На прощание она вынула из корзины трубку радиотелефона и положила в его карман, давая понять, что эта встреча не последняя. Однако он, едва отчалив от берега в обратный путь, швырнул трубку в белую кильватерную струю…

Неожиданный приезд кухарки надолго выбил Ярослава из равновесия. Овидий Сергеевич хотел поколебать его веру, разрушить образ скитнической жизни, приземлить и поставить его рядом с собой, чтобы не чувствовать своей ущербности. Или, напротив, возвыситься, сохранить целомудрие своей жизни не зря доходили слухи о пуританстве в Дворянском Гнезде, что вообще не вязалось с образом жизни «новых русских».

Создавалось впечатление, что Овидий Сергеевич даже запрещал своим людям общаться с научным сотрудником заповедника и его охраной, поскольку егеря тоже не вступали в контакт. Лишь однажды случился конфликт, когда на озере появился катер, прогулки на котором строго запрещались – в северных разливах были гнездовья лебедей, и охрана на первый случай предупредила людей Закомарного. К удивлению, они тут же убрали катер с воды и если отъезжали от своего берега, то только на резиновых лодках и в пределах, установленных охранной зоной.

А на вид – крутые бандюки, стриженные под нуль… Но были моменты, когда Ярослав стонал по ночам, жалея, что выбросил радиотелефон, и, пересиливая себя, лез под душ, чтобы укротить плоть. Это было какое-то наваждение: вода снимала боль тоскующей плоти, но через какое-то время становилось еще хуже, и он, словно наркоман, все увеличивал дозу купания.

Однажды весной после ледохода в охранной зоне заповедника появилась группа байдарочников, которых егеря завернули еще на пропускном пункте у моста через Маегу. И все-таки они проникли в заповедник, обойдя посты, и были остановлены в Лебединой протоке уже во время спуска, надо сказать, самой порожистой и опасной в половодье. Слаломисты считались народом менее вредным, их интересовали только сложные трассы, а байдарочники еще и пересекали озера, устраивая шумные, с музыкой, ночевки на берегах. В это время лебеди сидели на гнездах. Тут и разговаривать-то следовало шепотом. Егеря поступили, как обычно в таких случаях, жестко – конфисковали байдарки и указали путь из заповедника по суше. Ребята попались крутые, может, оттого, что все были с подружками и не хотели пасть в их глазах. Они изменили указанный маршрут и совершили дерзкий ночной налет на Скит, чтобы выкрасть свои плавсредства. Егеря в это время находились на своих постах, разбросанных по охранной зоне, поэтому Ярослав отбивался, а потом, когда нападающие открыли огонь из ракетниц, отстреливался в одиночку.

Обошлось без жертв и особого урона, если не считать, что от сигнальной ракеты загорелся чердак над мансардой. Зато Ярославу удалось взять одного пленного, который не успел отступить со своими, запутавшись в старых сетях, развешанных в сарае, – залез туда под шумок искать байдарки. Можно было бы захватить еще одного, пытавшегося высвободить товарища, да огонь на чердаке разгорался слишком опасно, так что второй удрал, разбив окно. Ярослав обрушил на пленного сети, а сам побежал тушить пожар. И лишь после этого, к изумлению своему, обнаружил, что пленный – не подросток, как показалось сначала, а молодая хорошенькая женщина небольшого роста, очень сильная: она визжала, царапалась, кусалась и напоминала пойманную рысь. Ярослав запер ее в складе, где хранилась техника и, кстати, реквизированные байдарки, а сам до утра сидел с карабином на чердаке: обиженные парни могли вернуться в любую минуту, чтобы вызволить подружку, на что та и рассчитывала, выкрикивая угрозы. Однако предупрежденные по радио егеря уже спешили на выручку, и, видимо, они-то и отпугнули нападавших. Те бросили пленницу и в тот же день исчезли из района: егеря потом двое суток прочесывали заповедник и не нашли никаких следов.

А пленница ждала их двое суток, не притрагиваясь ни к воде, ни к пище, забаррикадировалась изнутри и все грозилась, пока не охрипла и вовсе не потеряла голос. Ее следовало сдать в милицию, но стражи порядка не спешили в заповедник, добираться на мотолодке в разлив было опасно, вертолета по нищете своей нанять не могли, а пешком ходить уже отвыкли. На третий день она поняла, что ее предали и бросили, стала не то чтобы сговорчивей, а сняла баррикаду и позволила войти в склад, накормить и напоить себя.

– Кто ты? – спросила она хриплым, шипящим шепотом.

– Заместитель директора заповедника по научной работе, – представился Ярослав, не испытывая зла или неприязни, хотя только сейчас обнаружился урон, нанесенный пленницей: на снегоходе было разбито все пластмассовое и стеклянное, у мотоцикла фара вдребезги и провода вырваны, но самое печальное и смешное – тряпичные крылья дельтаплана изрезаны в лоскутья!

Только свои байдарки пощадила…

– Ты похож на волка, – заключила она, – на волка-одиночку.

– А ты на рысь, – парировал Ярослав, закрывая двери. – Посмотрись в зеркало.

После этого диалога он не мог заснуть и ходил возле склада, как голодный зверь, от несгибаемой мужской тоски мысленно рисуя самые безрассудные картины. И наконец не сдержался, отомкнул замок, вошел к пленнице, и она сразу все поняла.

– Ты этого не сделаешь, – готовая сорваться в истерику, проговорила женщина. – Ты же не волк… Ты же человек! Не делай этого! Не надо, пожалуйста!

– Я отпущу тебя, – пообещал он. – Утром покажу прямую дорогу, провожу…

– Не могу… Даже за свободу не могу. – Она забилась в угол, под рваные крылья дельтаплана.

Ярослав сел у стены, нахохлился и замер: решительность пленницы отрезвляла.

– Правда, не могу, – прошептала, приподняв лохмотья. – Ну почему обязательно… так? За свободу, за деньги, за тряпки?.. Почему?!

– Прости, – выдавил он. – Не хватило силы… Ночь, одиночество. Потерял контроль.

Она выбралась из своего угла, присела чуть в сторонке.

– Даже имени моего не спросил! Как же так? Почему?

– Буду звать тебя Пленницей.

– Как? Пленницей?.. Впрочем, да, я твоя пленница. Но это не значит твоя рабыня!

– Завтра уйдешь, – проговорил Ярослав. – Сама уйдешь, напрямую через кряж, чтобы егеря не задержали. Выйдешь к мосту через Маегу, там поймаешь машину…

– Просто так уйду? Ты меня отпускаешь?

– Да, просто так…

– А можно сейчас уйти?

– Можно… Только ночь, как ты пойдешь? А идти надо по осыпям, к тому же здесь зона глубинного разлома. Старожилы говорят, идет, идет человек, вдруг земля раскроется – и нет его.

– Странный ты парень, – вздохнула Пленница. – Волк, но не злой.

– Кто сказал, что волки злые? С точки зрения овцы – да. А если у них такой образ жизни?

– Понимаю, ты осатанел от одиночества.

– И давно…

– Что же тебя держит здесь? Работа?

– Мне здесь хорошо, а одиночество я люблю и ненавижу.

Она помолчала и, кажется, улыбнулась в темноте.

– Я тоже люблю его и ненавижу. А еще – риск люблю и ненавижу. Свободу. И мужчин. Все люблю и ненавижу.

Она молча сняла свитер, майку и бюстгальтер, легла на груду старых сетей, холодная и равнодушная, будто на операционный стол.

– Подойди ко мне, – попросила через некоторое время, – Что же ты?..

Ярослав встал и вышел из сарая, не замкнув дверь.

– Почему ты ушел? – кричала Пленница из-за двери. – Кто ты такой? Я не верю!.. Ты что, импотент? Не можешь? Или идейный? Эй, мужчина? Идейный, что ли? Эй?! Ты же хотел меня?!

Он хотел сейчас одного – чтобы она исчезла на рассвете, чтобы не видеть ее днем, как будто ничего не было. Искупавшись под ледяной водой, он пошел спать, а чтобы Пленница не зашла в терем, если вздумается ей попрощаться, он запер дверь на засов и неожиданно спокойно и быстро заснул.

Она не исчезла на рассвете, и когда Ярослав выбрался утром на балкон, увидел Пленницу, собирающую цветы.

– Можно я останусь? Ненадолго? – попросила она. – Поживу в этом сарае? А тебе мешать не буду! Наоборот, помогу! Я все умею.

– Живи, – согласился он, скрывая неожиданную радость от такого ее решения и совершенно забыв, что о Пленнице знают в милиции Усть-Маеги и скоро приедут, чтобы забрать.