Когда сменившийся с вахты старший офицер пришел вечером к командиру за распоряжениями, то застал его изучающим карты района предстоящей операции. К удовольствию помощника, Житков сказал:

– Завтра приступим к выполнению задачи.

– Разрешите взять у вас карту. Я должен инструктировать штурмана.

– Нет, – отрезал Житков. – Корабль поведу я сам.

Это решение удивило офицера, но Житков предупредил готовый сорваться у него вопрос:

– Задание очень серьезное. Я лично отвечаю за него от начала до конца.

– Каждому из наших людей, я, не колеблясь, доверил бы не только любое задание, но и собственную жизнь, – заметил офицер.

– Речь идет сейчас не столько о моей или вашей жизни, сколько о выполнении задания. Такой ответ я предпочел бы услышать от своего офицера.

Помощник покраснел.

Житков отпустил его молчаливым кивком головы.

Едва успели затихнуть шаги капитан-лейтенанта, как в дверь осторожно постучали. Это был Мейнеш с ужином на подносе. Он молча поставил кушанья на стол и исчез. Потом так же молча убрал посуду. Он действовал, как самый исполнительный буфетчик.

Перед тем, как Житков лег спать, к нему снова зашел Мейнеш. Вполголоса, но настойчиво он спросил:

– Мне очень важно знать: что с капитаном?

– То, что и должно быть…

Мейнеш испытующе посмотрел на Житкова.

– Должен ли я понять вас так, что капитан… в руках русских?

После секунды колебания Житков ответил на вопрос вопросом:

– А если… так?

Мейнеш покачал головой.

– Это было бы очень печально. – И решительно заключил: – Грубая ошибка!

– Как вы сказали?

– На вашем месте я бы предоставил ему возможность бежать.

– Вы понимаете, что говорите? – рассердился Житков.

Но Мейнеш оставался очень спокоен и все так же, вполголоса, но твердо повторил:

– Пусть лучше ему дадут бежать. – И тоном, уже совсем не подобающим простому буфетчику, добавил: – Хорошенько подумайте. Хорошенько!

С этим он и ушел. И сколько Житков ни раздумывал над истинным, как ему начинало казаться, скрытым смыслом слов Мейнеша, он не мог их понять. Так ни до чего и не додумавшись, он лег спать, приказав не будить себя иначе, как по тревоге. Радист получил распоряжение в любое время доставлять Житкову все шифрованные сообщения.

Найденов пришел в себя от нестерпимого жара, опаляющего голову. Горела меховая одежда, тлел сбившийся на сторону шлем. Он сорвал его и стал бить по горящей одежде рукавицами. Это плохо помогало. Тогда он сообразил, что рядом есть более действенное средство – вода. Волны ударяли в остатки самолета. Найденов окунулся в ледяную воду. Огонь больше не угрожал ему.

Левая плоскость, где был расположен бак, который успели залить бензином, оказалась оторванной взрывом от центроплана и отброшенной далеко в сторону. Фюзеляж и другая плоскость продолжали держаться на воде благодаря пустым бакам – центральному и правому крыльевому. Большая часть кабины уже наполнилась водой, хвост погрузился. Найденов надеялся, что некоторое время остатки машины еще продержатся на поверхности моря. Но какой ему от этого прок, он и сам не знал. По-видимому, человек уж так устроен, что во всякой оттяжке конца, даже явно бесцельной, он склонен видеть благо.

Найденов подошел к отсеку радиста. Там по-прежнему лежал Витема, связанный и втиснутый в узкое пространство между переборкой и станцией.

Найденов стоял в раздумье, что делать с пленником, когда раздался какой-то слабый звон. Остатки самолета качнулись, и Найденов полетел в воду…

С тех пор, как находившийся в море спасательный буксир «Пурга» перехватил призыв горящего фашистского танкера о помощи, прошло немало времени: Иван Никитич не сразу согласился на предложение Элли, пользуясь темнотою, подойти к танкеру, взять его на буксир и отвести к себе.

«Если экипаж ко времени подхода „Пурги“ покинет танкер, – задача сведется к тому, чтобы справиться с огнем. Если же у немцев хватит выдержки не покинуть судно, то, пожалуй, придется вернуться ни с чем», – думал старый капитан.

Стоя рядом с Элли на ходовом мостике «Пурги», он вглядывался в метущееся над горизонтом зарево пожара.

– Эй, на руле! Держи ближе к танкеру с наветра. – И мгновенно переключившись на английскую речь, обратился к Элли: – Товарищ Глан, прикажи готовить шлюпку – пойдешь на танкер.

Скоро дыхание пожара стало опалять стоящих на мостике «Пурги».

Иван Никитич почесал затылок.

– Такое разве потушишь?!

– Все-таки разрешите взглянуть, – сказала Элли.

– Словно отсюда не видать? Бензин. Давно взорвался. Гляди, на что палуба похожа. Просто чудом на плаву держится.

– Может, людей снять надо?

– Э! Все давно изжарились либо сбежали…

– Разрешите все-таки спустить шлюпку? – настаивала Элли.

Капитан нехотя согласился. Тали скользнули в блоках шлюпбалок. Через несколько минут шлюпка Элли отвалила от борта «Пурги». Когда она скрылась в дыму, стлавшемся по морю вокруг пожарища, из той же самой дымовой пелены показался немецкий сторожевой катер. Расчеты двух сорокапятимиллиметровок, стоявших на носу и на корме «Пурги», не раздумывая, открыли по нему огонь.

С борта немецкого катера заговорили крупнокалиберные пулеметы, а через минуту и носовая пушка. Людям спасательного буксира, не предназначенного для боя, было трудно состязаться хотя бы и с маленьким боевым кораблем. Через несколько минут «Пурга» получила два прямых попадания в борт, против котельной. Буксир окутался клубами пара.

Травя пар из пробитого котла, «Пурга» пыталась отойти под ветер, чтобы воздвигнуть между собою и немцами корпус горящего танкера. Но выйти на его подветренную сторону оказалось невозможным. Удушающий черный дым и палящий жар заставили Ивана Никитича тут же отказаться от своего плана. Он решил, что самое правильное – поскорее уйти в битый лед. Прочный корпус буксира позволяет углубиться в него дальше, чем это удастся немецкому сторожевику. Но старик помнил о шлюпке Элли. Он не мог бросить на произвол судьбы товарищей. Потянув рукоятку ревуна, он дал несколько тревожных сигналов. Из клубов дыма показалась шлюпка. Ее заметили и гитлеровцы и очередями из пулеметов тотчас загнали обратно в дым. Так повторилось раз, другой. Иван Никитич понял, что немцы не дадут им соединиться, и решил под огнем противника войти в полосу дыма, а там, как за дымовой завесой, принять своих людей.

Старик не боялся пробоин в бортах судна. Он знал, что прочный корпус «Пурги» разгорожен достаточным числом непроницаемых переборок. Лишить буксир плавучести не так-то легко. К тому же ремонтные средства «Пурги», предназначенные для починки чужих корпусов, сноровка ее экипажа – все это позволит быстро залечить полученные раны. Поэтому капитан смело шел к намеченной цели.

До полосы дыма оставалось рукой подать, когда гитлеровцы по очертаниям «Пурги» поняли, с какого рода судном имеют дело. Командир немецкого катера рассудил, что мелкими снарядами трудно пустить ко дну это прочное судно. И вот катер, дав полные обороты машинам и оставляя за кормою высокий бурун, описал циркуляцию и повернулся кормою к борту «Пурги». Когда ее приземистый корпус уже скрывался в дыму, от кормы немца по направлению к «Пурге» протянулась белая борозда торпедного следа. С «Пурги» этой борозды видеть не могли, но последовавший в гуще дыма мощный взрыв с достоверностью сказал, что торпеда достигла цели.

Командир сторожевика схватил мегафон и крикнул на корму торпедистам:

– Благодарю за меткий выстрел!

Матросы повернулись к мостику и уже открыли рты для положенного уставом ответа командиру, но их никто не расслышал: голоса потонули в грохоте расцветшего светло-желтым сиянием взрыва.

Прошло несколько секунд.

Сверху на то место, где только что был катер, на клокочущую вздыбленной пеной поверхность воды падали его обломки. Воздух был еще наполнен запахом взорванного тротила, когда послышалось журчание воды, стекающей с рубки и с палубы поднимающейся на поверхность подводной лодки. Со стуком откинулась крышка люка. Несколько человек, выскочивших на палубу, с интересом и удивлением смотрели на место взрыва.