Мы шли вдоль реки, пока не оказались у обрыва, уходящего вдаль, полного радуг от падающей воды и туманов.

Стоя на гребне водопада, глядя на обширную долину у наших ног, мы увидели шпили и купола города, золотые и сверкающие, как бриллианты, смутно проступающие сквозь утренний туман.

– Где мы? – шепотом спросила Джулия.

– Прямо за поворотом, – ответил я. – Идем.

И я повел ее влево по тропинке, которая вела нас обратно вдоль обрыва, пока мы не миновали водопад. Тени и алмазные брызги, мощный рев, а потом еще большая мощь тишины…

Наконец мы вошли в туннель, поначалу влажный, потом высохший по мере того, как мы поднимались выше.

Туннель вывел нас в галерею, открытую с левой стороны, глядевшую в ночь, где ярко сияли звезды…

Зрелище было грандиозное. Сияние незнакомых созвездий было настолько мощным и ослепительным, что наши фигуры отбрасывали тени на стену позади нас.

Она облокотилась на низкий парапет, ее кожа словно светилась изнутри, как редкий сорт мрамора, она смотрела вниз.

– Они и там, внизу, – прошептала она, – и по обе стороны! Внизу тоже ничего нет, кроме звезд! И по сторонам…

– Да. Красиво, правда?

Мы долго стояли там, любуясь этим необыкновенным зрелищем, пока мне, наконец, не удалось убедить Джулию пройти дальше по туннелю. Теперь он сразу же вывел нас на поверхность, и мы оказались перед руинами древнего амфитеатра. Под небом позднего полудня мраморные скамьи, все в трещинах, и рухнувшие колонны оплел вьющийся плющ. Тут и там лежали разбитые статуи, словно низвергнутые землетрясением.

Выглядело это чертовски живописно. Я думал, что ей это должно понравиться, и не ошибся. Мы по очереди усаживали друг друга на почетное место и произносили со сцены речь.

Акустика здесь была превосходная.

Потом мы шли дальше, рука в руке, по мириаду троп под разноцветными небесами пока не оказались наконец на берегу тихого озера. Над дальним берегом висело заходящее оранжевое солнце. Справа неярко блестели какие-то скалы. Мы нашли удобное местечко, где мох и папоротники образовали естественную подушку. Я обнял ее, и мы долго стояли, и ветер в ветвях деревьев играл на лютне, а ему контрапунктировали невидимые птицы.

Потом, немого позже, я расстегнул ее блузу.

– Прямо здесь? – спросила она.

– Мне здесь нравится. А тебе – нет?

– Здесь очень красиво. Ладно. Подожди минутку…

Мы опустились на подушку из мхов и любили друг друга, пока нас не укрыли тени. А потом она заснула, как я и хотел.

Я наложил на нее заговор, чтобы она не проснулась, потому что начал сомневаться в собственном благоразумии и в том, следовало ли предпринимать это путешествие. Потом я оделся сам и одел Джулию, и поднял ее на руки, чтобы отнести ее обратно на наш берег. На этот раз я выбрал самый короткий путь.

На берегу, на том месте, где мы вышли, я положил ее на песок и сам растянулся рядом.

Скоро я уснул.

Мы проснулись только когда взошло солнце и нас разбудили голоса пришедших на пляж людей.

Джулия села и посмотрела на меня.

– Эта ночь… – сказала она, – она не могла быть только сном, но и явью тоже быть не могла, правда?

– Думаю, что так, – улыбнулся я в ответ.

Она нахмурилась.

– С чем именно ты согласен? – спросила она.

– Конечно с тем, что нам просто необходимо позавтракать, – ответил я.

– Пойдем поедим чего-нибудь, а?

– Погоди минутку. Она положила мне руку на плечо.

– Этой ночью… случилось что-то необыкновенное. Что это было?

– Зачем же убивать волшебство словами? Пойдем лучше завтракать.

Потом она не раз пыталась расспросить меня об этой ночи, но я был тверд и отказывался вести разговор на эту тему. Во всем был, конечно, виноват я сам. Не следовало мне вообще отправляться с ней на эту прогулку. И в нашей последней соре-споре, после которой мы расстались, этот факт сыграл свою роль…

Теперь размышляя обо всем этом, я осознал вдруг, что дело не только в этой моей древней глупости. Я осознал, что я любил Джулию и, что еще хуже, до сих пор ее люблю. И если бы я не придумал этой прогулки или хотя бы признал справедливость ее обвинений в том, что я был волшебником, она не встала бы на эту тропу, по которой пошла, не стала бы искать пути к собственной власти, вероятно, для защиты. И она сейчас была бы жива…

Я закусил губу и заплакал. Потом обошел тормозившую передо мной машину и промчался на красный свет. Если я убил свою любовь, то я не был уверен, что не случится обратное.

Скорбь и гнев сжали мой мир и он поддался, но я не хотел поддаваться. Казалось, эти чувства парализовали мои воспоминания о более счастливых временах, о других странах и возможностях.

В схватке нахлынувших на меня воспоминаний я потерял способность смотреть на вещи с различных точек зрения, отчасти потому что отбросил целый набор выборов, сузив в какой-то степени собственную свободу воли. Мне самому такое мое свойство не нравится, но после какого-то предела я уже не в состоянии брать его под контроль, потому что тогда у меня возникает ощущение уступки какому-то детерминизму, и это раздражает меня еще больше.

По обратной дуге цикла раздражение начинает подпитывать первоначальные переживания и я вступаю в фазу бесконечного самовозбуждения, как колебательный контур. Простой способ выйти из такой ситуации – атака в лоб, чтобы устранить объект-причину. Более сложный путь отличается более философской природой и состоит в том, чтобы отступить в сторону, уйти и вернуть себе контроль над собой. Как всегда, предпочтительнее более трудный способ.

Атака в лоб очень легко может закончится сломанной шеей.

Я свернул, припарковал машину на первом свободном участке, открыл окно и раскурил свою любимую трубку.

Я поклялся не заводить мотор, пока не остыну окончательно. Я всегда слишком сильно на все реагирую. Похоже, это фамильное. Но я не хотел поступать так, как поступали другие. Ведь это им самим причиняло массу неприятностей.

Такая «все или ничего» реакция на полные обороты, может и хороша, если вам всегда везет, но на этом пути ждет и трагедия, по крайней мере, опера, если против вас выступает что-то экстраординарное. А сейчас, судя по всему, речь шла именно о таком случае. Следовательно, я вел себя как болван и дурак, и я повторил это себе несколько раз, пока не поверил.

Потом я попытался прислушаться к своему более спокойному «Я», и оно согласилось, что я и в самом деле дурак, потому что не понимал собственных чувств, когда еще не было поздно и можно было что-то исправить, потому что выдал свои возможности и власть, а потом отрицал ответственность за последствия, за то, что все эти годы не разгадал особой природы врага и потому, что даже сейчас упрощал грозившую опасность.

Нет, схватить Виктора Мелмана за горло и выбить из него правду – едва ли бы это что-то дало. Я принял решение двигаться вперед осторожно, на каждом шагу заботясь о прикрытии.

«Жизнь – это всегда очень сложная штука, – сказал я себе. – Сиди тихо и собирай информацию. Размышляй».

Я медленно выпустил на волю накопившееся внутри напряжение, и мой мир так же медленно снова вырос, расширился, и в нем я увидел возможность того, что П хорошо знал меня и мог построить свой план действий так, чтобы я отбросил сомнения, перестал думать, поддавшись чувствам момента.

Нет, я не стану, как остальные…

Я еще довольно долго сидел и размышлял, потом медленно тронул машину с места.

Это было мрачное кирпичное угловое здание. В нем имелось четыре этажа и несколько нанесенных распылителем нецензурных ругательств со стороны боковой улочки на стене и со стороны заднего двора. Эти надписи, несколько разбитых окон и пожарная лестница были мною обнаружены, пока я шагал вдоль фасада дома, осматривая его. Два нижних этажа занимала компания «Склады Брута» – в соответствии с надписью рядом с лестницей в небольшом подъезде, куда я вошел. На улице как раз начался мелкий дождик. В подъезде воняло мочой, на подоконнике валялась пустая бутылка из под виски «Джек Дэниелс», на облезлой стене висели два почтовых ящика. На одном было написано «Склады Брута», а на другом – две буквы: «В» и «М». Оба ящика были пусты.