КИТАЙ. С точки зрения Пекина, «варвары южных морей» из Европы, которые с 1513 г. время от времени появлялись в портах Южного Китая и к 1557 г. основали постоянную базу в Макао, были наименьшим из зол, нарушавших покой династии Мин. Центральное правительство постепенно теряло контроль над страной, пока на смену ему не пришло в течение каких-то шести десятилетий (1621-1683 гг.) правление варваров-завоевателей, нахлынувших из маньчжурских лесов и степей на северо-востоке. Такие перемены вряд ли потрясли Китай до основания, поскольку маньчжурские завоеватели XVII в. были гораздо более окитаены перед захватом Китая, чем большинство их предшественников среди варваров. Соответственно жизнь и государственные органы в Китае оказались затронуты меньше, чем при прошлых вторжениях варваров.

Несмотря на не изменившийся в целом характер жизни Китая, новый режим на морях, возвещенный прибытием первых португальских купцов в Кантон в 1513 г., имел важные последствия для китайского общества. К концу XVII в. новые морские связи впрыснули в жизнь Китая элементы брожения, начавшие разъедать из глубины традиционную структуру. Однако эти явления сказались не сразу. Напротив, в 1700 г. Китай был по-прежнему велик и благополучен, а его древние устои, искусства и обычаи пребывали в хорошем действующем состоянии.

Переход от династии Мин к маньчжурскому правлению вполне соответствовал историческим примерам, поскольку обычные проблемы долго находящихся у власти китайских династий постепенно подорвали и династию Мин. Тяжелую и несправедливую податную систему дополняли страхи и амбиции лишившихся расположения двора чиновников, способных поднимать бунты в провинции, а военная верхушка империи, по-прежнему многочисленная и временами грозная, утратила свою сплоченность, когда ее руководители погрязли в трясине дворцовых интриг[995].

Естественно, внутренней слабостью воспользовались варвары. К давним врагам китайцев — монгольским и маньчжурским племенам на северо-востоке — прибавились японские и европейские морские пираты, при этом китайские бунтовщики часто помогали и тем, и другим. В конце XVI в. слабость Китая стала соблазном для Японии, незадолго перед тем объединившейся при военном диктаторе Хидэеси и решившей развить локальные успехи пиратов массовым вторжением на материк. После нескольких лет победных, но не получивших логического завершения военных действий в Корее смерть Хидэеси (1598 г.) вынудила японцев отступить.

Ничто подобное не мешало продвижению маньчжуров. Образовав после 1615 г. прочную конфедерацию, они начали захватывать китайские поселения в Южной Маньчжурии (1621 г.) и в 1644 г. коварством захватили Пекин: маньчжурские войска вошли в столицу как союзники «верного» императору династии Мин генерала, но отказались признавать верховенство Мин и провозгласили новую династию — Цин. Последние сторонники династии Мин продолжали бороться вплоть до 1683 г., а после того, как были повержены или принуждены сдаться, в Китай вернулись мир и порядок и была создана основа для нового периода процветания, надежности и стабильности.

Маньчжуры восстановили китайскую администрацию во всех гражданских сферах, но военное дело держали в своих руках. Лучшие регулярные части стояли по всей империи в стратегически важных пунктах. Если солдатскую службу, кроме маньчжуров, несли и монголы, и некоторые китайские подразделения, то в высшем командовании были только маньчжуры. Прилагались сознательные усилия, чтобы традиции, обмундирование и приемы маньчжурских воинов отличались от китайских, так что в течение нескольких поколений варварская сила и воинская дисциплина новых хозяев Китая позволяли им держать Тибет и Монголию в страхе, если и не всегда в полной покорности.

Все эти события полностью соответствовали предыдущей истории страны. Каждая новая китайская династия стремилась контролировать западные и северные пограничные земли, и все варварские завоеватели рано или поздно признавали преимущества восстановления китайской администрации в центральных районах страны. В этом можно было видеть и симптомы ослабления степных народов, когда в своей борьбе с организованной военной системой цивилизованных государств маньчжурам пришлось столкнуться с новым соперником за влияние на степных кочевников — Россией. Передовые казацкие отряды простерли щупальца Российского государства на сибирскую тайгу еще в начале XVI в., а в дальнейшем не без успеха стремились распространить свое влияние на южные степные районы Центральной и Восточной Азии. Но центры российской власти находились очень далеко, а русские войска были целиком заняты на Западе, поэтому после нескольких стычек между обеими империями они договорились (Нерчинский договор 1689 г.) о разграничении зон влияния на Дальнем Востоке в целях урегулирования караванной торговли между Сибирью и Пекином. По этому договору, Внешняя Монголия и центральные степные районы оставались ничейными. Китайские силы впоследствии продвинулись глубже в Центральную Азию, и Кяхтинским договором (1727 г.) Россия была вынуждена признать юрисдикцию Пекина над последними крупными оплотами политической власти кочевников[996]. Никогда ранее китайским династиям не удавалось столь успешно укрепить свои границы с кочевниками.

Однако точного соблюдения традиционных способов вскоре уже оказалось недостаточно для защиты китайских берегов. Японские пираты и европейская морская мощь намного превосходили все, с чем прежним китайским правительствам приходилось когда-либо сталкиваться, а морская империя, созданная вблизи южного побережья Китая пиратским главарем Коксингой[997], оказалась такой угрозой, которой традиционная военная машина не могла легко противостоять[998]. Основным принципом китайской дипломатии был все же принцип «разделяй и властвуй», и, вежливо договариваясь с назойливыми европейскими морскими купцами, и династия Мин, и маньчжуры обеспечивали нужный противовес местным пиратским силам[999].

Еще важнее для ослабления идущей с моря опасности оказалась политика японского правительства, становившаяся все более враждебной по отношению к пиратству, из-за которого уже больше ста лет слова «японец» и «пират» означали в китайских морях одно и то же. Венцом этой политики стал указ 1638 г., официально запрещавший японцам покидать их острова и строить морские суда. Тем самым был перекрыт главный источник пополнения пиратов людьми и их снабжения. После этого Китай получил возможность заняться приспособлением своих вооружений к таким нападениям, отражать которые они были неспособны в силу вековой сосредоточенности на защиту сухопутных границ от конницы кочевых народов.

Вот так, в значительной мере благодаря стечению обстоятельств (поскольку меры Японии против морского разбоя были вызваны внутренней политической ситуацией) и отчасти дипломатической хитростью, китайскому правительству удалось существенно уменьшить угрозу с моря. После 1683 г., когда внук Коксинги сдал Тайвань маньчжурам и тем самым прекратил существование последнего публичного оплота сторонников династии Мин, спорадические нападения пиратских джонок и европейских купцов-пиратов стали рассматриваться всего лишь как дела местного масштаба на южном побережье Китая. Вплоть до 1759 г. основные военные усилия Китая сосредоточивались на его западных границах, где традиционная задача по подчинению и управлению кочевыми общинами выполнялась традиционными же методами, но с более чем обычным успехом.

В отличие от монголов Чингисхана, маньчжуры абсолютно не запятнали себя контактами с какими-либо другими цивилизациями, кроме китайской. Вследствие этого, захватывая постепенно Китай, они с минимальными трудностями усваивали всю широту китайской культуры. При этом под непотревоженной поверхностью китайского государственного устройства стали проявляться медленные и практически не замечаемые изменения, вызванные к жизни европейской торговлей и открытиями. В начале XVIII в. эти нововведения достаточно легко встраивались в здание китайской цивилизации и не ослабляли, а скорее укрепляли империю. Те европейские новшества, которые с трудом вписывались в китайские традиции, просто отвергались как недостойные внимания.