Совокупность этих географических, религиозных и культурных обстоятельств и привела к массовой адаптации тюркских племен в мусульманское общество. Начиная с XI в. тюрки составляли большинство исламских правителей и воинов, находясь на переднем крае исламской экспансии как в земли христиан, так и в Индию[792].
В Китае этот тип постепенной экспансии варваров и захват ими власти изнутри, который наблюдался в исламском мире после X в., был абсолютно невозможен. Ни конфуцианские, ни буддийские традиции не отводили воинам почетных мест. Тибетский вариант буддизма, к которому монголы склонялись еще со времен Чингисхана (ум. 1227) и который окончательно приняли в XVI в.,[793] никого в китайском обществе не мог увлечь под знамя восстановления исконной веры и ушедшей славы. Еще большее значение имело то, что между Внешней Монголией и культурными землями Китая лежала пустыня Гоби. Это ограничивало рамки спорадических контактов между монголами и китайцами Внутренней Монголией, в то время как во Внешней Монголии, где в основном жили степные народы, суровость климата диктовала исключительно кочевой образ жизни, иногда дополнявшийся охотой. Даже зная о привлекательных сторонах китайской цивилизации, степное население не могло ими воспользоваться[794]. Политика всех китайских правителей сводилась к тому, чтобы по мере возможности держаться от варваров подальше. Кочевые племена могли войти в бюрократическую структуру китайского общества только в роли далеких «бедных родственников», и любая группа, которая отказывалась принять этот второразрядный статус, могла завоевать себе место в китайском обществе только военной силой[795].
Сравнительная защищенность китайской границы определила отличия в схеме проникновения кочевников в Китай от модели проникновения тюркских племен в Иран. Чтобы конфедерация племен смогла преодолеть систему защиты китайских границ, она должна была обладать довольно высоким уровнем внутренней организации и дисциплины. Когда такой конфедерации удавалось захватить китайскую территорию, вожди племен старались сохранить те качества организации, которые принесли им победу. Их сила зависела от военного искусства и организации, поэтому слишком интенсивное заимствование китайских обычаев могло разрушить основу их власти. Несколько поколений иноземных завоевателей старались изолироваться от влияния китайского образа жизни. И таким образом, стремление китайских правителей указать подобающее место варварам поддержали вожди победивших степняков[796].
Такие попытки противостоять влиянию китайского окружения противоречат человеческой природе, однако они были жизненно необходимы завоевателям для того, чтобы в рамках собственной «патриотической» политики сохранить китайскую администрацию и с ее помощью управлять покоренным населением. А это, в свою очередь, означало, что властные рычаги для восстановления почти «исконного» китайского правительства и общества оставались в руках у китайцев. Досуг и богатство свидетельствовали о почти неизбежном разложении военной и политической системы завоевателей, и когда это разложение заходило достаточно далеко, было нетрудно организовать местное сопротивление иноземным завоевателям под китайским предводительством, играя на ненависти местного населения к завоевателям. С этого ведет свое начало династия Мин (1368-1644 гг.), которая покончила с монгольским владычеством. Изгнав ненавистных захватчиков, правители этой династии систематически уничтожили почти все следы столетнего внедрения монголов в жизнь китайского общества.
Тюркское владычество на Среднем Востоке имело более стойкие и значительные последствия. Перед тем как получить политическую власть, тюрки уже долгое время жили на окраинах исламского мира и приняли мусульманство. Они не были столь же чуждыми своим завоеванным подданным, как монголы были чужды китайцам. И не так просто было от них избавиться. В исламских странах, в отличие от Китая, не было готовой нетюркской системы государственного управления[797], и любое ослабление военной мощи одной группы правителей тут же открывало дорогу к власти для другой группы тюрков, пришедшей из степей позднее.
Можно точнее охарактеризовать ритм этих событий, если выделить три фазы набегов кочевых племен: 1) захват тюрками политической власти в исламском мире с одновременным прорывом в Индостан и христианский мир (1000-1200 гг.); 2) монгольские завоевания, начатые Чингисханом (1206-1227 гг.); 3) возобновление владычества тюрков на Среднем Востоке, а также повторная мусульманская экспансия в Индию и Европу (1300-1500 гг.).
1. Различные тюркские государства, возникшие в мусульманском мире в XI-XII вв., были по большей части довольно недолговечными. Одно из самых стабильных государств — султанат турок-сельджуков — продержалось лишь полстолетия (1037-1092 гг.) и затем распалось на десятки враждующих территорий. Более успешным оказалось объединение Египта, Сирии и Ирака под властью Саладина (1169-1193 гг.), чему способствовала реакция мусульман на победы франков в Первом крестовом походе (1097-1099 гг.). Неудачи Третьего крестового похода (1189-1192 гг.) доказали эффективность государства Саладина. После смерти последнего представителя этой династии в 1250 г. тюркские воины-рабы, известные как мамелюки[798], установили в Египте удивительный олигархический режим, который с успехом владел всей империей Саладина до 1517 г.
Основным событием тюркского наступления на христианский мир была битва при Манцикерте в 1071 г., когда сельджуки одержали решительную победу над Византией и укрепили свою власть над Центральным Анатолийским нагорьем[799]. На другом краю мусульманского мира сын тюркского воина-раба Махмуд из Газни совершал набеги на Пенджаб и долину верхнего Ганга (998-1030 гг.) со своей базы в Северном Афганистане. Его набеги проложили дорогу мусульманским завоеваниям во всей Северной Индии. Однако власть мусульманских воинов и авантюристов к югу от Гималаев не отличалась устойчивостью до 1206 г., когда первые правители из тюркских воинов-рабов сели на трон в Дели и установили режим, напоминавший установленный позднее мамелюками в Леванте[800].
2. Военная лихорадка охватила в XIII в. большую часть Евразии. Ее эпицентр приходился на степные районы Внешней Монголии, и именно оттуда поднялась вторая волна нашествия кочевников. Это нашествие резко отличалось от более раннего проникновения тюрков на Средний Восток — монголы пришли как орда диких и жестоких варваров, относящихся к своим жертвам, как к добыче в сезон ежегодной большой охоты — их либо приручали, либо убивали, в зависимости от обстоятельств.
История жизни Чингисхана (1155?-1227) — одна из самых ярких страниц истории военного потенциала кочевых племен. В юности он был изгнанником и даже беспомощным пленником в руках своих врагов, однако воинская доблесть, воля и сопутствующая ему удача привели к тому, что он смог создать великую племенную конфедерацию и установить суровую дисциплину среди все новых и новых воинов[801]. Победы позволили ему привлечь на свою сторону былых недругов, и пока успех ему сопутствовал, жаждущим добычи воинам степей было незачем протестовать против строгостей дисциплины. Его армии совершили ряд набегов на те районы Китая, Среднего Востока и Европы, которые находились ближе всего к степям. Мастерство военачальников, мобильность и то, что сегодня назвали бы штабной работой, давало монголам превосходство над любыми врагами. К моменту смерти Чингисхана в 1227 г. его не знающая поражений армия захватила огромную территорию от Волги до Амура, сплотив племена в мощный военный союз[802].
792
Ср. отношения между германскими варварами и римскими христианами в IV в.
793
Rene Grousset, L'Empire des steppes (Paris: Payot, 1939), pp.592-93.
794
См. B. Vladimirtsov, The Regime social des Mongols (Paris: Maisonneuve, 1948), pp.39-56. Никакая пустыня Гоби не могла воспрепятствовать проникновению китайского влияния на север, и с X в. в Маньчжурии происходит значительное смешение кочевого и оседлого населения. См. Karl A.Wittfogel and Feng Chia-sheng, History of Chinese Society: Liao, 907-1125 (New York: Macmillan Co., 1940), pp.53-58, 115-25. Глубина социально-экономических изменений в ходе проникновения кочевников в Маньчжурию сопоставима с событиями на тюрко-иранской границе в тот же период.
795
Отношения Византии с кочевниками юга России и Придунайской равнины больше напоминали китайскую, чем иранскую модель, однако, поскольку никакого крупного прорыва византийских границ кочевниками в IX в. не произошло (возможно, благодаря отклонению основных потоков миграции степных народов к югу, на земли, подвластные исламу), можно пренебречь описанием связей Византии с печенегами, половцами и пр. Интересные подробности этих приграничных сношений можно найти в работе: F. Dvornik, «Byzantium and the North» in Michael Huxley (ed.). Tlie Root of Europe: Studies in the Diffusion of Greek Cultures (London: The Geographical Magazine, 1952).
796
В работе Wittfogel and Feng, History of Chinese Society, Liao, 907-1125 указываются различия в степени изоляции кочевников от китайского общества при разных иноземных завоевателях. Так, чжурчжэньские правители (1115-1234 гг.) допускали более тесные контакты с китайцами, чем кидани (907-1125 гг.), завоевавшие север Китая; а маньчжуры (1616-1912 гг.) были более подвержены окитаиванию, чем монголы (1206-1368 гг.). Эти данные уточняют картину, но не влияют на общий вывод.
797
В мусульманском мире сопротивление носило характер религиозных сектантских движений (шиитских сект). Ассасины, создавшее и поддерживавшие с 1090-го по 1256 г. рассеянное среди населения тайное сектантское движение, прилагали очень много усилий, чтобы свергнуть власть турок-сельджуков, апеллируя при этом как к антитюркским, так и к антисуннитским настроениям. См. Marshall G.S.Hodgson, The Order of Assassins (Gravenhage: Mouton, 1955).
798
В работе: A.N .Poliak, «Le Caractere colonial de Petat mamelouke dans ses rapports avec la Horde d'Or», Revue des etudes islamiquesy IX (1935), 231-48 выдвигается интересная гипотеза, согласно которой режим мамелюков был, в сущности, заморской колониальной империей черкесов и тюркских купцов и воинов с Северного Причерноморья, вытеснившей из Леванта подобную франкскую колониальную империю.
799
В работе: Claude Cohen, «Le Probleme ethnique en Anatolie», Cahiers d'histoire mondialey II (1954-55), 347-62 утверждается, что тюрки проникли в Анатолию до битвы при Манцикерте и эта битва лишь закрепила существующий порядок вещей, а не открыла дорогу для тюркской экспансии.
800
По удивительному совпадению обе эти державы единственные среди мусульманских стран выстояли перед монгольским нашествием, обрушившимся на исламский мир в XIII в.
801
В работе B. Vladimirtsov, Le Regime social des Mongols, pp.56-158 утверждается, что монголы находились на стадии перехода от родоплеменного общества к тому, что автор называет феодальной системой, когда богатство и власть концентрировались уже не в руках наследственных вождей родов и племен, а в руках сторонников и родственников правящего семейства. Очевидно, что только путем разрыва старых родовых связей и организации своего войска по иерархическому принципу Чингисхану удалось создать свой инструмент завоевания. Однако термин «феодальный» кажется малоподходящим для описания политической структуры монгольского общества. Наряду с местными традициями в создании военной и территориальной администрации Чингисхан опирался на бюрократические модели уйгуров (т.е. в итоге, возможно, Сасанидов) и китайцев. См. Barthold, Turkestan down to the Mongol Conquesty pp.386-93; George Vernadsky, The Mongols and Russia (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1953), pp.92-137.
802
С монгольскими завоеваниями не было связано никаких технических усовершенствований в области вооружения, однако воины Чингисхана успешно осваивали новое оружие, которое встречали у врагов. Так, катапульты, построенные мусульманскими ремесленниками, применялись монголами при осаде китайских городов, а изобретенный в Китае порох, по-видимому, был использован ими в Венгрии.
Ударной силой монголов была кавалерия, но легкая кавалерия лучников, характерная для монгольской армии вначале, быстро была дополнена тяжеловооруженными катафрактами, таким образом сочетая силу огня и удара. Обычная тактика сводилась к окружению врага, что напоминало привычную тактику монголов во время ежегодной большой охоты. На охоте все мужчины племени образовывали круг загонщиков и, постепенно сжимая его, гнали зверя к удобному для забоя месту. Этот метод требовал четкой координации действий всех участников, и его можно считать лучшими «учениями» для монгольских командиров и солдат, поскольку охотники и воины были одними и теми же людьми.
Армии монголов превосходили армии цивилизованных государств не числом (их часто было меньше) и не вооружением, а мобильностью и координацией действий на очень дальних расстояниях. Они могли перемещаться рассредоточенными колоннами по любой местности, поддерживая постоянную связь, поэтому могли объединяться в боевые порядки в нужный момент и в нужном месте. Субэдэй, монгольский военачальник, возглавлявший вторжение в Европу в 1241 г., мог не заботиться о поддержании связи и координации между частями его армий, наступавших на Польшу и Венгрию, несмотря на то что их разделяли Карпатские горы. Европейские армии не достигли такого уровня координации до конца XIX в. У монголов были отличные гонцы, превосходная глубокая и фланговая разведка. Играла свою роль и удивительная выносливость как воинов, так и лошадей, взращенных в суровых условиях монгольской степи. Обзор монгольской воинской организации и тактики см.: H.Desmond Martin, The Rise of Chingis Khan and His Conquest of North China (Baltimore, Md.: Johns Hopkins Press, 1950), pp. 11-47.
