Тренер еще раз стукнул перчатками по затылку, развалился на матах и заговорил в потолок:

– Все знаю. Потому и даю советы… Увидел Елену, потерял голову, затосковал, захлопал ртом, как рыба, – за горло взяло. И начал стены разрисовывать. А государыня тебе еще и вещичку какую-нибудь оставила на память. Носовой платок, допустим, или шпильку от волос… И сказала, непременно вернется, и вы снова встретитесь. И ты сошел с ума…

Ярослав стоял, обвиснув на боксерской груше, и боролся с желанием проверить эффективность удара в левую подмышечную область…

– Ты сошел с ума, – продолжал тренер, – разинул рот и решил, что отныне и навеки будешь с ней вместе… И стал думать, как это все произойдет… Нет, ты обязательно будешь счастливым, только не с ней, а возле нее, в свите. Тебе будет хорошо от одной мысли, что завтра проснешься и снова ее увидишь. Это прекрасно – быть при ней! Смотреть, как она идет, как развеваются на ветру ее волосы, как она держит головку, как танцуют ее руки, когда она смеется… А если еще заметит тебя и подаст руку для поцелуя, ты умрешь от счастья.

Тренер замолчал, отвернувшись к стене, подставил еще одно уязвимое место – область за ухом – и добавил:

– Только это будет не часто, не обольщайся. Он дразнил, провоцировал, и удержаться не было сил. Ярослав сжался в комок, распрямился, вкладывая в удар массу и инерцию тела. Он не заметил, как противник сделал стремительный кувырок… Нога просвистела мимо уха, и та же инерция бросила его к стене. Тренер невозмутимо встал, подал руку.

– Не обольщайся, брат… Тебе нужно быть воином, если хочешь ей служить. А воин умирает только в бою.

– Ты фаталист! – Ярослав взял его руку и вскочил на ноги. – Не верю, не хочу слушать! Заткнись! У тебя рабская душа! А мне мало – только служить.

– Для того чтобы служить ей, достаточно одного сознания – ты служишь государыне, самой прекрасной женщине на земле, – проговорил тренер с юношеской страстью. – И пойдешь ты за нее в огонь и в воду. Скажет она: умри – и умрешь в тот же миг. Все, без исключения. Потому что она – Матка, и создана для великих дел. А мы – трутни, обыкновенные трутни, и нас тысячи возле нее. Но счастье выпадет одному.

Убивать его теперь не хотелось. Ярослав сел на пол, обнял грушу и почувствовал суровый запах бычьей кожи. Наверное, так пахло от одежд римских легионеров и гладиаторов…

На третьем году его стали выводить на прогулку, правда, по каким-то определенным ночам. Тренер Женя был и конвоиром, и охранником, предупредил, что за Дворянским Гнездом возможно круглосуточное наблюдение. Все это время Ярослав не видел солнца, а лишь его отраженный свет, попадающий в окно, не смотрел в небо, не ходил по земле и не дышал вольным воздухом… Он вжился в свое новое пространство – сводчатый подвал – и, выйдя на волю первый раз, испытывал страх и одновременно потрясающее чувство новизны и радости. Его качало, будто эти два года он плыл в корабельном трюме, привык держать равновесие и сейчас сошел на берег.

Наверное, что-то подобное испытывают новорожденные…

Эти прогулки сменились полной свободой на целые сутки. Это случилось осенью. Поздно вечером в подвал спустился доверенный Овидия Сергеевича, приказал быстро одеться и повел куда-то через проходную, потом вдоль озера в лес. Бежали каким-то узким проселком вдоль охранной зоны заповедника в полной темноте, затем свернули в тайгу и остановились среди каменных развалов километрах в пяти от усадьбы. Устроились под глыбой, спрятавшись от косого дождя и ветра, перевели дух, но доверенный так ничего и не объяснил, а Ярослав ни о чем не спрашивал. Было понятно: произошло что-то серьезное.

Несколько раз возникала мысль сбежать, однако доверенный глаз не спускал. Иногда он доставал радиотелефон, с кем-то связывался и почти ничего не говорил, только слушал. Так просидели до утра, и на рассвете наконец-то пришло какое-то сообщение, отменяющее тревогу, после чего доверенный рассказал, что ночью в Дворянском Гнезде проводился повальный обыск, устроенный спецслужбой Ястреба. Теперь можно очистить район от его агентуры, она выдала себя, и подрезать крылья Ястребу, что сейчас и делает Закомарный в Москве. А обыск производился в присутствии адвокатов и журналистов, которые «случайно» оказались в усадьбе.

– Кое-что они могли бы предъявить, – заключил с ухмылкой доверенный. Например, возбудить дело за незаконное лишение свободы. Но мы же никого не лишали, правда? Тем более Ярослава Пелевина, он, как известно, погиб в автокатастрофе, устроенной, опять же, господином Скворчевским. – И вдруг протянул Ярославу радиотелефон. – Ты погуляй еще тут несколько часов, а получишь сигнал – иди домой…

И ушел не оглянувшись.

Когда его спина, помелькав, исчезла за деревьями, Ярослав с трудом выждал еще пять минут – вдруг вернется? – и, озираясь, побежал. Он не думал, куда и что произойдет после побега; он словно исполнял некую потребность, как пить воду, если мучает жажда, или спать, если от усталости валишься с ног. Он лишь иногда останавливался и таился, высматривая, нет ли слежки или погони.

Никто не выслеживал и не догонял. Несколько километров Ярослав промчался на одном дыхании, забирая на северо-восток, подальше от своей тюрьмы. Почему-то впереди оказалась незнакомая протока, по-осеннему мелкая и спокойная. Он перешел ее, вымочил ноги, и вода чуть остудила голову: место было чужое, какие-то плоские горки, торчащие из густого чернолесья, а за ним просвечивает открытое пространство, скорее всего озеро… Но какое? Ярослав пересек полосу ельников, взобрался по осыпи на каменную гряду и остановился.

Он исходил заповедник вдоль и поперек, знал всю охранную зону обозначенную аншлагами полосу в десяток километров; сидя в своей камере, много раз мысленно возвращался сюда, вспоминал любимые места, где ночевал у костров, протоки с цепенящим и чарующим током воды на порогах, ходил по горам и увалам, но такого ландшафта никогда не видел ни реально, ни в воображении. То ли не узнал рельефа, то ли вообще попал неизвестно куда.

Даль открывалась на добрый десяток километров и хорошо просматривалась в ненастную погоду – какие-то вырубки, перелески, болота с камышовыми полями, и ни единого озера…

Не говоря о лебедях, давно вставших на крыло и в предотлетные дни постоянно парящих над землей, и не только над заповедником.

Ярослав поискал солнечное пятно за тучами, однако облачность была плотной. Следовало бы признаться себе, что заблудился, но инстинктивная жажда бежать еще сушила гортань и горячила голову. Он спустился с гряды, взял правее и пошел скорым шагом. Показалось, замелькал впереди частокол молодого соснового бора – это значит, он когда-то перескочил вспаханную противопожарную полосу и теперь попал на территорию заповедника. Сразу отлегло: еще пара километров – и будет протока в Зимнее озеро…

Он прибавил шагу и неожиданно увидел впереди руины церквушки возле фамильного склепа князей Захарьиных. Обрадовался и не поверил, осмотрелся и, прячась за редкими кустами боярышника, подобрался ближе: нет, это все-таки Дворянское Гнездо, вон и стальная решетка ограды чернеет сквозь заросли шиповника…

А над летним озером – лебединый клин…

Снова пошел дождь, горизонт приблизился, подступил к самой усадьбе, резко сократив пространство, из которого теперь никуда не хотелось убегать. Ярослав забрался в заросшие ярко-зеленой крапивой и кустами рябины церковные развалины, отыскал нишу в стене, куда не захлестывал дождь, и примостился на кирпичах. Наверное, оставаться в непосредственной близости от Дворянского Гнезда было нельзя, потому что радиотелефон по-прежнему молчал, однако здесь, среди руин, пришло чувство полной безопасности. Ярослав нарвал твердой, еще не убитой морозом рябины и стал есть. Горечь показалась приятной, хотя ягода была жесткой и сухой. Бережно подтянув к себе ветку, стараясь не стряхивать воду, он стал рвать гроздья губами. Ел, пока не затошнило, а потом сжался в комок, согрелся и задремал.