Ярослав уже засыпал, когда услышал вздох литератора и его полусонный голос:

– У них тут своего священника нет… Приезжает монах из Оптиной пустыни и служит. Настоятельница говорит, оставайся, мы из тебя батюшку вырастим. Остаться, что ли?.. Или романы писать?.. Нет, я бы остался, если бы не такая несправедливость. Говорят, женщина ближе к Богу, а сама служить не может. Ну, церковные таинства совершать не может. Странно, не понимаю… Геноцид какой-то. Или чистое иудейство… Почему не может? Рожать может, а таинства совершать – нет!.. Господь им дал такие способности! Можно сказать, рядом с собой поставил. Они жизнь творят – вот это таинство…

Разбудила Ярослава матушка Илиодора – литератора в башне уже не было, погладила руку, посмотрела в глаза.

– Не говори ничего, вижу, – предупредила. – Ничего, это хорошо. Значит, скоро женишься, и я успокоюсь. Благословляю тебя.

Он молча высвободил икону из рюкзака, развернул ткань от крыла. Матушка взглянула, перекрестилась.

– Что… Что ты хочешь сказать?

– Это моя невеста, мама…

Илиодора сложила руки крестом на груди, склонилась и поцеловала образ.

– На все Ее воля, сынок… А ты не ошибаешься? Нет? Это ты мне привез? Огнем освящена, икона-то…

Он промолчал, а матушка взяла икону вместе с тряпицей, поднесла к его губам.

– Благословляю. Ступай, теперь мне будет легко молиться.

Он приложился к образу, поклонился матери и ушел.

И только когда вновь оказался за воротами монастыря перед расстрелянным фасадом с Богородицей, вдруг ощутил, точнее, осознал, что утешился…

…Трасса была чистая, редко попадались встречные грузовики, а попутных за все девяносто километров не пришлось обгонять ни одного. Ярослав любил ездить ранним утром, когда прохладно и пусто на дороге, машина была изрядно потрепана и сильно теряла скорость на длинных тягунах, так что перед каждым подъемом ее следовало разгонять, чтобы выбраться на гору и не закипеть. Недалеко от свертка на частную дорогу Закомарного впереди все-таки замаячил тяжелый «КамАЗ» с прицепом, ползущий на подъем по осевой линии. Можно было бы отпустить его, потянуться до свертка, но Ярослав выжал хорошую скорость и все-таки пошел на обгон. В черном облаке выхлопа от грузовика он не сразу заметил выбоины на краю асфальта – пришлось прижиматься к обочине, – машину тряхнуло, после чего он притормозил и обогнал грузовик уже на вершине горы…

И это в какой-то степени спасло его, погасило скорость, потому что на самом дорожном переломе резко и намертво заклинило руль. Сработало противоугонное устройство в замке зажигания, как если бы вынули ключ кажется, послышался даже характерный щелчок. Ярослав машинально ударил по тормозам – «Нива» под горку быстро набирала скорость, – на миг ощутил упругую твердость под ногой, но педаль тут же провалилась до пола. Он качнул педалью тормоза раз, другой, третий – никакого результата! А дорога уходила вниз по крутому склону с заметным поворотом вправо, к мостику через ручей, машину утягивало к обочине влево…

Ярослав включил первую передачу, пытаясь тормозить двигателем, и открыл дверцу. Машину дергало, двигатель трясся и орал на высоких оборотах, скорость падала, однако колеса уже хватали обочину, и он еще инстинктивно пытался повернуть руль…

Смерть летела навстречу в виде каменистого склона дороги, но внезапно перед глазами возник образ Богородицы и закрыл собою последний и страшный миг…

К ночи Гелий почувствовал, что начинает задыхаться. Включенный на полную мощность кондиционер вносил с поверхности какой-то мерзкий, сернистый запах, словно там уже прогремела ядерная война Гелий позвонил на центральный пульт, спросил о качестве подаваемого вентиляцией воздуха и получил ответ, что все характеристики в норме. Тогда он достал самоспасатель, раздавил ампулу и подышал через маску почти чистым кислородом – вроде бы полегчало, но закружилась голова.

А во втором часу после полуночи неожиданно вернулся Скворчевский в сопровождении четырех неизвестных лиц, которых пропустили на объект по специальному пропуску, о чем исправно доложил дежурный. Карогод молча выслушал сообщение и положил трубку, снова припав к самоспасателю Через двадцать минут тот перестал помогать, поскольку был рассчитан на полтора часа беспрерывного действия, а возможно, от того, что без стука в кабинет вошел представитель Главкома Скворчевский и попросил подписать пропуск на вынос груза. Гелий занес ручку над бумажкой и полуслепым от кислородного голодания взором увидел наименование груза – объект Слухач.

Его возмутило не то, что больного человека превратили в предмет для похищений-Слухача можно было отдать кому угодно, похоронить или выбросить на свалку; тихая и глухая ненависть к этому безумцу туманила голову Карогода. Одолела иная мысль – навредить всемогущему представителю Главкома. Чем угодно, пусть мелочью. Скворчевский, переодевшись в специальную голубую униформу, как у Широколобых, мог свободно гулять туда-сюда через пропускной пункт внутренней охраны, но без подписи руководителя Центра комендант наружной охраны не выпустил бы за пределы объекта даже грамм груза: начинал он служить в специальной охранной части еще при Берии и потому был честен, тверд и туп, как бульдог.

Это был единственный оставшийся в руках рычаг власти. Он лучше, чем самоспасатель, влил в Гелия силу и вольное дыхание. Разумеется, представитель мог бы преодолеть и такой заслон, но потребовалось бы не менее полусуток, чтобы изменить строжайшую инструкцию по вносу и выносу предметов на суперсекретный объект. А этого было достаточно для наказания.

– Вынос запрещаю, – с удовольствием провозгласил Карогод и отшвырнул бумажку. – Груз вернуть на место.

– Есть особое распоряжение Главкома, – предупредил Скворчевский, подавая еще один документ. – Слухач должен быть изъят из Центра.

– Я не возражаю, изымайте.

– Подпишите документы.

– Не буду, не имею права.

– Даю вам такое право! Как представитель Главкома.

Играть циничного и тупого самодура было сейчас даже приятно.

– Есть инструкция. Вам, как человеку постороннему, категорически запрещено вносить и выносить любые предметы. И проходить только через спецконтроль.

– Расцениваю это как месть, – угадал Скворчевский и улыбнулся. – Только не понимаю за что? Чем я навредил вам? Кажется, мы находили общий язык, надеюсь, и в дальнейшем будем находить его, не так ли? Прошу заметить, я пришел в ваш Центр не на день и не на месяц. Нам придется много и плодотворно работать… бок о бок. Я буду вас курировать. Признайтесь откровенно, вы мне мстите?

– В какой-то степени – да, – сдался Карогод.

– Отчего это происходит с вами? Чем продиктовано?.. Не нравлюсь вам как… начальник?

– Сам не знаю почему! – взметнулся Карогод. – Какая-то внутренняя неудовлетворенность, неудобство, сомнения…

– Благодарю за откровенность. В таком случае, постараюсь утешить и сообщить замечательную деталь. – Голос Скворчевского зазвучал вкрадчиво. Знаете ли вы, Гелий, благодаря чьим стараниям вас назначили руководить этим Центром? Кто вас избрал из числа многих и многих претендентов?

– Уж не вы ли? – ухмыльнулся он.

– А кто готовил вас к этой нелегкой работе? В течение целого года? Кто управлял вами, разрабатывал проект реорганизации Центра, определял его новые направления и перспективы, о которых вы пока еще и не подозреваете?

– Абсурд! Не верю!.. Я наблюдал за вами и убедился: вы никогда здесь раньше не бывали. К этим секретам империи вас не подпускали! Как же вы могли готовить, управлять, определять?

– Не спешите! – засмеялся представитель. – Да, я действительно здесь не бывал, и к секретам не подпускали… к играм маразматиков из Генштаба. Но они и не нужны были мне! Я преследовал свои интересы, и потому выбрал вас. Понравились мне как специалист, как руководитель специальных космических проектов… И как мужчина, не скрою. Среди ученых Центра… которых здесь называют Широколобыми, таких нет. Они оригинально мыслящие исполнители, не более. У них утрачено мужское начало, которое я увидел в вас, Гелий.