Передо мной сидел человек, в глазах которого трепыхалась угольная пустота. Шахта. Где тоннели безумия спускаются до самого основания души, где не проникает луч благоразумия, и если кто-то умудрится упасть туда, то увязнет и станет жителем преисподней. Отец ничего не смог мне объяснить. Я умолял рассказать, зачем он так поступал, зачем разрушал мою жизнь, но передо мной продолжала сидеть статуя, которая утратила связь с реальностью, статуя, которой чужды эмоции, статуя, которая считает себя брошенной богом, а окружающих — пешками сатаны. Истинное знание подвластно лишь ему. Иногда отец напоминал мне смертника, который убивает во имя справедливости. Скажем, экологического террориста. Террорист был пойман, но вину не признал и проклял человечество. Ведь он прав. Все еще пожалеют.

И я пожалею…

Я выпадаю из мыслей. Беру ведьму за руку и мрачно выговариваю:

— Сожалею…

— Будь у меня сила, как сейчас, я бы оживила ее.

— В четыре года? — переспрашиваю.

Лицо Сары овеивает тоска. Она опускает голову и удрученно исследует траву под нами. Все ясно. Ей нравится так думать. Кто я, чтобы спорить? Вздыхаю и продолжаю:

— Иногда смерть лучше. Страдают не мертвые, а живые. Ей хорошо там.

Сара закрывает глаза. Я тяну ее за руку и прижимаю к себе. Ведьма не сопротивляется. Разговоры о смерти нагоняют на нас груды беспорядочных мыслей — будто рой пчел они налетают и жужжат в голове, ранят горьким ядом. В таких ситуациях нужно уметь переключаться. Я хочу сблизиться с ведьмой, а не доводить ее до слез. Или именно это мне и нужно? Общее горе. Горе способно объединять даже врагов. Оно разрушает эмоциональные барьеры.

Гладя Сару по спине, замечаю рядом блокнот с потрепанной зеленой обложкой. Сара отстраняется. Я перегибаюсь через нее и шустро хватаю блокнот (который, между прочим, она прятала под задом). Ведьма выдергивает его обратно. Настойчиво. И со злостью? Отлично. Что-то важное.

Открываю и понимаю: это не блокнот.

Альбом. Удивительно, но первые фотографии в нем — не фотографии, а нарисованные маслом портреты.

— Что за дурацкая манера брать чужие вещи? — ругается Сара.

— Не более дурацкая, чем вырезать чужие сердца.

Сара пихается локтем, но я умудряюсь раскрыть альбом и пролистать несколько страниц. В нем фотографии мужчин. Под портретами — их имена. Это убитые ведьмой? Открываю последнюю страницу — по теории ожидаю увидеть свое лицо, — вижу короткостриженого шатена с родимым пятном на скуле. Год — одна тысяча девятьсот двадцать третий.

— А где остальные? Перепись жильцов некачественная у вас, гражданка, — журю раскрасневшуюся Сару, которая отбирает свой драгоценный альбом.

Она запрыгивает на меня. Мы валимся на траву. Смеясь, я обхватываю ее талию и прижимаюсь носом к шее, вдыхаю привычный запах лаванды и шалфея. Откидываю альбом в сторону. Стараюсь подмять ведьму под себя. Она шлепает меня по лбу. Чертыхается. Царапается. Ногти проходят по виску. Кожу щиплет. Видимо, остались порезы.

Мы катаемся по грязи, пока не выдыхаемся. Сара сидит на мне, упирается в траву; и я отмечаю нечто интересное: она повеселела, смотрит на меня совсем иначе, жадно ощупывает взглядом и игриво ластится.

Я стараюсь заискивающе улыбнуться, но есть идиотское ощущение, будто я чужд сам себе. Не романтик я. Чувствую себя глупцом. Однако момент удачный. Пора что-то предпринять.

Вижу свое искаженное лицо в зрачках ведьмы. Расширенных зрачках. Вижу, как вздымается женская грудь под сиреневой кофточкой, облегающей и сексуальной, как Сара любит. И как люблю — я. И штаны у нее: тонкие, подчеркивают изгибы. Ух и ах! Великолепна!

— О чем думаешь? — неожиданно спрашивает ведьма и повисает надо мной.

Нежная ладонь касается моей щетины, гладит. Я сглатываю сухим горлом. Чувствую жар. Не свой. Ее… Да-да, горит фитилем в моих руках. Я огонь. Ведьма — факел, который вспыхивает, когда я к ней прикасаюсь. Что будет, если пламя станет неконтролируемым?

Сара мягко проводит пальцем по моей коже — там, на шее, где бьется пульс. Я приподнимаю край ее кофты, касаюсь гладкого живота, задеваю шрамы, оставленные демоном, провожу выше, к груди. Она вздрагивает, хочет отстраниться, но я удерживаю. На лицо падают рыжие пряди.

— Ты не виновата, — выдыхаю, притягивая Сару.

Мы едва не припадаем друг к другу губами. Стоило бы… Вкус. Мне нужен ее вкус.

— М?

— Не виновата ни в чем.

— Зачем ты это говоришь?

— Мне это важно.

«Учись сопротивляться ветру других… их ветер тебя поглотит».

Есть слова, которые нельзя забыть, отец. Я хочу поглотить чувства ведьмы, но вместо этого — теряю контроль. Хуже всего то, что осознание факта на поверхности, однако выбраться из ловушки не могу. Я обречен сгнить в этом проклятом доме, засохнуть как моль, которая не поборола желания лететь на свет лампочки и оказалась в ловушке четырех стен.

Мысли сменяются одна за другой. Кромсают на части. Одно прикосновение ведьмы — и разум отключается, словно двигатель автомобиля на полном ходу, съезжает с дороги. Прямо в ее сладкий плен. Ближе, ближе… к теплу. Единственный поцелуй — и взрыв. Я забуду обо всем.

— Почему? — пристально разглядывая меня, спрашивает Сара.

Ты — моя жизнь.

Ты — единственный шанс вернуться.

Ты — всё, что у меня есть.

Эти фразы звучат в голове. Я ласкаю женские бедра и чувствую отдачу. Нежеланную моей ведьмой. Но неизбежную.

— Ты — всё, что у меня есть, — повторяю вслух последнюю мысль. — Всё, что у меня будет в течение следующих десятилетий, которые будут тянуться куском смолы. Хочу быть рядом с той, кто не виновата в моей смерти. Кто может стать другом. Кого можно… полюбить.

Сара замирает. Во взгляде читается грусть. И страх. Я и сам боюсь, боюсь, что она вновь убежит. Нельзя допустить. Это он. Тот самый момент...

Я дергаю ее на себя. Припадаю к влажным губам.

Рекс придавливает меня сверху, терзает губы и запускает ладонь под мою кофту. Я хватаю его руку прежде, чем она сжимает грудь.

— Что-то не так? — усмехается он.

— Ты меня целуешь.

— Разве ты против?

Я упираюсь в его плечи. Против? Нет. Не против. Совсем. В этом и проблема!

— Слезь с меня.

— И не подумаю.

— Между нами ничего нет.

— Есть. Еще как есть.

— И не будет.

— Будет. Я не стану отрицать своих чувств. Ты ведь знаешь, как я хочу, да? Не можешь не видеть... хочу ту, о ком не имею права даже думать, хочу свою убийцу. Жажду, помилуй, Господи! Ты еще и продолжаешь меня соблазнять, играешь со мной. Ты смеешься надо мной!

— Рекс!

Мы смотрим друг другу в глаза. С раздражением я отмечаю, что он безумно мне нравится. Во всех смыслах! Оливковая кожа. Сильное тело. Небесные глаза: всегда саркастичные, сейчас слегка агрессивные. И непробиваемый нрав. Я хочу того же, что и он. Хочу! Он желает меня. Ненавидит себя за это. И я ненавижу. Ненавижу эти чувства. К нему.

Я устала сопротивляться, невыносимо устала, но...

Рекс нежно проводит по моему позвоночнику. Имбирное дыхание на губах. Его руки горячие — вызывают дрожь. Пальцы гладят поясницу. Вверх. Вниз. Опускаются. Снова поднимаются и расстегивают лифчик.

— Не смей, — шиплю я, выкручиваюсь из его объятий.

— Это такая боль, Сара... Жгучая боль. Ты можешь понять, что это? Какие мучения это причиняет? Пламя разгорается, и я сгораю в нем день за днем, из часа в час, не получая ответа, осознавая, что именно ты разрушила мою жизнь, а я такое чувствую... к тебе... это такая боль, такое желание... я схожу с ума.

Я сглатываю. У него взаправду взгляд сумасшедшего. Надо было прогнать его сразу, когда начал меня касаться, а не вести беседы, не реагировать на флирт (идиотский, но нужный мне!). Только вот отыгрывать назад поздно. Надо оттолкнуть его. Раз и навсегда. Дать понять, что вместе нам не быть, что помочь я ему ничем не могу!