– У Губского зрение и слух от Бога, но если его не чистить, то грязь в нем накапливается и засоряет… ну, есть в человеке еще одни сосуды, как кровеносные, и образуются в них… что-то вроде тромбов. Ты же знаешь, существует два вида излучаемой энергии. Первая идет непосредственно от человека, но, как известно, ничто не исчезает бесследно, потому она накапливается в вещах и предметах, а потом источается, и получается вторая, уже другого вида, а действует точно так же, как первая.

– Энергии АЗ и ЯЗ, – похвастался знаниями Бурцев.

– Да, и так называют, – уже на равных согласился генерал. – Так вот со Слухачом происходит редкая вещь. Излучает он благотворную энергию, но, когда она аккумулируется в окружающей обстановке, получает отрицательный знак. Это часто бывает с поэтами и вообще со всякими творческими личностями. Как творец он блестящий, изящный, благородный, а как человек – ну полное дерьмо, пьянь, рвань и вообще паскудник. Так вот, каперанга нельзя содержать долго в одной комнате. Он потом начинает страдать от собственной же отраженной энергии и запросто может испортиться или вообще умереть. У этого прыткого парня стырить Слухача из обители ума и дерзости хватило, но как распорядится потом – неизвестно. И глаз не кажет, думает, объегорил старика. Но я и сам не дергаюсь. Может, такая каперангу и судьба – сгинуть от себя же? Многие ведь гении душат сами себя… А потом, я сам виноват, своими руками создал Центр и своими же губить начал, в том числе и гения этого, Слухача. Он же в систему включен был…

Старик широким и щедрым движением налил два стакана коньяку, молча и властно сунул один в руки Бурцева. Свой выпил крупными и жадными глотками, вместо закуски достал с полки дорогую сигару в алюминиевом футляре, откусил кончик и закурил.

– Вот, – раскуривая, сказал удовлетворенно, – пацаны эти научились делать хорошие сигары, вкусные. Изобрели, конечно, не они – индейцы… Я после Кубы привык к ним… Тоже присылают, знают пристрастие… Это государственные секреты, но о них можно рассказать, наоборот, даже кричать надо на всех углах, потому что творится преступление против всего человечества. Это как раз по твоей части, прокуратура… Виноват, потому что на компромисс пошел, впустил лису погреться, а потом выгнать не мог. Самого вытурила. Лет десять назад почуял я какую-то возню вокруг Центра. Началась она из-за Слухача. Он только что появился и дал первые результаты – все рты разинули… Однажды вызвали в ЦК – и прямым текстом в лоб: обязан пустить в свой бункер какую-то лабораторию. Вроде как место у меня удобное, можно спрятать секретные разработки, чтоб Запад ничего не пронюхал. Я и пустил… А чем в этой лаборатории занимаются, не знал. Что мне нос совать? Раньше у меня были Широколобые мальчики в астральной группе и компьютерном центре. Тут новые появились, то ли биологи, то ли зоологи, то ли медики, в голубой униформе. Сначала с животными возились, скотный двор в центре организовали… Потом стало твориться хрен знает что.

У этого сильного человека вдруг задрожали руки и губы. Он готов был расплакаться! И чтобы не выдавать своих чувств, выхватил из луковой косы на стене крупную луковицу и стал есть, с хрустом, как репу.

– Дайте-ка и мне! – весело сказал Бурцев, чтобы подыграть хозяину. – Я страсть как люблю лук.

– Смотри, горький! – предупредил генерал. – Слезу махом вышибает.

– Ничего, я с хлебом!.. Так что же там стало твориться?

– Что-что… Дети заревели! – сказал Непотягов, вытирая глаза. Ребятишки в Центре завелись. Я слышу – понять не могу, а в ихнюю лабораторию мне допуска нет, чужая епархия. Административно-то они вроде бы мне подчиняются, эти голубые, а по роду деятельности своей хрен знает кому. Полномочия были у меня большие, в том числе и прокурорские. Я сначала бабенок всех в Центре собрал, спрашиваю, откуда ребятишки? Кто наплодил?.. Они клянутся-божатся: не грешны, батюшка! Как это, не грешны, а дети есть?.. Ну, в общем, собираю Широколобых из грязной зоны – и тот же вопрос.

– Грязная зона – это что? – спросил Бурцев, пользуясь паузой, пока генерал разливал коньяк.

– Вроде как радиоактивная, для того чтобы наши нос не совали туда. Отмазка такая была, легенда… Но она правда грязная. Потому что грязные дела там творятся до сих пор. – Он выпил, заел коньяк луковицей. – фабрика мертвых душ!

– Как это понимать? – Бурцев ощутил озноб от последних слов генерала, но тот замолчал, справился с собой и снова обрел тяжелую внутреннюю силу.

Сергей уже начинал чувствовать себя неловко, от молчания набычившегося хозяина становилось страшно.

– Хочешь сам посмотреть? – вдруг спросил генерал. – Чтоб вопросов больше не задавал? Потому что про фабрику эту рассказывать нельзя, нормальная душа сама мертветь начинает… Поехали!

Он сорвал с вешалки куртку, заметался по дому, как смерч, опрокидывая стулья и сшибая с многочисленных полок детские игрушки. Наконец нашел что искал – кепку. Натянул ее на седую голову.

– Поехали, прокуратура! Пока душа горит!

Уйти от глаз негласного надзора оказалось довольно легко, генерал Непотягов отработал целую методику, как обдурить лукавых невидимых стражников. Отыскав свою кепку, он переставил на магнитофоне катушку и пошел провожать Бурцева до машины. Там стал тискать, обнимать, дышал в лицо луком и говорил:

– Отъедешь на соседнюю улицу, остановись возле водочных палаток и жди. Я им сейчас музыку включу и приду.

Он и явился минут через двадцать в каком-то рабочем халате, подшлемнике, с фингалом – не узнать, если бы не голос. В машине он стащил с себя камуфляж, стер лиловую краску под глазом и, обернувшись, погрозил кулаком в заднее стекло:

– А, мировая шпана! Суки, вот вам! Потом достал из кармана кепку, надвинул на лоб и добавил:

– Развлечения на старости лет, мать их в задницу. Из дому не выйти…

И, как завзятый штурман, стал задавать курс, куда ехать. Дорога заняла часа три – Центр оказался далеко от Апрелевска. Долго ехали по московской кольцевой, затем на развязке свернули на Ярославское шоссе, за Мытищами сошли с него вправо и уехали в подмосковные леса. Километров через пятнадцать генерал приказал остановиться и вышел на пустынный асфальт. Потоптался взад-вперед, покрутил головой, пожал плечами.

– Ничего не пойму! Я тут двадцать пять лет ездил каждый день! И всегда шлагбаум стоял, первая полоса запретной зоны.

– Может, не там свернули? – предположил Бурцев. – Не мудрено…

– За кого меня принимаешь? Тут солдат должен стоять, внутренних войск. И кричать «хенде хох»… Сигаретами угощал. Отсюда моя вотчина начиналась.

Чтобы справиться с приступом ностальгии, он выматерился, хлопнул дверцей.

– Поехали! Сейчас я спрошу!

Через пару километров впереди показался высокий забор и решетчатые ворота со звездой и вывеской «в. ч. 35714, стройбат». Бурцев подъехал вплотную и посигналил – никто из будки не появился.

– Уснули, что ли? – заворчал генерал и полез из машины.

Калитка оказалась незапертой. Они прошли за ворота, и тут стало ясно, что они не заперты – открывай и заезжай, а каменная будка КПП вообще пустая.

– Песец империи! – определил генерал. – И Центру моему песец.

Из леса вышел тощий грязный солдатик с корзиной, пилотка на ушах, в руке ножик. Остановился, безразлично поглядел на посторонних и пошел через дорогу, рыща по земле глазами.

– Эй, воин! – окликнул его Непотягов. – Ты что делаешь тут?

– Грибы собираю, – отозвался тот и показал корзину, где были маслята. Дождей нет, так плохо идут…

– А где служишь? В этой части?

– Не-а, на точке…

– Где это? Далеко?

– Не-а, близко, за забором. Где радары стоят и антенные поля…

– Сюда, значит, за грибами?

– Не-а. – Он подошел поближе. – Мы тут дачу строим, генералу какому-то, халтура.

– Что же, генерал плохо кормит? Грибы собираешь…

– Дак мы его ни разу не видали. А в красной армии вообще почти не кормят. Шрапнель одна, так с нее пучит. На подножном корму.