Христианство и буддизм махаяны, конечно, главные памятники этого расцвета, но они вовсе не были единственными. Множество мистических религий процветало в границах Римской империи. В Индии религиозные секты и движения были еще многообразнее; ведь именно в эти столетия из древнего брахманизма стал вырастать индуизм, проявляясь в переосмыслении существовавших с незапамятных времен культов местных богов. На основании очень приблизительных сведений можно заключить, что похожие религиозные искания были присущи и Месопотамии, хотя главные проявления религиозного новаторства в этом древнем регионе относятся к несколько более позднему периоду (III—VI вв. н. э.).

Подобно зороастризму, иудаизму и орфизму предшествовавших столетий, новые религиозные движения зарождались в местах, где встречались и взаимодействовали две и более культурные традиции. Таким образом, христианство появилось в Палестине, Сирии и Анатолии, где переплетались еврейская, греческая, иранская и (хотя и гораздо слабее) индийская культуры; индуизм развивался с особенной энергией в Южной Индии, где культура захватчиков-ариев и (гораздо более слабая) греко-римская культура встретились с исконной дравидской традицией; а буддизм махаяны принял свою зрелую форму в Северной Индии, где встретились индийская, иранская и греческая культуры. Такое многообразие предоставляло огромный запас благочестивых идей и сюжетов, из которых могли развиться новые религии.

Существенное сходство между христианством, буддизмом махаяны и индуизмом можно объяснить перекрестным заимствованием из ранее более-менее независимых и изолированных религиозных традиций. Но нельзя исключать и независимого параллельного изобретения, так как если общественные и психологические обстоятельства жизни покоренных народов и городского дна были фактически похожи во всех частях Западной Азии, то можно ожидать, что мы обнаружим близкие параллели среди религиозных движений, возникших и процветавших в таком социальном котле. Так и произошло в действительности — поскольку три основные черты, присутствующие во всех главных религиозных движениях этого века, отделяют их от всего, что происходило до сих пор.

Во-первых, христианство, буддизм махаяны и индуизм пришли к согласию в том, что главная цель человеческой жизни — это спасение. Все три религии обещали своим последователям вечную жизнь и блаженство за гробом[539], хотя предпосылки достижения такого блаженства и теоретические описания небес и самой загробной жизни существенно различались. Более древняя концепция о том, что религия необходима для поддержания мирных отношений со сверхъестественными силами, не была забыта; но сдвинулся акцент — с краткосрочных практических преимуществ в этой жизни к вечному блаженству небес, где будут утолены все печали мира сего[540].

Во-вторых, все новые религии Западной Азии были эгалитарными в том смысле, что любой обычный человек мог выполнять требования и участвовать в ритуалах, считавшихся необходимыми для спасения. Еще важнее было то, что женщины были допущены к участию в религиозных службах наравне с мужчинами и так же считались способными к спасению. Это был огромный источник силы, так как женщины почти неизбежно были исключены из числа полноправных участников религиозных систем в прошлом. Новые формы богослужения, следовательно, предлагали им надежду ухода от неравноправия и неравенства, с которыми они встречались в повседневной жизни. Поэтому не удивительно, что женщины были самыми благочестивыми и энергичными сторонниками новых религий; а используя свое влияние на детей, они могли обеспечить сравнительно быстрое распространение новых верований.

Третьей общей чертой была концепция бога-спасителя — одновременно и человека, и высшей сущности. Такой спаситель, как утверждалось, вознаграждал своих последователей спасением, либо позволяя им отождествлять себя с ним и тем самым непосредственно разделяя его силу и бессмертие, либо путем передачи своего достоинства или силы, что было более механистически, но тем не менее достаточно, чтобы обеспечить спасение. Пропасть между вездесущим, всемогущим и всеведущим божеством и беспомощной человеческой личностью была преодолена с помощью концепции бога-человека, своей свободной волей воплощенного в человеческом облике, чтобы вести людей к спасению. Христос и Митра, Вишну и Шива, бесчисленные бодхисаттвы буддизма махаяны — все они разделяют эти характеристики.

Логически невозможно соединить трансцендентное божество и воплощенного бога. Аналогично монотеизм и политеизм могут быть логическими противоположностями. Однако на практике такие несовместимости хорошо сочетаются. Христианство, буддизм махаяны и индуизм были монотеистическими религиями в том смысле, что они приписывали все могущество и славу Богу-Спасителю, Творцу и Источнику Жизни; однако все три веры оставили место для поклонения меньшим сверхъестественным существам — святым и ангелам в христианской традиции и местным богам и духам, приписанным к свите того или иного воплощения верховного божества, в индийской традиции. В целом христиане как наследники более строгого и менее толерантного монотеизма иудейской религии были несколько осторожнее, чем индуисты или буддисты в том, чтобы позволить меньшим объектам поклонения отвлекать внимание от поклонения верховному божеству. Однако, несмотря на сомнения богословов, раннехристианское благочестие быстро включило в себя почитание святых, по существу, аналогичное поклонению местным божествам, распространенному как в индуизме, так и в буддизме махаяны. Различие, следовательно, заключалось скорее в теории, чем в практике. Но теоретическое различие приводило к существенным последствиям, так как дальнейшая история христианства знаменовалась повторяющимися время от времени усилиями по очищению веры путем искоренения идолопоклоннических обычаев, тогда как индийские религии, с самого начала получившие теоретическую санкцию на любую форму местных культов, как бы ни были грубы и странны их обычаи, застрахованы от таких религиозных кризисов[541].

Христианство также отличала от современных ему индийских религий только ему присущая особая историчность мировоззрения. Христиане считали сотворение мира, пришествие и Страшный суд уникальными событиями, придающими значимость и надежду обычной земной человеческой жизни. В противоположность такому историческому, временному взгляду, буддисты и индуисты создали космологическую систему, в которой бесчисленные миры бесконечно повторяют круговорот творения и разрушения. Божественные воплощения умножились, достигнув фактически бесконечности, так что никакое единственное божественное событие не могло иметь того значения для буддистов или индуистов, какое христиане приписывали пришествию Христа.

Наконец, такие религии, как христианство и буддизм махаяны, можно отличить от многочисленных конкурировавших с ними верований их акцентом на нравственности. От адептов Сераписа и Исиды, например, а также некоторых индуистских культов не требовалось существенно изменять обычный образ жизни, чтобы достичь спасения. Магических ритуалов было для этого вполне достаточно. Но буддизм и христианство связывали вечное спасение с нравственным кодексом, к которому надо было стремиться в этом мире, чтобы достичь совершенства в следующем. Эти нравственные стремления вместе с эффективной церковной организацией дали этим двум вероучениям гораздо более сильные рычаги влияния на своих последователей, чем могли достичь какие бы то ни было обычные ритуалистические религии. Такая ощутимая печать, лежащая на повседневной жизни сообщества верующих, так же или даже больше, чем доктринальное превосходство, принесла ни с чем не сравнимый успех христианству и буддизму махаяны.

ХРИСТИАНСТВО. В строгом смысле слова христианство зародилось вместе с проповедью и смертью Иисуса из Назарета, около 27-30 гг. н. э. Однако многое из проповеди Иисуса было не более, чем подчеркнутым и энергичным утверждением идей, уже знакомых иудаизму этой эпохи. Со времени Антиоха IV Эпифана (175-163 гг. до н. э.), вызвавшего восстание своими попытками эллинизировать еврейские религиозные обряды, и Маккавеев, установивших независимое еврейское государство в Палестине (168-42 гг. до н. э.), ожидание Мессии, который принесет Царство Божие на землю, привлекало живое внимание евреев. Однако оставалось нерешенным, кем именно будет этот Мессия. Кто-то ждал победоносного монарха, который бы восстановил царство Давида; кто-то — сверхъестественное существо, которое прибудет на огненных крыльях в конце времен, когда небеса разверзнутся, чтобы явить невыразимую славу Божию[542]. Трудные условия жизни в Палестине, которая попала в зависимость от Рима после 63 г. до н. э., убеждали все большее число евреев, что Бог не может позволить такой несправедливости длиться долго. Возникли особые сообщества, подобные тем, о которых рассказывают кумранские свитки с берегов Мертвого моря. Их члены находились в постоянной готовности к концу света, стараясь избежать малейшего осквернения, чтобы Бог не счел их недостойными войти в Его царство в день Страшного суда.