– Не Бураго, а Найденова.

– Уже?.. Что ж, поздравляю! – Хотя в голосе Житкова и не звучало большого энтузиазма, он все же крепко пожал руку друга. – Поздравляю вас, пастор Зуденшельд.

– Не Зуденшельд, а… Сольнес, – поправил Найденов.

– Сольнес? Но ведь ты сказал, что того норвежца на «Клариссе» звали не Сольнес, а Зуденшельд.

– Да, мне пришлось пережить двойное превращение, чтобы попасть на этот остров. Оказалось, что сам Зуденшельд не смог бы проникнуть сюда, не приготовь ему его единомышленники документов на имя Сольнеса, – пастора, допущенного немцами на этот остров.

Друзья поговорили еще некоторое время и решили немного отдохнуть. Но их приготовления ко сну были прерваны стуком в дверь. Хуль пришел сообщить, что в поселке происходит облава. «Гражданская гвардия» арестовала уже нескольких наиболее уважаемых жителей. Говорят, что их будут держать как заложников за русского беглеца.

Как только причетник ушел, в дверь снова осторожно постучали. Найденов приготовился без стеснения выпроводить нового посетителя, но это оказалась Элли. Она взволнованно рассказала о виденных сейчас сценах арестов. «Гвардейцы», не стесняясь, говорили, что заложникам грозит верная смерть, если русский беглец не будет найден.

– Они говорят, что первым расстреляют отца! – дрогнувшим голосом оказала девушка.

Житков стал поспешно одеваться.

– Куда ты? – спросил Найденов.

– Не могу же я допустить, чтобы он погиб из-за меня!

– Что же ты намерен делать?

– Пойду к Вольфу.

– И?..

– Там будет видно. Сейчас важно спасти невинных людей.

Найденов покачал головой.

– Никуда это не годится, никуда… Пока ты на свободе, мы скорее сможем помочь своим друзьям.

– Что же делать?

– Сохранять спокойствие и ждать… Если уж дела принимают столь крутой оборот, то я, как пастор, отправлюсь к немецким властям и попробую все уладить. Они не захотят открыто ссориться с церковью. Я оттяну репрессии.

– Что же будет с отцом? – пролепетала Элли.

– Сейчас я пойду к коменданту и попробую… – начал было Найденов, надевая свой черный пасторский сюртук, но договорить ему не пришлось: тяжелые удары в дверь прервали его слова. У крыльца послышался вой собак-ищеек.

– Мой след! – тревожно проговорила Элли. – Неужели я что-нибудь не предусмотрела?

Стук повторился. Найденов быстро перешел в другую комнату, поманив за собой Житкова. Он приподнял край ткани, которой был накрыт домашний аналой, и Житков юркнул под него.

– Молчи, что бы ни случилось! – решительно приказал Найденов и отпер дверь.

Несколько «гвардейцев» вбежали в комнату. Другие остались за дверью, сдерживая воющих овчарок. У предводительствовавшего «гвардейцами» бакалейщика Торвальда был смущенный вид.

– Не сердитесь на меня, господин пастор… – пробормотал он. – Я не мог пройти мимо вашего дома!..

– Всегда рад видеть своих прихожан, милый Торвальд, – спокойно ответил Найденов.

– Дело несколько необычное, господин пастор. – Лавочник явно не знал, с чего начать.

– Говорите смелей, – ободрил его Найденов.

– Я должен вас арестовать…

– Вы имеете дело со священником, Торвальд.

– Знаю, знаю, господин пастор. Это-то меня и смущает. Мне приказано взять вас в качестве заложника за русского беглеца. Я бы предпочел родиться немым, чем говорить то, что сейчас говорю: они решили первыми расстрелять вас и старого Адмирала, если в течение суток наши дураки не выдадут русского.

Элли испуганно вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Спокойствие! – повелительно произнес Найденов нарочито громко и отчетливо, так, чтобы слышал Житков. – Я требую спокойствия во что бы то ни стало. Никто не решится поднять руку на священника!

Если Житков не выскочил из своего тайника, то лишь потому, что понимал: этим только испортишь дело. Стоит «гвардейцам» увидеть его в доме священника, и все будет кончено. Ничто не спасет тогда Найденова от лап Вольфа.

«Гвардейцы» увели пастора.

В домике стало тихо. Житков осторожно выглянул из-под аналоя. У противоположной стены стояла Элли. Ее руки бессильно висели вдоль тела. Девушка казалась совсем слабой, беспомощной. Она сделала было шаг к Житкову, но потеряла силы и, падая, приникла к его груди, не стыдясь душивших ее рыданий…

Неожиданное сообщение отвлекло барона от повседневных дел: Германия напала на Советский Союз. Двадцать пять лет барон ждал этого и желал так, как может желать самый злобный враг. И все-таки известие выбило его из колеи.

Два дня барон бегал от дома к дому, от сборища к сборищу. Всюду, где шли разговоры, где собирались люди, обсуждая происходящее, можно было видеть рыжую голову и внимательно прищуренные воспаленные глазки барона. За сходную цену он готов был донести на каждого, предать кого угодно, кроме… Нордаля.

Избави бог, тронуть Нордаля или кого-нибудь из группы объединенных им патриотов. Барон знал, что тут его ждет жестокая кара. Для рыжего Вилли не было секретом, что Нордаль – душа тайной патриотической организации, поставившей себе целью борьбу с немецкими пришельцами. Казалось бы, самой первой задачей немецкого шпиона должно было быть раскрытие именно этой организации, ее разгром и предание в руки Вольфа всех патриотов. И если бы барон не был уверен, что ему одному удалось проникнуть в тайну Йенсена, он, может быть, и вынужден был бы, несмотря на панический страх перед слесарем, предать его. Но пока никто из немцев, кроме него, не знал о существовании патриотической организации. Поэтому барон решил молчать. Нордаля он боялся не меньше, чем Вольфа.

Когда усердствующий Торвальд принялся за изъятие заложников, барон поспешил к Вольфу.

Он сказал:

– Если вы позволите арестовать Нордаля Йенсена, то я перестану вам служить. Случись с ним что-нибудь – расплачиваться придется мне.

– Иногда вы умеете быть логичным, – холодно сказал Вольф. – Дальше!

– У меня есть все основания предполагать, что не сегодня-завтра я буду знать, где скрывается русский.

На этот раз барон не лгал. Он был убежден, что рано или поздно Нордаль, если он останется на свободе, должен будет войти в соприкосновение с русским. А по его следам доберется до беглеца и сам барон.

– Я приведу его к вам, как бычка на веревочке.

– Тысяча крон? – усмехнулся Вольф.

– Ну, нет, – сказал барон, – тут тысячей не обойтись. Я больной человек, господин Вольф. Мне необходимо серьезное лечение. А лечение требует денег. Больших денег, господин Вольф!

Вольф с презрением пожал плечами.

– Кажется, я даром хлеба не ем, – обиженно проговорил барон. – То, что я собирался вам предложить… – Он умолк, ожидая, что Вольф задаст вопрос. Но тот продолжал равнодушно рассматривать свои ногти. Барону пришлось закончить: – У меня есть план насчет Адмирала и пастора. Кажется, они сидят у вас бельмом на глазу.

– Короче.

– Если мне удастся провести к вам русского так, что никто не будет об этом знать, сможете вы сделать вид, будто он не найден?

Вольф недоуменно поднял бровь.

– Зачем?

– Это даст вам возможность расстрелять заложников: пастора и старого Глана.

– Положительно, сегодня вы превзошли самого себя. Прикажите выдать вам… сто крон!

– Моя мысль вам нравится? О, очень скоро я предложу вам кое-что совсем интересное. Просто удивительно интересное.

– Здесь не театр…

– Но, увы, и не больница. А я уже сказал вам: мне нужно лечить мое бедное сердце. Врач сказал, что оно может остановиться в любой момент. От простого нервного шока…

– Испуг труса вы называете шоком? – усмехнулся Вольф.

– От испуга или даже от радости. От любого потрясения… – Барон сделал жалостливую мину. – Вы смеетесь надо мной, а если бы вы знали, что значит больное сердце… Когда-нибудь вам скажут: ваш лучший друг барон скоропостижно…