– Как только стемнеет…

– А я хочу сейчас!

С ней было трудно спорить, и, чтобы уйти от ответа, Ярослав принес свой спортивный костюм и, указав на дверь, попросил переодеться. На удивление, она не воспротивилась, а только улыбнулась понимающе и удалилась в комнату. Тем временем он постелил новую клеенку и накрыл на стол, поразмыслив, выставил водку: более благородного напитка в доме не было.

Прошло минут пять, Юлия не появлялась, он подумал и убрал со стола водку… Потом снова вернул на место: к волчьей пище и напитки соответствующие…

И опять передумал: второпях надавил в кастрюльке собранной по весне клюквы, вылил туда водку и добавил сахара. Получилась розовая полусладкая настойка, которая смотрелась в лучах заходящего солнца как дорогое вино.

Еще через пять минут не выдержал и подошел к двери, легонько постучал, окликнул – полная тишина.

Тогда он приоткрыл створку и с опаской заглянул в комнату.

Юлия спала на его постели, так и не успев переодеться в костюм, который держала в руках, и на ее расслабленном от сна лице Ярослав увидел высшую степень блаженства.

И только сейчас она стала сама собой – призраком с каштановыми волосами…

Часа три, до темноты он бродил возле своего терема, отгонял обнаглевших горных козлов, пробовал копать грядки, однако мысли были прикованы к спящей Юлии. Самое время было отвести ее в мансарду и показать иконы, на которые так долго покушался хозяин Дворянского Гнезда, вероятно, узнав на них Юлию. Но разбудить ее не хватало мужества. Он угадывал в ней властную, сильную женщину и готов был ей подчиняться…

Где-то в подсознании еще бушевал протест человека, привыкшего к одиночеству, к замкнутой жизни, к собственной власти над собой, но он уже знал, что никогда не сможет противостоять ей, и в эти мгновения вспоминал свою мать, воля которой была непререкаема.

Он занес и развесил в доме ее одежду, не удержавшись, ощупал карманы куртки и нашел шведский складной ножик, газовую зажигалку, крохотное зеркальце с расческой и половинку бутерброда с колбасой, аккуратно завернутого в бумагу.

Для ее припасов не нужно было ни рюкзака, ни дамской сумочки…

Иногда он осторожно входил в комнату, укрывал ее своим полушубком, поправлял его – а в общем-то искал причину, чтобы, замерев у изголовья, любоваться ее лицом. В полутьме оно казалось прекрасным, как икона, написанная во тьме, от глубокого сна гримаса усталости стаивала, и чудилось, что возле губ вызревает легкая улыбка.

В полночь он развел в теплой воде сгущенное молоко и, оставив попытку растолкать, стал поить сонную. Голова Юлии лежала на руке, согнутой в локте, пересохшие губы ловили край кружки, он едва влил ей в рот молоко, и половина пролилась на полотенце.

– Сколько времени? – вдруг спросила она хрипловато.

– Двенадцать ночи, – успокоил он, укладывая ее голову на подушку, хотя был уверен, что она не просыпалась.

Потом он развел на улице костер, повесил чайник и принес гитару – так обыкновенно он проводил вечера, когда был один. И обнаружил, что глушить мужскую тоску вовсе нет необходимости, на душе спокойно и весело. Разве что в ночной птичий гам изредка вклинивался долгий и трубно-звучный лебединый крик, доносящийся с озера: что-то птиц беспокоило, возможно, по берегу рыскали лисы.

Вдруг ему показалось, что она встала, в темноте бродит по терему и не может найти дверей. Ярослав побежал к дому, зажег у входа свечу, осветил коридор – никого. Юлия спала, раскинув руки и сбив на пол овчинный полушубок; полотенце давно развязалось на груди, и ее обнаженное чуть изогнутое тело в темноте источало свет. Ей было жарко, влажный лоб, и при этом пересохшие, шершавые губы…

Он накрыл ее простыней, но когда вернулся с кружкой воды, она снова оказалась раздетой. Пила на сей раз хоть и жадно, но пролила на грудь совсем немного, растерла воду с блаженной улыбкой.

– Талая вода… солнечная энергия… Но эта вода еще и святая. Ты же ничего не знаешь. Она святая…

– Да-да, – согласился он, бережно опуская ее на постель. – Спи, еще ночь…

– Холодная капля дождя, – пролепетала она замирающим голосом. – Ударилась о висок…. И согрелась.

Ярослав посчитал это за сонный бред, однако когда снова оказался у костра и мысленно повторил сказанное Юлией, узрел в этих словах глубокий смысл. Это напоминало слова из песни, поэтому он подтянул к себе гитару и стал подбирать музыку. Композитор из него был никудышный, однако тут что-то начало получаться.

Холодная капля дождя Ударилась о висок И согрелась…

Он словно оттолкнулся от этих строк, нашел ритм, выстроил несколько музыкальных фраз, и получилась удивительная мелодия. Только слов к этой песне не было, вернее, не находилось иных, чтобы продолжить заданную Юлией тему. В голове и на языке вертелись какие-то обрывки – что-то о талой воде, о живой воде и о солнечной энергии…

И только начало складываться – еще бы миг, и все сошлось, как пасьянс, но Ярослав вдруг снова ощутил толчок тревоги – показалось, ее сейчас нет в доме! Он бросил гитару, осторожно пробрался в терем и приоткрыл дверь комнаты – кровать была пуста…

Не поверил, ощупал постель руками – одеяло еще хранило тепло…

Он отыскал фонарик – запускать электростанцию было некогда, – обошел весь дом, позвал вполголоса:

– Юля!.. Юлия!

Кричать было бесполезно, он чувствовал пустоту. Выскочив на улицу, Ярослав пошарил лучом возле терема, хотя и без того ночь выдалась светлая, человеческую фигуру можно увидеть без фонаря.

Она исчезла…

Отвлекся всего на полчаса, и вот потерял…

Он стоял, тупо соображая, уж не галлюцинации ли все это – ее появление в Скиту? Не итог ли это тоскующего воображения? Он снова заскочил в дом, нашел развешанную на веревке ее одежду, осмотрел – нет, вот же! Вот! И запах ее… Неужели ушла? Неужели ее ждал какой-нибудь боярин в заранее условленный час?

Если ушла, то обратным путем, по лестнице вниз, к озеру, и можно еще догнать! Ярослав кинулся под гору по лестнице, но скоро потерял ее ступени и помчался по развалу. Чудом не свернул шею, кувыркнувшись на влажном от росы лишайнике…

На берегу ее тоже не оказалось. Он предполагал, каким маршрутом Юлия может уйти, пробежал с километр, а может и больше, и встал: так далеко уйти бы она не могла, даже с помощью боярина. В темноте, на ощупь, целый час надо, чтобы одолеть это расстояние, а если бы подсвечивали дорогу фонарем он бы заметил с горы…

Назад он брел растерянный и опустошенный – так и заканчивается погоня за призраком: рукой не возьмешь, и если даже настиг, промчишься сквозь него, как сквозь облако…

Ярослав стал подниматься по лестнице, теша мысль о чуде: допустим, он войдет сейчас в комнату, а она там, и никуда не исчезала. Ноги одеревенели, каждая ступень давалась с трудом, и было одно желание – лечь на этой лестнице и больше не двигаться. И он бы лег, если в следующую секунду не заметил на белесом горбе ледника ясно различимую черную точку, движущуюся вниз. Это был человек! Горных козлов в это время хлебом не заманишь на лед!

Ступени он одолел одним духом, перескочил через свой огород и полез в гору напрямую, не по тропе. Буксовал на осыпи, обрушивая вниз щебенку, хватаясь за кустики, забирался на уступы – гора-то была пустяковая, чуть больше трехсот метров, но показалось, Эверест штурмовал, пока достиг нижней кромки тающего снега с северной стороны.

И перехватил ее у этой кромки. Юлия несла в руках кусок крупитчатого, фирнового льда…

Ярослав сел на камень. Под ногами журчала вода. Чуть ниже был устроен желоб, переходящий в трубы, по которым вода попадала в молоковозную бочку.

– Я потерял тебя, – сказал он. – Почему ты пошла одна?

– Не хотела отрывать, ты так самозабвенно играл…

– Можно было подождать рассвета…

– Нет, нельзя ждать… – Голос ее стал жалостным. – Знаешь, я поскользнулась и упала. А лед, как битое стекло… Твои брюки порвала, и, кажется, теперь у меня синяк. Колено болит…