– Безопасность Эмбера, – ответил я.

– Далт, – уведомил он.

– Что насчет него?

– Его матерью была Дила Осквернительница…

– Это я уже знаю.

– …А она попала в плен к Оберону за девять месяцев до его рождения. Оберон изнасиловал ее. Вот поэтому-то Далт так и взъелся на вас, ребята.

– Дерьмо собачье, – охарактеризовал я.

– Именно так я ему и сказал, когда услышал эту историю черт знает в который раз. А потом взял и подначил его пройти Лабиринт на небе.

– И?

– Он прошел.

– О!

– Я только недавно узнал эту историю, – вмешался Рэндом, – от посланного мною в Кашеру эмиссара. Хотя и не знал про то, что он прошел Лабиринт.

– Если вам известно, то я все еще остаюсь должником, – медленно, почти опечаленно отозвался Люк. – Ладно, вот еще: после этого Далт навестил меня на Отражении-Земля. Именно он-то и организовал налет на склад, мой склад – украл весь запас оружия и специальных боеприпасов. А потом поджог дом, чтобы скрыть ограбление. Но я нашел свидетелей. Он заявится в любое время. Кто знает, когда?

– Еще один родственник катит в гости, – пожаловался Рэндом. – Ну почему я не мог родиться единственным ребенком?

– Делайте с этим, что хотите, – добавил Люк. – Теперь мы квиты. Дай мне руку.

– Ты проходишь?

Он засмеялся, и весь холл, казалось, накренился. В воздухе передо мной открылось отверстие, и рука, появившаяся из него, схватила мою. Чувствовалось, что тут что-то не так.

Я попробовал было перетащить его к себе, но вместо этого почувствовал, что меня самого утаскивают к нему. Присутствовала безумная сила, с которой я не мог справиться, и вселенная, казалось, перекрутилась, когда она овладела мной, и я опять увидел яркие перила. На них покоилась обутая в сапоги нога Люка.

Откуда-то сзади послышался голос Рэндома, выкрикнувший:

– Б-двадцать! Б-двенадцать! И вон!

А потом я никак не мог вспомнить, в чем же состояла проблема. Место оказалось просто чудесным. Хотя и глупо, что я сразу не распознал в зонтиках грибы…

Я закинул на перила собственную ногу, когда Болванщик наполнил мне кружку и долил Люку. Люк кивнул головой налево, и Мартовскому Зайцу тоже налили по новой. Шалтай – молодчина, балансировал, как всегда на краю. Труляля и Траляля, Додо и Лягушонок не давали музыке смолкнуть. А Гусеница просто продолжала курить кальян.

Люк хлопнул меня по плечу, и мне хотелось все что-то вспомнить, но воспоминание продолжало ускользать.

– Теперь все о`кей, – сказал Люк. – Все о`кей.

– Нет, что-то есть такое… Не могу вспомнить…

Он поднял кружку, громко чокнулся со мной.

– Наслаждайся! – пригласил он. – Жизнь – это кабаре, старина!

А Кот на табуретке рядом просто продолжал улыбаться.

Я ощущал смутное беспокойство, хотя не мог сказать, почему. Мне не казалось таким уж необходимым пить с Белым Кроликом, невысоким парнем, похожим на Бертрана Рассела, улыбающимся Котом и моим старым другом Люком Рейнардом, распевавшим ирландские баллады; одновременно странный ландшафт у него за спиной переходил из фрески в реальность. На меня произвела-таки впечатление Гусеница, курившая кальян на шляпке гигантского гриба, потому что я знаю, как трудно не дать такой трубке погаснуть. И все же, дело было не в этом. Обстановка была весёлая, а Люк, как известно, иной раз водил компанию с весьма странным народом. Так почему бы мне ощущать беспокойство?

Пиво подали неплохое, а к нему даже бесплатную закуску. Демоны, мучившие привязанную к колу женщину с рыжими волосами, сверкали так, что глазам было больно. Теперь они исчезли, но воспоминание о картине осталось превосходное. Вообще все было прекрасно. Когда Люк пел о заливе Гелвей, тот так мерцал и казался таким красивым, что мне хотелось нырнуть в него и утонуть. Однако, песня навевала и печаль.

Что-то, связанное с печалью… Да, странная мысль. Когда Люк пел печальную песню, я ощущал меланхолию. Когда он разражался радостным маршем, я сиял от счастья. В воздухе, кажется, было слишком много эмпатии на кубометр. Полагаю, это не имеет значения. Но игра света поставлена превосходно…

Я пригубил пиво и посмотрел, как качается Шалтай на противоположном конце стойки. Какой-то миг я пытался вспомнить, когда же уже бывал в этом заведении, но если что-то проскользнуло в сознании, то на ум не пришло. В конечном итоге я всё равно вспомню. Приятная вечеринка…

Я смотрел и слушал, пробовал и ощущал и все казалось великолепным. Завораживало буквально всё, что привлекало моё внимание. Может быть, я что-то хотел спросить у Люка? Кажется, да, но сейчас он пел, да и я всё равно в данный момент не мог думать.

Что я делал перед тем, как попасть в это заведение? Попытки вспомнить тоже не увенчались успехом, так как именно здесь и сейчас все было таким интересным.

Однако, тревожила мысль о чём-то важном. Может, поэтому я и ощущал беспокойство. Может, я оставил какое-то дело не завершённым и мне следует вернуться к нему?

Я повернулся, чтобы спросить об этом у Кота, но он снова таял в воздухе, похоже, по-прежнему здорово навеселе. Тут мне пришло в голову, что я тоже могу это проделать. Я имею в виду растаять в воздухе, отправившись в какое-нибудь другое место. Может, именно так я и попал сюда, поэтому именно так смогу и убраться отсюда? Может быть. Я поставил кружку и протёр глаза и виски. В голове, казалось, все так и плывёт.

Я вдруг вспомнил свой портрет. На гигантской Карте. На Козыре. Да. Именно так я и очутился здесь. Через Карту…

На моё плечо легла рука и я обернулся. Рука принадлежала Люку. Он улыбнулся мне, проталкиваясь к стойке налить по новой.

— Отличная вечеринка, а? — сказал он.

— Да, отличная. Как ты обнаружил это местечко? — спросил я его.

Он пожал плечами.

— Забыл. Какая разница!

Затем он отвернулся и между нами закрутился недолгий буран из кристаллов. Гусеница выпустила из трубки пурпурное облако. Всходила голубая луна.

— Что же в этой картине не так? — спросил я себя.

Внезапно у меня возникло ощущение, что свои критические способности я потерял в пути, потому что не мог сосредоточиться на аномалиях, обязанных, как я чувствовал, здесь быть. Я знал, что увлечён мгновением; и я не мог чётко разглядеть второстепенного.

Я увлечён…

Увлечён…

Как?

Ну… Все это началось, когда я пожал руку самому себе. Нет. Неверно. Такая формулировка хороша для дзен, а дело обстояло совсем не так. Пожимаемая мною рука появилась из пространства, занимаемого моим воображением на той самой Карте. Да, именно так… В некотором роде.

Я стиснул зубы. Снова заиграла музыка. Рядом со мной раздалось поскребывание по стойке. Когда я посмотрел в направлении звуков, то обнаружил, что кружка моя снова наполнена. Возможно, я и так хватил лишнего. Возможно, это-то и препятствовало чёткости мышления. Я отвернулся от кружки и посмотрел налево, в пространство, не замечая фрески, которая стала настоящим ландшафтом. Сделало ли это меня частью картины, изображённой на фреске? Я вдруг усомнился в правильности моих умозаключений.

А ладно. Если я не могу здесь думать… то отправлюсь… налево. Что-то в этом месте безобразничало с моей головой и было совершенно невозможно анализировать этот процесс, являясь одновременно его участником. Чтобы правильно мыслить и определять, что же всё-таки происходит, мне требовалось убраться отсюда.

Я пересёк пространство бара и оказался в районе, где нарисованные камни и деревья становились трехмерными. Врезавшись в ствол дерева, я выставил руки вперёд. И ощутил дуновение ветра, не слыша его звуков.

Все, что было нарисовано, кажется, нисколько не приблизилось. Я двигался, но…

Люк снова запел.

Я остановился. Затем обернулся, так как пение, казалось, раздаётся совсем рядом. Так и есть. Я удалился от стойки всего на несколько шагов. Люк улыбался и продолжал петь.