Сверкая свежесодранной краской, чёрный Альмера кувыркался по «встречке» в лучах заходящего июльского солнца, а мимо медленно, как в сказке, скользили многотонные фуры, в кабинах которых остервенело крутили рулями дальнобойщики с выпученными глазами. Всё это созерцалось Димой, который за неимением более подходящего занятия и пристегнутого ремня безопасности, летал по утлому внутреннему пространству японского автомобиля, не обращая, впрочем, на себя никакого моего внимания. Все тело горело, но ни шевельнуться, ни двинуться я не мог.
«Машина в огне, — мелькнула в голове мысль. — Нужно выбираться, иначе смерть!»
Ни вздохнуть, ни открыть глаза у меня не выходило. Враскоряку наш болид остановился посредине шоссе, и печальный ободранный Дима, отстегнув мой ремень безопасности, тащил меня прочь из искореженного кредит-кара.
Где-то далеко на том конце провода, горько рыдала мама. Отчаянное Димино «Сзади!» в её трубке сменил звук удара и скрежет металла, а теперь она слышала в тишине только сдавленный хрип — это я пытался протолкнуть в деформированную грудь хоть глоток кислорода и не мог.
Кровь густыми чёрными каплями стекала по моим волосам и капала на асфальт, автомобили с визгом и скрежетом проносились мимо, отчаянно пытаясь объехать неожиданную преграду, а побитый оглушённый Дима всё тащил и тащил меня через дорогу к спасительной обочине.
Помните, в пятой главе я говорил вам про неизменность временной ткани? Так вот, где-то там он и сейчас, шатаясь, тащит меня по асфальту, и никто из нас не знает, чем это закончится…
- Да врёте вы всё, — задиристо хмыкнула Инна. — Подрались на дискотеке где-нить…
В её маленьких чёрных глазах плясали насмешливые искорки. Тёмные от дешёвого вина губы плотно обхватили тонкую сигарету и через мгновение окутались клубами молочно-белого дыма.
- Много бы я дал, чтобы это было враньём, — дернул я плечом, покривившись от боли.
Мой взгляд прикован к маленькой капле пота, которая скользнула по бронзовому виску восемнадцатилетней девушки, стремительно переместилась в ложбинку над ключицей, после чего скатилась по склону между двух упругих на вид холмиков, едва прикрытых узенькой полоской белого топика. Крупные коричневые соски, как два непослушных щенка, упрямо топорщились сквозь ткань, полностью парализовав мои рассказывательные способности.
Ох, уж эта «природная обезьяна» из предыдущей главы!
В тамбуре было действительно душно.
- А не выпить ли нам ещё по одной за знакомство, девушки? — приосанился Дима, обращаясь в основном к подруге Инны, голубоглазой блондинке Пелагее. — Я думаю, Паша будет не прочь сыграть вам что-нибудь ещё на гитаре, а я пока в вагон-ресторан возьмём виски, а то от вашего вина только изжога!
Конечно, я был не прочь. Выехав из Москвы победителем, я возвращался побитым мудаком-неудачником, и оставаться в трезвом сознании сейчас было невыносимо.
- Пелагея, может, составишь мне компанию? — Дима церемонно оттопырил локоть, увлекая девушку за собой по узкому проходу купейного вагона.
Как я и думал, целовалась Инна великолепно. Наши тела бились в тесном вагонном пространстве, сокрушив натюрморт из пустых бутылок и нехитрой закуски на столе.
Дима с Пелагеей, заговорщически улыбаясь, вернулись через полчаса с бутылкой Джемисона и литрушкой Колы.
- У нас с Пелагеей, по-моему, как бы все нормально продвигается, — хитро подмигнул мне брат, когда мы вышли в тамбур. — В вагоне ресторане замутил с ней «брудершафт» с поцелуями. А у вас как?
- Да как, — смущенно улыбнулся я в ответ. — Она в Москву к жениху едет…
- Превед, медвед! Ну как вы доехали? Надеюсь без приключений — раздался в трубке знакомый писклявый голос. — Представляешь, мама приехала с дачи и не привезла мой сарафан! А я в нем хотела поехать на озеро на твой день рожденья. Я ей десять раз говорила, что ты купил машину, и мы теперь будем ездить по выходным на озера, а она не слушает…
- Мы разбились, — оборвал я поток слов девушки. — Машина не подлежит восстановлению.
- Как? Что, вообще? А как же мы будем ездить купаться? Бли-и-и-ин… Что нельзя было повнимательнее ехать? Я, вообще-то, уже спланировала…
- Оль, — оборвал я поток капризных упреков из трубки. — Я думаю, нам не надо больше встречаться…
Что такое Любовь? Безумная неразделенная жертвенная страсть, когда отринув самоё себя, мы растворяемся без остатка в мощном потоке света и высокого, такого, что аж дыхание захватывает, как будто падаешь с двенадцатиэтажки, чувства.
Этот сумасшедший восторг, обретение абсолютного бесстрашия, а, значит, на какое-то бесконечное мгновение обретение бессмертия. Если с радостью идёшь на смерть, ты равен Богу! Ничто не сравнится с этим наркотиком. Никакие мухоморные напитки скандинавских берсерков.
И лишь одно плохо, что как долго не длилось бы это мгновение, оно неминуемо должно закончиться и принести самое страшное похмелье в жизни. Такое, от которого не спасут наркотики. В душе образуется чёрная дыра наполненная сворой страхов-демонов. Захочется нажать курок, влезть в петлю и сделать шаг с настоящей, бетонной обшарпанной многоэтажки.
Но только не будет с тобой уже этого пьянящего чувства неуязвимости.
Не ангелом с крыльями за спиной ты шагнешь в вечность, а скулящим ненавидящим свое жалкое существование сильнее, чем свой страх окончить его, комком бренной плоти. Клянущим ту, которая ввергла тебя в этот ужас. Обожающим ту, которая хоть на секунду позволила забыть о нём.
Мне кажется, что все обстоит именно так с любовью.
Но разве все согласятся со мной? Многие люди называют любовью преданность, уважение, порядочность… да мало ли что кому нужно. Многие люди не хотят иметь с бездной ничего общего. Ни парить над ней, ни тем более падать в неё не входит в их планы.
Так… два уголька лежат рядом, засыпанные золой и выделяют ровно столько тепла, сколько надо, чтобы совсем не остыть и не угаснуть. Но этого тепла хватает на долгие годы.
Чья любовь лучше? Я не знаю, а судить не хочу. Судят лишь самодовольные болваны, ханжи и лицемеры. Я не из их числа.
Одно знаю точно, с Олей любви у нас так и не случилось.
В этот период ко мне приехал Дэн.
- Ты совсем не изменился, — сказал он.
Дэн — один из самых близких моих институтских друзей приехал в Москву совершенно неожиданно. Видеться нам доводилось, к сожалению, очень редко. Он жил в далеком Новороссийске, раз в полгода выбираясь в командировки в Москву.
- Ты совсем не изменился, Пашка, — сказал он, когда мы сидели за столиком украинской корчмы на Новокузнецкой и вспоминали старое за графином с хреновухой. — Единственный из всех друзей моих. И я это очень ценю!
Это было сказано как комплимент. Он имел в виду «каким ты был нормальным парнем, таким и остался». Я и сам любил его именно за это качество. Мне казалось, это качество — признак хорошего человека.
Но позже я задумался.
Я действительно закостенел в своих убеждениях и ценностях. Всю жизнь торчал замшелым валуном посреди потока бурно меняющегося мира вокруг. И, если честно, эта позиция не делала мою жизнь проще.
Ещё вчера мир был здесь — прямо передо мной — простой и однозначный. Не всегда добрый, но всегда понятный. Я думал: «Ну, вот меня били, учили, ругали, воспитывали. Я впитывал, как губка. Принимал форму, ловил мудрость жизни. И, наконец, понял, как жить. Теперь буду идти по этому миру, как фрегат по волнам. Уверенный и упорный. Буду жить по совести, идти вперёд легко и с улыбкой, чтобы и всем остальным людям на земле стало ясно — только так и нужно жить».
И пока думал так, и радовался тому, что «понял жизнь», реальность стремительно менялась, выбивая землю из под ног.
А друзья проявляли гибкость. Адаптировались, подстраивались.
И вдруг оказывалось, что мы уже смотрим в разные стороны. Они по ветру, а я совсем не туда.
