Когда, наконец, они с Найденовым остались один на один, Житков принялся с особенной тщательностью раскуривать трубку и сосредоточенно молчал. Пустив несколько густых клубов дыма, он, наконец, пробормотал:

– Не нравится мне эта история с робой… Я еще раз взял в работу парнишку…

– Ну, и?..

– Темная история!.. Когда он вышел позавчера с завода, к нему подошел какой-то человек и предложил продать комбинезон. Паренек отказался. Тогда тот предложил обмен: роба на ботинки. А у парня бутсы были номера на четыре больше, чем нужно. Просто возмутительно: кто следит за обмундированием ребят?!

– Пожалуй, сейчас нам не до того, – насторожившись, ответил Найденов. – И что же, парень не знает, кто ему предложил эту мену?

– Ясно одно: для предложившего сделка была заведомо невыгодной. Ботинки стоят, примерно, в десять раз дороже старой робы. Мену совершил человек взрослый. Размер ноги – сорок; ступня узкая. Бывший обладатель ботинок пользуется для передвижения велосипедом.

– Даже если это верно, хотя я не уверен в твоем анализе…

– А я уверен.

– …повторяю: даже если это верно, то в городе слишком много велосипедов, чтобы это могло служить сколько-нибудь надежной путеводной звездой…

– Если бы велосипед был обыкновенным, – нетерпеливо перебил Житков. – Но у той машины есть характерная деталь: старомодная педаль – знаешь, такая, в которую нога вдевается?

– Помню, кажется, я когда-то видел такие.

– Вот именно: когда-то!.. Значит, таких велосипедов не так уж много. И значит…

Найденов рассмеялся.

– Ей-ей, ты меня уморишь! Ты что, всерьез решил записаться в доморощенные Холмсы? Это же смешно, Павел!

– Ну да, тебе смешно! Смешно то, что военный секрет оказался похищенным и мне грозят неприятности. Не говоря уже о существе дела. Неужели ты не понимаешь, чем это может быть чревато: тайна покрытия в руках врага!

– Ну, уж сразу и врага! – проговорил Найденов, но в тоне его отчетливо слышалась тревога. – Разумеется, это не может не волновать! Но почему ты решил, что роба непременно попала в руки кого-то, кто специально интересовался злосчастными «пятнами»?

– Если бы «кто-то»!.. Но, кажется, я узнаю здесь руку… нашего старого знакомого. – Житков потянул носом воздух. – Что-то кажется мне, будто пахнет тут капитаном Витемой.

Два дня ушли на выяснение того, кому принадлежит велосипед с пружинной педалью.

Таких велосипедов в портовом поселке оказалось три. Обладателем одного из них был молодой инженер тех самых опытных мастерских, где производились работы с составом Житкова. Второй принадлежал продавцу палатки «Металлолом» – тихому, пожилому человеку, день-деньской возившемуся с кучами ржавого железного хлама. Собственницей третьего велосипеда оказалась женщина – молодая учительница музыки. Она уже много лет жила со старушкой-матерью в небольшой даче и каждый день совершала поездки в город, на уроки. Рано утром ее видели идущей к станции. Ровно в семь она шагала от станции к даче, а по воскресеньям совершала по окрестностям прогулки на велосипеде.

По плану, разработанному вместе с органами контрразведки, начали с инженера.

Это был молодой человек, замкнутый и нелюдимый. У него не было друзей, могущих рассказать о его жизни. Все известное о нем укладывалось в графы заводской анкеты, очень длинной, очень подробной, но все же оставшейся всего лишь мертвой бумагой, которая не отвечала ни на один дополнительный вопрос. Попытка Житкова сблизиться с инженером не привела ни к чему, а его замкнутость и обособленность показались подозрительными. Внимание, как магнитом, притягивалось ко всегда запертой комнате инженера, которую тот сам убирал, в которой сам топил печь, – лишь бы никого к себе не впускать.

Житков подумывал о том, чтобы переселиться в комнатку, освободившуюся на днях в той же квартире. Но боязнь раньше времени выдать свой чрезмерный интерес к инженеру заставила отказаться от этой мысли.

Приезжая на завод, Житков мимоходом останавливался и у палатки с вывеской «Металлолом». Однажды, глядя, как приемщик терпеливо копается в куче ржавого хлама, он спросил:

– Давно занимаетесь этим делом?

– Сызмальства, – охотно ответил приемщик. – Начинал с того, что по помойным ямам всякую дрянь искал. Можно сказать – потомственный, почетный старьевщик, хе-хе!..

– Да… – задумчиво протянул Житков. – А одежда-то на вас – не по работе. Не жалко трепать? – спросил он, глядя на опрятное полупальто-сибирку приемщика.

– Привычка – великое дело. Прежде ведь прозодежды и в помине не бывало. От хозяев не давалась. Все, бывало, в своем работали. Вот и привык-с…

– Так-так. Ну, будьте здоровы.

– Наше вам, – приемщик снял потертое кепи.

Через два дня Житков сказал Найденову:

– Завтра переселяюсь в квартиру инженера!

– Если ты его действительно подозреваешь, то это переселение – ошибка. Ты спугнешь его.

– Смертным свойственно совершать ошибки…

– Но умным смертным столь же свойственно воздерживаться от них.

– В ближайший свободный день вы с Валей – у меня на новоселье, – упрямо сказал Житков и быстро вышел.

– Погоди, Павел! – крикнул Найденов, но в прихожей уже хлопнула дверь.

На второй день соседства Житкова с инженером Найденов навестил друга, ожидая услышать что-нибудь новое. Но Житков говорил о чем угодно, кроме робы. Всякий раз, как Найденов наводил, разговор на эту тему, Житков упорно от нее уходил. Он держал себя с тем особенным, подчеркнутым спокойствием, которым обычно преисполнялся, замечая признаки волнения Найденова.

– Мы сами должны ее найти, либо… – Найденов не договорил.

Житков подошел к висевшему на стенке плащу и, достав из его кармана жестянку с табаком, принялся старательно набивать трубку. Найденов с раздражением следил за его неторопливыми, нарочито спокойными движениями. Набив трубку, Житков тщательно закрыл банку и снова сунул в карман плаща. Закурив, с расстановкой сказал:

– Что ж… поищем! – Подумав, он прибавил: – Идем-ка, провожу тебя до автобуса. Завтра зайду за тобой. Начнем поиски.

Они в потемках побрели к остановке автобуса. Под ногами чавкала грязь поселковой улицы. Дождь наполнял все вокруг монотонным шорохом. Сквозь затемненные окна домов не проникало ни луча света. Друзья то и дело попадали в лужи и чертыхались сквозь зубы. Наконец в темноте послышался железный лязг и частое, как дыхание астматика, сопение старого автобуса. Друзья прибавили шагу. Найденов на ходу вскочил на подножку автобуса.

Житков не спеша побрел домой. Он уж хотел было завернуть в свой переулок, когда негромкие звуки рояля, донесшиеся из-за плотно занавешенных окон углового дома, заставили его замедлить шаги. Житков знал: в этой даче жила учительница музыки. Он поглядел на часы: половина двенадцатого. Подумать только! А ведь каждое утро чуть свет бежит на станцию… Что же она не спит так поздно? Ну, а раз не спит, то, может, не стоит ждать воскресенья, чтобы застать ее дома?

Он осторожно отворил калитку и подошел к дому. В одном из окон, у самого подоконника, был заметен едва уловимый просвет. Житков прильнул к стеклу. То, что он увидел, заставило его сердце забиться сильней.