочинить книгу о Швеции, книгу, которую дети читали бы в школах. Она долго вынашивала замысел этой книги — от Рождества до самой осени, но так и не написала ни строчки. Под конец ей это ужасно надоело, и она сказала себе:
— Это тебе не по плечу! Садись-ка лучше да сочиняй обычные свои сказки и прочие истории! И пусть кто-нибудь другой напишет эту книгу — поучительную и серьезную, в которой не будет ни одного слова неправды.
Она почти твердо решила отказаться от своего намерения, хотя ей представлялось очень заманчивым написать что-нибудь увлекательное о Швеции. Да, трудно было расстаться с мечтой! Но неожиданно ей пришло в голову: может быть, работа не клеится оттого, что она сидит в городе, где вокруг одни лишь улицы да стены домов! Что, если уехать из города туда, где она вновь увидит леса и поля?! Может, там дело пойдет лучше?!
Она была из Вермланда и прекрасно понимала, что книгу она начнет с описания родных краев. Ну а прежде всего надо рассказать об усадьбе, в которой она выросла.[45] Усадьба была маленькая, отгороженная от всего мира, и там еще сохранилось немало старинных обычаев! Она думала, что детям будет любопытно узнать про все те бесконечные праздники, которые круглый год отмечали в усадьбе один за другим. Ей хотелось рассказать детям, как у них дома справляли Рождество, Новый год, Пасху и праздник летнего солнцестояния. Рассказать о том, какая мебель и утварь были в усадьбе, как выглядели поварня и клеть, где хранились съестные припасы, скотный двор и конюшня, гумно и баня. Но когда настало время писать об этом, перо не слушалось ее. Почему — она так и не поняла, но так уж, во всяком случае, получилось.
А помнила она обо всем об этом так отчетливо, словно все еще жила в усадьбе, окруженная прежней стариной. И она сказала себе: раз уж все равно она собирается уехать из города, может, стоит съездить в старую усадьбу и поглядеть на нее еще разок, а уж потом приняться за работу?!
Она не была в усадьбе много лет и радовалась, что нашелся предлог поехать туда. По правде говоря, где бы она ни путешествовала, она всегда тосковала по родным местам. Да, ей довелось повидать немало чужих краев — и лучше, и красивей, но нигде она не находила того покоя и уюта, которые знавала в доме своего детства.
Между тем поездка в усадьбу была для нее не такой уж легкой, как могло показаться, — ведь усадьба была продана незнакомым людям! Скорее всего приняли бы ее хорошо, но ей не хотелось приезжать на старое пепелище ради того, чтобы сидеть и болтать там с чужими людьми. Ей хотелось побыть одной и вспомнить хорошенько, как жилось в усадьбе в старые времена. Потому-то она и решила приехать туда поздно вечером, когда все работы будут закончены, а люди разойдутся по домам.
Она и представить себе не могла, что поездка в родной дом будет такой удивительной! По дороге к усадьбе ей казалось, будто с каждой минутой она становится все моложе и моложе. И вот уже вместо пожилой женщины с седеющими волосами в экипаже сидит маленькая девочка в коротенькой юбочке, с длинной белокурой косой! Пожилая женщина узнавала каждую усадьбу, встречавшуюся на пути, и ей уже думалось, что дома у них и теперь все, как бывало прежде. Вот она подъезжает к усадьбе, а на крыльце ее встречают отец с матушкой, братья и сестры. Старая домоправительница подбегает к окошку поварни поглядеть, кто подъехал; выбегают Нерон и Фрейя и еще несколько дворовых собак и кидаются ей на грудь.
И чем ближе подъезжала она к усадьбе, тем радостнее становилось у нее на душе. Стояла осень, предстояла хлопотная рабочая страда; но как раз благодаря этим-то хлопотам дома у них никогда не бывало скучно или однообразно. По дороге она видела, что с полей убирают картофель; стало быть, и дома у них заняты тем же: сначала выроют картофель и заготовят впрок картофельную муку. Осень выдалась теплая, и она думала, что в этом году вряд ли так уж спешат все снять и убрать в саду и огороде. Кочаны капусты наверняка еще не срезаны с грядок. Интересно, собран ли хмель и сняты ли яблоки? Дома, наверное, уже началась большая уборка, когда все выметают дочиста и всюду наводят порядок. Ведь осенняя ярмарка, что считалась у них в усадьбе, особенно у прислуги, большим праздником, — уже на носу! То-то радости, бывало, выйти вечером в день ярмарки на поварню и поглядеть на чисто вымытый, застланный ветками можжевельника пол, заново побеленные стены и начищенную до блеска медную утварь на полках под самым потолком!
Да и после ярмарки не очень-то отдохнешь! Тут уже как раз самое время трепать лен! В жаркую летнюю пору лен сперва расстилают на лугу, чтобы просушить. Потом его складывают в старой баньке и досушивают, затопив большую печь. А в один прекрасный день, когда лен уже совсем высох, собирают всех женщин, что живут по соседству. Они усаживаются перед банькой и начинают трепать лен, разминают его мялками и колотят трепалами, чтобы получить из сухих жестких стебельков тонкие белые волокна.
Во время такой работы женщины становятся серыми от пыли. Их волосы, платья — все сплошь усыпано кострикой, но все равно женщины веселы и радостны. Весь день стучат мялки и трепала, идет нескончаемая женская болтовня, а когда подходишь к старой баньке, кажется, будто там неистовствует буря.
После того как со льном покончено, начинают печь хрустящие хлебцы, стричь овец и отпускать слуг и служанок к другим хозяевам. В ноябре предстоит убой скота, и тогда все упорно трудятся день-деньской — солят впрок мясо, заготавливая солонину, набивают колбасы, пекут кровяные хлебцы. И еще льют свечи. Примерно в эту же пору должна появиться и швея, которая обычно шьет домотканые шерстяные платья. Наступает веселая пора, когда все домочадцы — женщины и девушки — не покладая рук вместе занимаются шитьем. Башмачник, который обувает всех в усадьбе, сидит тут же в людской и сапожничает. И никогда не надоест смотреть, как он кроит кожу, подшивает подошвы, прибивает каблуки и вставляет колечки в дырочки для шнурков.
Но больше всего хлопот все-таки перед Рождеством! Когда в праздник Люсии[46] горничная уже в пять часов утра расхаживает по дому с венцом из горящих свеч на голове и приглашает всех пить кофе, это означает, что в ближайшие две недели по утрам не придется долго нежиться в постели. Надо варить пиво, вымачивать рыбу, печь и заниматься предпраздничной уборкой.
