Как выяснилось, спецслужбы уже рыщут повсюду и беспорядочно, однако при этом, как обычно, скупы на информацию, поставляемую в Генпрокуратуру.

Бурцеву полностью развязали руки, как бывало в мирное время, и наделили всяческими полномочиями, как и положено во время революции.

В подмосковной психлечебнице, куда отправили Губского, следы терялись: было документальное подтверждение, что больной из-за перегрузки закрытого отделения переправлен в Томскую больницу республиканского значения вместе с другими, однако туда прибыли все, кроме каперанга. То ли выкрали, то ли попросту сбежал по дороге, а медики из корпоративных интересов спрятали концы в воду. Начинать следовало с монастыря, куда Бурцев и отправился в командировку, причем с легендой московского сноба-следователя, которого отрывают от важных дел розысками какого-то монаха – руководство боялось любой огласки…

Все это напоминало страуса, спрятавшего голову в песок. Работая в Оптиной пустыни, Сергей хорошо изучил монастырскую жизнь и устав: если человек ушел от мира и принял постриг, то настоятель знает о новом иноке буквально все, каждый его шаг, поступок, грех, всякую его самую тайную мысль. Правда, есть тайна исповеди, но есть ли она в данном случае, никто гарантировать не может. Слишком неординарной личностью был каперанг Губский, слишком много умел, видел и помнил, чтобы это кого-нибудь не заинтересовало, кроме святых отцов.

Не случайно же его похитили…

Свято-Кирилловский монастырь находился в черноземной зоне, среди распаханных озимых полей, по-зимнему занесенных снегом, но мокрых и непролазных, зато на холме, подпертом быстро нищающими, некогда крупными совхозами. Наполовину разрушенный, он напоминал взятую долгой осадой и отданную на разграбление крепость: огромные прораны в каменных стенах, частью снесенные, частью ободранные купола, будто ядрами исклеванные храмы и братский корпус. Из срезанного до половины шатра колокольни торчала ржавая емкость – звонницу переоборудовали под водонапорную башню, откуда до сих пор питались оба совхоза. Разор был настолько мощным, что все следы реставрации, если смотреть издалека, растушевывались и терялись, однако, поднимаясь на травянистый холм, обнесенный проволочной поскотиной, Бурцев стал замечать, что основная церковь покрыта уже новой, потускневшей от кислотных дождей оцинковкой, восстановлены кресты, залатаны и только еще не выбелены стены, да и братский корпус – под шиферной крышей, со стеклами в окнах и дымами над трубами.

А дорожки между заснеженными цветочными клумбами вычищены и посыпаны белым речным песком.

Обряженные в серую, тюремную одежду послушники разгружали тракторную телегу с каменным углем, таская его ведрами в кирпичный сарай.

Наведаться в монастырь Бурцев решил на следующий день после приезда, поскольку ни в областной прокуратуре, ни в милиции никакой дополнительной информации не было – только то, что есть в деле. Местные власти плохо знали, что происходит за стенами на холме, даже не могли назвать точной цифры, сколько там сейчас проживает насельников и послушников, не понимая различия между ними. Известно было лишь имя настоятеля – иеромонах Антоний, в миру Александр Федорович Недоливко, и то, что. Свято-Кирилловскую обитель передали Церкви и открыли в 1983 году, когда еще ничего не передавали и не открывали.

Правда, участковый кое-что прояснил и зачитал имена и фамилии монастырской братии, но списки у него были годичной давности, и Губский там не числился вовсе. Ни под мирским, ни под святым именем, а был вписан позже, когда его уже похитили и настоятель сделал соответствующее заявление.

Согласно данным участкового, в обители проживало пять монахов и семнадцать послушников – не много, но и не мало для такого монастыря.

Отец Антоний после утренней службы отдыхал в своих покоях, и прежде чем попасть к нему, пришлось ждать около часа, молодой чернобородый монах-привратник заглянул к нему и вышел обратно на цыпочках, сообщив, что настоятель спит и будить нельзя. Сергей особенно и не настаивал, рассчитывая тем временем разговорить привратника и как бы ненароком спросить о похищенном Рафаиле, но, похоже, устав в обители был строгим, и монах без благословения Антония разговаривать с приезжим из Москвы не решился.

Ровно через час настоятель сам вышел в приемную и не показался заспанным, наоборот, собранным и слегка озабоченным. На вид ему было за пятьдесят, седобородый, крепкий и статный мужчина, привыкший повелевать. У Бурцева возникло ощущение, что тот ждал его, хотя предупредить о приезде следователя никто не мог.

Если только привратник, но тогда отец Антоний точно не спал…

Он впустил гостя в просторную, обставленную мягкой мебелью переднюю, где, вероятно, принимал посетителей, и усадил в кресло. Изнутри братские покои напоминали скорее богатый офис или пятизвездочный отель, чем келейки отшельников: пожалуй, монастырь не очень-то бедствовал, как показалось сперва, и имел солидных грешников-спонсоров, во искупление вины перед Богом приносящих сюда свои капиталы.

На столике под иконами со светящейся лампадкой стоял телефон-коммутатор, который более всего казался тут лишним и неестественным: чтобы позвонить из Оптиной пустыни приходилось ездить чуть ли не в Калугу…

От настоятеля не ускользнуло внимание гостя, сосредоточенное на обстановке, он открыл дверцу голландки и стал подбрасывать аккуратные березовые полешки. Печь тут существовала скорее для уюта: под окнами стояли импортные электрические обогреватели.

– А вы надеялись увидеть нищету и убогость? – довольно спросил настоятель, усаживаясь в кресло напротив. – Между прочим, это один из первых монастырей, вновь открытых при Советской власти.

Чернобородый послушник внес чай и вазочки с вареньем, конфетами и печеньем, расставил на журнальном столе, проверил печь и, поклонившись у порога, безмолвно удалился.

– Простите, как вас лучше называть? – Бурцев положил на колени свой портфель и отстегнул замок.

– Полагаю, официально, – мгновенно сориентировался отец Антоний. – В миру зовут Александр Федорович.

– Как вы понимаете, я приехал не чаи распивать. Хотя нравится тут у вас, уютно… – Бурцев вынул диктофон. – Не против, если для скорости я запишу нашу беседу на пленку?

Реакция последовала неожиданная.

– Ни в коем случае! Запрещаю. Никаких записей. Бурцев покосился на телефон, с сожалением убрал диктофон и достал блокнот с авторучкой, проворчал:

– Да, в чужой монастырь со своим уставом не ходят…

Отец Антоний тут же поправился:

– Поймите правильно, нам запрещено. Нельзя без благословения владыки.

Этот всесильный здесь человек еще кому-то подчинялся и чего-то опасался, хотя внешне не производил такого впечатления. Почему-то в Оптиной пустыни записывались на магнитофон не только старцы, но монахи и послушники, не считая это нарушением каких-то правил и никого не спрашивая.

– Надеюсь, Александр Федорович, вы хорошо знали инока Рафаила?

– Безусловно. – Настоятель вновь стал вальяжным. – Я совершал обряд пострижения и дал ему имя.

– Когда он пришел к вам?

– Семнадцатого октября…

– И сразу же получил иноческий сан? Без испытательного срока?

– Это у нас называется послушание… Да, через неделю он принял малую схиму и готовился к схиме.

– То есть, если я приду к вам и попрошусь в монахи, вы меня тоже пострижете через неделю?

Александр Федорович, не вставая, осторожно снял клобук, утвердил его под иконы, расправил скользкую шелковую фату.

– Нет, вас не постригу и через год.

– Почему же Губский удостоился такой чести? Насколько я знаю, это была привилегия царей или неугодных царевичей. Простите мою настойчивость, но мне нужно понять, кто он, чтобы разобраться, почему его похитили. А я, к сожалению, имею слабое представление о монастырских правилах.

Играть с ним в поддавки следовало осторожно: настоятель тонко чувствовал фальшь.

– У меня сложилось другое впечатление…

– Кое-что успел почитать, пока ехал к вам. И это почти все мои знания.