Я тру висок. Чувство, словно меня ударили исподтишка.

— Этот ритуал, что он дает? — от досады перевожу тему. — Господи, вы убиваете людей. И ты... это позволяешь! В своем доме!

— Это старая традиция ковена. Убивать отпетых сволочей в новогоднюю ночь. Благодаря этому ритуалу, наши колдуны увеличивают магические силы, а из крови изготавливают...

— Вы отвратительны, — осекаю я. — Больные на всю голову психопаты! Каждый из вас способен убить человека. Даже Эмили! Ей-богу, она выглядит принцессой страны единорогов!

— О, просто к сведению: это традиция мужского ковена.

— Вы еще и делитесь?

— Мой ковен и ковен колдунов Висы когда-то слились в один. Я, конечно, верховная ведьма, но, видишь ли, должна считаться и с представителями твоего пола. Ведь нас много. Те, кого ты видишь сегодня, лишь маленькая часть. Близкий круг. Каждый из наших гостей курирует других ведьм и колдунов, которых набрал. Макс, скажем, курирует отшельников, Зои — небольшую группу ведьм из Германии. Я, мой дорогой Рекси, должна учитывать вековые традиции. Если ковену нужно провести обряд, пусть развлекаются, лишь бы оставили в покое мою душевную организацию, которая с каждым днем твоего пребывания здесь расшатывается до критического состояния. Еще вопросы?

Я хочу ее придушить.

— Знаешь, на секунду я решил, что в душе ты хороший человек, однако... ты такая же мразь, как они.

— Свали, ради всего нечистого.

— С радостью! И одновременно большим сожалением, ибо сегодня я совершил ошибку, о которой весьма сожалею — спас тебя от размозжения черепа!

Кидаю в Сару мокрую от снега тряпку и театрально захлопываю дверь в спальню. Жест горяч и громок, судя по хлопку — возможно, слишком громок и пылок и скоро я буду корить себя, конечно, за это знакомое проявление эмоций, но меня разрывает от злости!

Я почти дохожу до своей спальни, как замечаю знакомый силуэт. У дверей библиотеки мечется Олифер. Отлично. Уже предвкушаю неприятности. Хотя куда хуже того, что происходило со мной последние дни? У меня эмоций не хватает для реакции. Иссяк!

Захожу в библиотеку.

Олифер исчез. Между пыльных стеллажей бродит настороженная тишина. Закатываю глаза и заваливаюсь в кресло, кладу ноги на столик, растекаюсь по мягкой светло-коричневой обивке. Вдыхаю запах старинных книг. В моем теле болит каждая косточка, и хочу я одного — заснуть, чтобы, в конце концов, больше ни о чем не думать. День — сущий кошмар.

Недолгим я вдруг подпрыгиваю. Рядом раздается шлепок. Осматриваюсь. На полу книга из белой кожи. Неохотно тянусь к ней, открываю, чтобы положить себе на морду и заснуть, но на страницах, к моему ошеломлению, вижу фотографии. И года.

Черт возьми!

Это вторая часть книги с жертвами Сары.

Листаю, листаю, листаю...

Ага-ага, здесь есть Рон. Вот это да! Альбом поистине толстенный. Иисус родимый, сколько же мужчин она убила? Если каждое фото в альбоме — призраки дома, то на счету ведьмы и демона больше сотни человек.

Останавливаюсь на фотографии шестьдесят шестилетней давности. Всматриваюсь. На ней... Волаглион! Но корни волос не черные. От корней до кончиков — цвета соломы. Глаза не источают тьму. Наоборот. Он искренне улыбается, самой светлой и игривой гримасой из всех, что я видел, он источает очарование, склабясь жемчужными зубами, и в усмешке приподнимает одну бровь, словно флиртует с фотографом.

Затем я смотрю на мальчика, которого обнимает Волаглион. Он кажется знакомым. Черты лица, угрюмо-отстраненный взгляд из-под широких бровей...

Внезапно на меня снисходит озарение.

Этот маленький мальчик — мой отец.

Мой отец ненавидел своего отца.

Дедушка бросил его классическим киношным ходом — вышел из дома и не вернулся, когда тому было четыре. Роковой день откупорил пробку безумия. С каждым годом оно вытекало все гуще и быстрее, у отца неотвратимо ехала крыша, он опускался ниже и ниже: паранойя преследования темными силами, религиозная секта, ненависть и страх перед всем, что хоть малость попахивает магической аурой — эти атрибуты сопровождали отца, сколько я помню.

И сейчас, когда держу в руках фотографию моего крошечного чокнутого папочки в объятьях Волаглиона... вся жизнь рушится на голову.

Воспоминания, которые я надежно замуровал в недрах памяти. Взгляд серых глаз. Низкий голос. Густая щетина. Полосы седины на висках. Клетчатые, пропитавшиеся ладаном рубашки. Мозолистые пальцы. Отец работал сантехником, приходил поздно, и каждое его возвращение превращалось в лотерею — я гадал, за какой грех буду наказан сегодня.

Почему же мой отец рядом с демоном? Я нахожу лишь один (невероятно сумасшедший, поразительный, ужасающий) ответ на свой вопрос.

Вырываю из альбома фотографию и прячу в карман брюк.

Я должен найти Сару. Возможно, она солжет, но сам я ничего не хочу предполагать раньше времени.

Ставлю некролог жертв на полку. Намереваюсь пойти к ведьме, но... она ведь прогнала меня. Проклятье! Я назвал ее мразью, кажется. Не лучший момент для вопросов, придется чуть-чуть подождать.

Тяжело втягивая воздух, маюсь, пересекаю библиотеку из угла в угол, замечаю на полке черную книгу.

Название — «Демонология».

Оба-на!

Сажусь с ней в кресло. Снова попробовать уснуть? Голова раскалывается. А к утру Сара успокоится. Я пойду к ней, извинюсь и спрошу о фотографии.

Хотя извиняюсь я ужасно. Надо заранее подготовить речь.

Честное слово, извиняюсь я так, что потом надо извиняться за извинения.

Листаю книгу в поиске нудного текста, который утопил бы меня во сне. Некий демонолог Синистари — ей-богу, с таким именем он сам не демон? — пишет, что демон способен принять телесную оболочку, вселившись в человека, но его можно будет изгнать. Поэтому демоны предпочитают использовать для этих целей трупы недавно убитых, как правило, повешенных.

Задумываюсь. Почему Волаглион тянет со вселением в мое тело? Зачем ждать полнолуния? И я уже провел в доме сорок семь далеко не одно полнолуние!

— Не помешаю?

Поднимаю голову. Иларий. С тарелкой пахучего камамбера (обожаю!) и моцареллы.

О, спаситель! Вовремя. Сильнее, чем спать, я хочу только жрать.

— Ты принес еду. За это я прощу тебе все на свете.

Он улыбается, подает тарелку и по-турецки садится на ковер у столика. Я набиваю рот сырами. Жую. Потрясающий соленый вкус, черт возьми.

— Как ритуал? — чавкаю.

— Ну, у жертв выкачали кровь и...

— Стой! Обойдусь без подробностей.

Иларий понимающе кивает и осторожно интересуется:

— Рекс, тебя что-то беспокоит?

Он произносит мое имя почти задыхаясь. Снимает кошачьи очки. И его лицо смягчается: форма оправы придавала искорку хитрости чертам, без нее Иларий похож на смазливого подростка. Честно говоря, он в принципе как-то отличается от парня, которого я знаю. Взгляд другой.

— Клянусь, Ларик, ты самый лучший друг, который у меня когда-либо был. Каждую вибрацию настроения замечаешь. Я иногда поражаюсь! Но не переживай. То, что творится в моей голове — проблема, с которой мне придется разобраться самостоятельно. Хотя я рад, что у меня есть такой чуткий друг, как ты. Спасибо.

Иларий выглядит очень счастливым. Я кручу головой, разминая затекшую шею.

— Снова поругался с Сарой?

— Это наш стандартный эмоциональный фон построения диалога. Не обращай внимания.

Иларий чуть покачивается, сжимает пальцами желтую штанину, зачесывает золотистую гриву к затылку, его зеленые глаза нервно бегают по комнате. Думаю, его самого что-то беспокоит.

— Все нормально? — интересуюсь, облизывая липкие пальцы.

Одна прелесть в моем положении: ни глистов, ни болезней можно не бояться.

Иларий криво улыбается, сцепляет ладони в замок.

— А у тебя?

— Я... в порядке, — щурюсь.

Что за идиотская беседа у нас?