– Как же новое человечество?.. Если бы пришлось отсиживаться в бункере девяносто девять лет?

– Не знаю… Какие девяносто девять лет?

– Погоди, но откуда же тогда дети? В Грязной зоне?

– Какие дети?

– В Грязной зоне живут дети. В каких-то клетках. И кажется, больные…

– Никогда не была в Грязной зоне, – призналась Суглобова равнодушно. – Я пробовала достигать остроты… наркотиком, – вдруг призналась она. – Сначала получалось…

– Вы наркоманка? – спросил Гелий, глядя в пустоту.

– Вовсе нет… Это были слабые средства.

– Но ведь употребляли?

– Всего несколько раз.

– И как же после этого вам удалось попасть в наш Центр? Пройти комиссии и тесты?

– Не забывайте, чья я дочь…

– А чья? – безразлично поинтересовался Гелий.

– Мой папа – генерал Суглобов.

– Не знаю такого…

– Правильно, откуда знать?.. Он состоит в команде президента. Президент его держит в тени. Папа занимается проблемами перестройки в Вооруженных Силах.

– Не по его ли милости сейчас ликвидируют Центр? – усмехнулся Гелий.

– Этого я не знаю. Меня совсем не интересует политика.

– А что тебя вообще интересует?

– Чувства… Меня больше тревожит… наше состояние. Вот лежим мы с вами рядом, два молодых и красивых человека. Но при этом – нуль эмоций.

Гелий потрепал пальцами ее мягкий коричневый сосок и поймал себя на мысли, что хочется сделать ей больно.

– Хорошо, пойдем в блок триста семь… Знаешь, какой энергией пропитаны там стены?

– Не знаю и знать не хочу! – засияла Марианна. – Идем, скорее!.. Наплевать мне на вашу энергию!

Суета в бункере чуть унялась, хотя все почему-то обращали на них внимание, провожая взглядами. Возле блока триста семь Гелий вдруг понял причину – Марианна грациозно шагала в расстегнутом форменном платье…

Дверь блока была заперта.

Гелий снял трубку внутреннего телефона, нажал кнопку оперативного дежурного.

Дежурный долго не отзывался – в Центре начинался форменный бардак, – и, когда ответил, у Гелия не хватило сил выругать его. Он попросил открыть триста седьмой блок.

– Без вопросов, – не по уставу ответили с пульта. – Входите.

Замок тотчас же щелкнул. Марианна вбежала в блок и остановилась.

– А это что такое? – с хозяйским негодованием спросила она, подбоченясь. – Кто такой? Почему здесь?

На кровати, на их «брачном ложе», лежал и улыбался Слухач. В глазах посверкивал зеленоватый огонек восхищения. Изодранная в клочья ряса валялась на полу вместе с растерзанными богослужебными книгами.

А сам он был в чем мать родила…

– Ах, какая женщина! – Слухач вскочил и расставил руки. – Я видел вас через дверь… Какая экспрессия!

Он не заметил Гелия в полумраке коридора.

– Что вы здесь делаете? – сомлела Марианна. – Как вы тут оказались? Кто вы?

– Ну, иди сюда! Иди! – зарычал Слухач и пошел на Суглобову. – Как нам сейчас будет хорошо!.. Какое у тебя аппетитное тело!

Гелию показалось, во рту у него сверкнули клыки, а из глаз посыпались искры. Слухач сгреб Марианну, бросил на кровать и навалился сверху. А она, сучка, страстно задышала и принялась царапать ему спину!

Гелий заскочил в комнату, скинул Слухача с женщины, однако тот поднялся, и завязалась борьба. Они мотали друг друга и бодались, как быки, а Суглобова, как и положено самке, ждала победителя. Наконец Гелий изловчился, применил подсечку и швырнул каперанга на пол. Тот треснулся головой, наконец узнал Карогода и стал гаденько улыбаться.

– Прошу прощения! Я подумал, товарищ младший лейтенант пришла одна.. Извините, я так давно не видел женщин. Раз в неделю мне положена женщина на ночь, иначе слабеют мои способности! Прошу прощения…

Гелий схватил Суглобову, вытащил из кубрика и захлопнул дверь…

Для того чтобы выяснить, по чьему приказу и кто конкретно вселил Слухача на прежнее место, потребовалось несколько допросов. Оперативный дежурный сначала ссылался на всеобщую неразбериху, дескать, несчастный каперанг в кубрике оказался случайно, а кто конкретно перевел его, из-за суеты и полного нарушения режима работы установить невозможно. Гелий же заподозрил бывших ракетчиков, после приказа образовавших нечто вроде профсоюза, защищая интересы Отечества.

Слухач мог снова умереть в своем жилище, и перевел его туда тот, кто хотел уничтожить объект, чтоб не достался врагу. Но это была как бы официальная причина для срочного дознания. Гелий понимал: против него в Центре плели какой-то заговор…

После допросов дежурных выяснилось, что виноваты Широколобые из компьютерного центра, у которых через комнату, где временно находился Слухач, проходил какой-то кабельный канал, требующий вскрытия в связи с демонтажем оборудования. Каперанг помешал мыслителям, и они, не мудрствуя лукаво, водворили его на старое место.

А он, на удивление, в этот раз не умер там, а вернулся в свое прежнее состояние, словно и не бывал в монастыре. Хуже того, по мнению Карогода, превратился в монстра: у Слухача теперь неприятно блестели глаза, с лица не сходила плотская жаждущая улыбка; он требовал пищи, водки, женщину и отказывался носить какую-либо одежду.

От него действительно исходила какая-то отрицательная энергия, будившая чувства ярости и какой-то судорожной решимости к разрушительному действию. Мысленно Карогод еще отрицал теории юродивого о черной и белой энергии, способной воздействовать на человека соответственно, и вместе с тем, ощущая, как в душе поднимается некий дымный столб буйства, необъяснимого бешенства, он как бы замолкал и прислушивался к себе. Причем это состояние воинственного гунна возникало в нем только в непосредственной близости со Слухачом. Стоило удалиться от него в другую галерею, как чувствовалась лишь похмельная головная боль.

Или на самом деле обострилось восприятие, или объект после своей странной, временной смерти, а потом «случайного» вселения в старое жилище утратил монастырскую святость и втрое против прежнего напитался своей же собственной отраженной энергией. Так бывает с курильщиками и алкоголиками, которые на какой-то период бросили дурные пристрастия, но потом, сорвавшись с цепи, возвращаются к ним с особой жадностью и утроенной силой.

Гелий ненавидел Широколобых и не мог относиться к ним объективно, однако как ни крути, а если кому-то было нужно сделать из монаха монстра, то получалось, что больше некому. Эдакая бездумная оплошность мыслителей, привыкших анализировать каждый свой шаг…

Он брезговал разговаривать с Широколобыми и всячески уходил от производственного общения, но тут перешагнул через собственные чувства, вызвал начальника компьютерного центра и увидел перед собой пятидесятилетнее существо с ярко выраженными женскими качествами: то ли стареющая красотка, то ли молодящаяся старуха.

– К сожалению, наша встреча состоялась не в самых благоприятных условиях, – посетовал голубой мыслитель слегка развязным тоном. – Кому пришло в голову ликвидировать Центр? Какая досада! Мы так далеко ушли вперед, что эти подростки никогда бы нас не догнали. И вдруг такое предательство! Можно сказать, сами подставились…

Странно, и тут сквозь кокетство прорывалось патриотическое воспитание генерала Непотягова.

А Гелий чувствовал омерзение…

– Ближе к делу, – буркнул он. – Без вашего ведома переселить Слухача не могли. Почему вы нарушили мое распоряжение?

– Уверяю вас, чистая случайность! Мы не можем работать в таком ритме, который нам предложили. Ах, эта русская поспешность! Скорее, скорее!.. И в результате такая непростительная ошибка! Я веду служебное расследование и, когда закончу, непременно доложу вам. Виновные будут наказаны.

Гелий физически ощутил, будто держит в руках что-то круглое и скользкое, как намыленный бильярдный шар. Взять бы его сейчас, тряхнуть хорошенько, по-мужски…

После ухода Широколобого он окончательно убедился, что в Центре существует заговор против него, едва прикрытый флером неразберихи, и управляется он откуда-то извне, причем искусно. Революционная суета, дуболомство и бестолковщина были не такими уж и стихийными, все имело свою логику, точно спланированные этапы и довольно ощутимое руководство. Могло создаться впечатление, что новое Первое Лицо занято тем, что берет власть в руки и пишет бесконечные указы и циркуляры, желая через законы утвердить свое положение и влияние, однако по тому, как работала эта машина, можно было определить, что власть давно уже взята. Для ее упрочения было применено тысячелетиями проверенное средство – пролитая кровь во время театрализованного путча. Правда, повязать власть с народом пока не удалось. Карогод на себе испытал эту властную правящую руку, поначалу слегка расслабившись после приказа о ликвидации программы «Возмездие». Он сам был троянским конем этой революции, втянутым в Центр, чтобы потом открыть ворота в подземную крепость, но, как человек самолюбивый, тщеславный и чувствительный, слишком возомнил о себе и вскорости почувствовал на своей деревянной морде жесткую узду.